спасал дважды. трижды?

— да не надорвись ты, блять, — и его голос приглушается треском под ногами и шорохом сухих серых листьев. — заебал уже, ну. джонни отбирает рюкзак с винтовкой из чужих рук и вместо него снимает с себя второй — поменьше, с водой и аптечкой. — хочешь повыебываться — неси это. — я могу понести ружье, — даже отсюда слышно, как у джехена хрустят плечи (как ветки под ногами). вчера в это плечо ему прилетела пуля. — просто неси еду и умолкни, — джонни щелкает его по носу. и в голове у него тоже щелкает что-то несоизмеримо громко и тревожно, отпечатываясь уродливым скалистым рисунком на кривой поверхности помятой черепной коробки. его мысли — детский рисунок мелом на асфальте, смытый дождем в бело-розовую лужу, припорошенное землей с вырытой клумбы, замызганной желчью восставшего зарытого друга. их малоподвижное детство на двоих, разбитые коленки под крыльцом полу сгнившего старого дома, смотанный в кулак поводок и раскрошенное собачье печенье по карманам. джонни помнит, как похоронил свою собаку и на следующий день она вновь вгрызлась клыками в мягкую плоть. — да я как пес, джонни, — он посмеивается надрывно; у джехена замызганная рубашка, некогда бело-розового цвета, желтые сколотые зубы и шрам от уха до подбородка. — на мне затягивается все на раз-два. и джехен спасал его дважды. трижды? каждый такой раз джонни мерещится астрал, что он видит их и сам себя со стороны, но ничем помочь не может. и жизнь темнеет в красках, его точно чем-то тяжелым ударяют, и кровь в висках хлыщет, отдает в глаза лопнувшими капиллярами. моргает, наверное, дважды (трижды?) — джехен перед ним по швам расходится. — я больше не буду доставать лом из твоей задницы, — джонни подтягивает колено к подбородку и неумело обвязывает порванные шнурки вокруг щиколотки. — и пули тоже. так уж повелось, что всю жизнь джехен спасал его от живых. — а зубы? а джонни — трус, и спасает его от мертвых. в помятой черепной коробке джехена совсем густо, но у него гуще. проблемы самооценки в рамках апокалипсиса, должно быть, самая забавная и нелепая проблема из существующих. — пошевеливайся, — почти шепотом отдает команду, будто не он сам останавливается на передышку каждые два с половиной часа (уж если верить его наручным). а джехена ведет и его голову очевидно кружит — джонни может сказать это по бегающим зрачкам и желтоватым белкам. но они это замалчивают, как замалчивали неловкий пьяный секс на первом курсе или отрезанную кисть джехена на второй день эпидемии. просто джонни потрясающий, и его скулящий от счастья лабрадор был тоже потрясающим: он всегда играючи кусал за костяшки длинных пальцев и даже после смерти его мышечная память его не подвела. но джехен во всем видит лучшее и храбрится всегда настырно и искренне, он по натуре напоминает ему бешеную собаку: в нем ярость и необходимость сражаться не столько за свою жизнь, сколько за чужую; у него сердце громко вздувается в решете хрупких ребер, кровь течет и не успевает за непрошеной долей адреналина. его ржавый протез на изоленте прорезает гнилую мякоть, и пускай левой рукой работать не столь удобно, но если джехену придется, он и зубами будет рвать, и впиваться криво сточенными ногтями одной правой. (джехен из детства напополам ему отламывал вкусный банановый кекс, из бутылки поливал разбитые коленки и кидался песком в глаза тех, кто дразнил за акцент). джонни хотел бы ему соответствовать: покрепче перехватить топорик из бабушкиного сарая, на сухую затянуть канат поперек предплечья, обязательно прижечь. засунуть лямку в зубы, потратить последние припасы на пулевое, семь раз воткнуть, затянуть швы, разговаривать, разговаривать, разговаривать… поцеловать вспотевший лоб. снять швы через десять дней, не забыть. спокойно проспать четыре часа, прижаться головой к бедру. обязательно проснуться минут на десять раньше, трусливо проплакать от страха. отобрать тяжелую сумку, щелкнуть по носу. когда джехену больно, он скулит. он воет и вопит, крепко жмурится до пятен под веками и кусает губы, но всегда издает жалобные звуки. джехену больно и на нем заживает все как на собаке. но блеклый свет луны над их головами, сочащийся сквозь длинные иголки, очерчивает каждый маленький шрамик на лице джехена, очерчивает и почему-то кровоточащее зашитое настоящей иглой плечо. и джехен не жалуется. молчит и не мечет. мокрой ладонью он перехватывает лямки полупустого рюкзака покрепче, едва успевая лавировать между кронами близ стоящих сосен. джехен храбрый; кровоточит с зашитым ртом, и тишина побуждает на необдуманные действия. — какого хуя? — выдыхает джонни, размашисто шаркая ботинком по земле. слишком громко: они оба испуганно озираются по сторонам. долго в догадках биться не получается: джехен рушится, его колени подкашиваются (рюкзак катится по крутому склону куда-то в древесную пыль). — блять, ну нет, — джонни бросает куда-то туда же сумку с винтовкой и под мышки судорожно подхватывает обмякшее тело. — да ну нахуй, ну нет же. джехен дышит так тяжело и сухо, что сдирает себе все горло в кровь — ею же и отхаркивает (попадает джонни на футболку). отдергивать края рубашки страшно. у джонни подрагивают пальцы и пульсирует в груди неравномерно — он старается дышать, и дышит также шумно (надо перестать дышать). не так, открою — потечет сильнее, заляпает. запах почуют, прибегут. так и решает. — полежи, блять, — он его укладывает головой к широкому стволу дерева и, перехватив привязанный поперек пояса фонарик, только кубарем не катится к подножью холма. свет в его ладонях опасно мерцает, джонни его в руках трясет еще более опасно — нет, не тряси, улетит — ноги нелепо путаются, шнурки вокруг щиколоток снова рвутся — сломает лодыжку, сломает и кость вывернет — луна над головой, кажется, затягивается тучами — совсем темно, не найдет, потеряется. он бы попросил джехена голыми руками раздвинуть ему грудную клетку и вытащить болезненно бьющееся сердце, чтобы не сеяло паники. попросил бы джехена, потому что самому страшно. сам он трус. в острых когтях голых кустов у подножья поблескивает кожаная лямка и джонни цепляется за нее взглядом хуже мертвецкой ладони. под его ботинками опасно шуршат и ломаются листья, он поднимает облако пыли и ею же давится — со стороны смотрится прискорбно и жалобно. джонни не помнит, как вытянул сумку, не помнит, как вместе с ней вытянул припорошенный землей труп, не помнит, в чьей именно голове застрял нож. он видит себя, от первого лица и его руки пытаются стереть остатки гнили об собственную одежду, чтобы зашить, чтобы помочь, чтобы спасти. — разошлось, да? — джонни зажимает фонарик между шеей и подбородком, роясь грязными пальцами в аптечке. — швы разошлись? я тебе говорил, блять, говорил же. там алкоголя на два глотка, скупой моток бинтов и пять блистеров пластырей (иголка потерялась) — он судорожно пытается понять, что из этого поможет ему зашить, помочь, спасти. что из этого не добьет, не сделает сильно больно, не будет потрачено впустую. на дрожащую кисть ложится ладонь — почему-то синяя — толкает (отталкивает). — ты в глаза… светишь, — джехен ему шепотом. хмурые складки на лице джонни разглаживаются. хочется обратиться к затянутому небу и спросить, как же так вышло. тишина ужасающая, под ним скулит и содрогается тело, еще немного и вокруг соберется уйма таких же — хрипящих и жаждущих. тишина посмертная. слипшиеся глаза гноятся, тошнотворные желтые белки краснеют в уголках и чешутся, струйка крови сквозь зубы очерчивает красной нитью адамово яблоко, сплетается со всеми бурыми венами, проступающими сквозь кожу. джонни светит на это фонариком и кончиками пальцев одергивает край рубашки. замотанная рана в крови. обычная замотанная рана, которая не заживает. джонни хочет спросить почему?, но язык заплетается и запинается об зубы: когда? — тоже не плохой вариант. выбирает самое короткое, ведь все уже и так понятно: — где? — совсем шепотом. джехен, наверное, и не услышит. кровь на руках джонни засыхает бурой коростой под ногтями, въедается горькими прилипчивыми линиями в отпечатки пальцев. он сжимает кулаки до боли и наперекор рвет рубашку на друге в разные стороны, и по венам, как по карте, исследует путь заражения. на бледной коже, чуть выше выпирающей тазовой кости, и левее скопления родинок. стесанный рыхлый укус со вдавленными тупыми зубами, смазанные остатки гнилой слизи и припухшая красная кожа. не отсечь, не затянуть ремнем. так и получилось. не спас и не успел. джонни сжимает челюсть так, что хрустят зубы, умоляет себя не завыть в этой кромешной тишине, совсем трусливо жмурится. голова рыскает по закоулкам в поисках оправданий: еще вчера придерживал, сжимал ладонь в своей и целовал, отмывал от крови — ее было слишком много — зашивал плечо дрожащими пальцами — и все внимание было только на нем — смачивал повязку на лбу, говорил, говорил, говорил. разлил последний спирт, потерял иголку. не подозревал и не заметил. джехен всю жизнь спасал его от живых, а джонни даже от мертвых не смог. не получилось, не успел, не доглядел. он вытащил охотничью пулю и улыбался, но смысла тогда уже не было. джехен умирал: из его рта лилось густое и вязкое, глаза затянуло тонкой желтоватой пленкой, как поделочные глаза старой фарфоровой куклы, и его серые пальцы — которые еще вчера оставляли на его предплечье вмятины и полукруги — повисли на чужом колене. слезы джонни льются вперемешку с собственной слюной, которую он сильнее размазывает грязными костяшками по лицу. одна мысль о том, что джехен все еще мог находится в сознании и видеть, как его единственный — живой — друг содрогается над ним в жалобном плаче, заставляет джонни разрыдаться сильнее. он кусает свое запястье, слюнявит его, в попытках заглушить надрывной крик. он плачет и ничего не говорит. джехен бы обязательно сказал, и повторил бы еще с десяток раз, и прошептал бы в висок что-то глупое, но успокаивающее. такие люди как он — простые, но это делает их сложными в понимании. и мысль о том, что все должно было быть наоборот, что скулящая собака могла укусить его пальцы, что озлобленные люди на парковке должны были исполосовать его лицо, и что пуля из окна определенно целилась в его плечо. бессильная ноющая боль гложет и перекашивает лицо. он давит дрожащими пальцами на шею, пытается нащупать, найти пульсирующую взбухшую венку, но не находит ничего. не находит признаков жизни. быстро и молча. джехен бы на его месте обязательно сказал «пока». и джонни отсаживается. как-то хрупко прислоняется спиной к соседнему дереву, колит спину свезенной корой и пачкает ладони в пыли. под ногами раскиданы кривые перламутровые пуговицы с рубашки, все вываленное с аптечки, поодаль сама аптечка, мерцающий фонарик — единственный источник света, и светит на не вздымающуюся грудь. ему нужно идти дальше, искать антибиотики — его, кажется, лихорадит. нужно сменить одежду и отскоблить от пальцев коричневую корку. но сначала ему нужно встать, закрепить фонарик на поясе и спуститься за винтовкой. нужно подняться обратно и выстрелить джехену в голову — на обращение времени в районе получаса. но джонни — трус, прирастает к дереву уродливым скрюченным крюком и не знает, сможет ли сделать хотя бы шаг без джехена.