алебастр, милый / alabaster, darling

      — Их нет, О’Хара, — повторяет Лайла, ее слова плоские, безжизненные и нормальные. Очень-очень нормальные, на самом деле, той степени нормальности, которая означает долгоиграющее недовольство, которое, все знают, так присуще Мигелю. Оно, возможно, говорит о том — уже второй раз за четыре минуты — что ее голос раздается с такой поразительной чистотой, что его головная боль отдается низким, болезненным пульсом в висках, и его пальцы все еще печатают то, что, должно быть, выглядит как полная чушь. Он трет переносицу и снова пялится в экран. Все слова разбросаны и не склеиваются вместе, чтобы нести хоть какой-то малейший смысл, и он все удаляет. Что за хрень.       — Не может быть ничего, Лайла. Это неправильно. Проверь еще раз, и…       — Ох, Боже мой, Мигель. — Ее плечи замирают, будто она хочет закричать, но она была запрограммирована быть неприятностью, а не девушкой со скверным характером, поэтому они опадают так же быстро, как поднимаются. Вместо это она вздыхает, брови нахмурены, когда она смотрит на него. — Мигель, ты не… ты вообще не в порядке. Как… ты совсем с другой стороны от «в порядке». Ты далеко, Мигель. Ты бесчувственный.       — Я в порядке. — Он испытывает стресс, потому что это его суть, и улыбается, когда Лайла не отвечает, — острой торчащей ухмылкой, которая прорезается сквозь его щеки. — Я в порядке, — повторяет он, и в этот раз вкладывает смысл в слова. Он лидер, смешение абстрактных концептов, которым он не следовал с того самого момента, когда его дочь умерла на его руках, но он не собирается разваливаться. Не собирается. — Я в порядке. Все в порядке.       Ее рот кривится от несогласия, но она ничего не говорит, и он считает это победой. Клавиатура под его пальцами мерзкая, и он рассеянно спорит сам с собой, стоит ли запустить ее в стену, когда Лайла появляется где-то слева от него (справа? Позади него? Его голова будто плавает в молоке, и он не может ничего сказать).       — …Ты не найдешь их так, ты же знаешь? Они не аномалия. — Лайла появляется на его плече, смотря вниз. — Нули, нули, нули и единицы; сколько бы ты яростно ни стучал по клавиатуре, это не создаст тебе новую проблему, которую ты мог бы решить, Мигель.       На мгновение, едва ли дотягивающее даже до секунды, он приходит в ужас уже от самой идеи о том, что это она стоит здесь, урча над его плечом. Голос Лайлы сбился во что-то неразличимое, и его ноги слились с плиткой на полу. Где-то мигает свет; гудит кондиционер, и вокруг тихо уже очень-очень давно, намного дольше, чем провалы тишины, которые заставляют гудеть его нервы.       (Но он выиграл, в конце концов. Не с... не с ними, не со всем этим, но он выиграл против нее. Он выиграл, отвоевав свою потребность поглотить своей мелкой пренебрежительностью, и он должен забыть об этом, проклятье, он должен покончить с этим.)       Он сглатывает, взмахивает рукой. Экран перед ним гаснет, заставляя одно изображение смениться другим, и он сразу же со злостью жалеет о своем решении, потому что не может смотреть на ее костюм, не может смотреть на нее. Лайла присвистывает, длинно и низко, и он ненавидит эти вибрирующие трели в ее голосе, незначительную, искаженную нечеловечность.       — Ох, ва-а-а-у. Это круто. Это фантастически. Эй, эй — угадай, кто я? — Она понижает голос, и он знает, что последует дальше, еще до того, как у голограммы вырастают зубы — острее, чем должны быть. — Давайте подключим все их координаты за последний месяц, это приведет их обратно ко мне!       Появляются когти. Втягиваются. Его дыхание затруднено; у него едва получается сделать вдох.       — …Я не пытаюсь привести их обратно ко мне. Па… один из моих работников пропал. Моя работа — найти их.       Лайла смеется.       Это злой смех, рикошетящий и отскакивающий в запустении его кабинета как эхо или что-то, что он знал раньше. Мигель садится, пялится вперед и пытается осознать точный момент, когда все сошло с рельс, все это.       — Твой паук пропал? Мигель, половина твоих пауков пропала. Каждый проклятый дюйм этого места пропал. — Ее руки раскидываются в стороны, широко, и кромка стола впивается в его ладони. — Ты пропал, Мигель. — Улыбка Лайлы растягивается во что-то, что он не помнит, хоть ее голос и впивается в его череп, прорывает червем дорогу через его ушной канал в мозг. — Мигель, Мигель, Мигель, Миг…       Стол разбивается, ударяясь о стену, этот звук настолько неожиданный, что Мигель отходит назад, тяжело дыша. Он не помнит, как кинул его. Он даже не помнит, как поднял его.       — …гель!       — Что? — огрызается он, поворачиваясь к ней, и она замирает, как испуганная птичка. Лайла сутулится, кутаясь в мех своего пальто, ее цвета потускнели, стали плоскими. Она ни с того ни с сего стала выглядеть маленькой, но он зол, чертовски зол. — Чего ты, черт возьми, хочешь, Лайла?       Она моргает, а затем вдруг отвечает, ее речь обрывиста.       — Ты… ты говорил сам с собой. Эм… бормотал и все такое. Я думала, тебе нужна помощь… — Она одаряет его коротким, мимолетным взглядом, наполовину пожатием плечами, а затем укачивает сама себя, не встречаясь с ним взглядом. Мигель думает, что паникует, возможно, так и есть. Его память превращается в спутанный ком, и внезапно он уже не знает. Это была не Лайла. Это была не она. Ему видится всякое, и он сходит с ума. — …не бери в голову.       Она тоже уйдет от него.       — Лайла… — он тянется рукой, чтобы схватить ее, чтобы объяснить, но она исчезает из его ладони, и он хватает лишь воздух. — Лайла, — повторяет он. Мигель трет глаза, затем ведет рукой вниз по лицу. — Лайла, mierda… черт, я… извини. Извини. Я был…       Электричество отключается, и его голова тут же поворачивается в сторону потолка так быстро, что чудо, что он не потянул себе что-то.       — Эй, подожди, это что? Я понимаю, что ты зла, и… и заслужила, muchachita, но…       — Я ничего не делаю, — произносит она, и ее слова достаточно холодны, чтобы мерзкое чувство вины начало глодать его изнутри, даже если он и вынужденно вздыхает, пытаясь собрать хоть что-то воедино. — Это комендантский час, который ты добавил, помнишь? Уже час ночи. Иди домой.       Ох.       Это... Он это сделал. Он ввел это правило.       Он пялится на вмятину в стене и говорит будто аудиозапись на повторе, резко пытаясь взять ноги в руки. Его костюм распадается, и затем он становится мужчиной, стоящим в рубашке, окровавленной у воротника и пахнущей потом и отголоском алкоголя. Когда он в последний раз мылся?       — Верно, это… точно. Точно.

***

      Его квартира пуста.       Она всегда такая, всегда была такой, но последнее время добавилось особое ощущение беспомощности, из-за которого по коже бегут мурашки, а сам он колеблется там, где его рука сжимает ручку двери. Он чувствует себя жалким. Он и есть жалкий. Шел дождь, Мигель вымок до нитки, и сейчас вода цепляется за его ресницы и капает вниз. Мир мягок, гудит как белый шум, и Мигель ковыляет внутрь с грацией тонущего человека. Он скидывает бумаги — пустую, черновую работу — на пол, снимает обувь. Он голоден в пассивном смысле и пытается вспомнить, что запропастилось от продуктов, вваливаясь на кухню и расстегивая верхнюю пару пуговиц. Его глаза осматриваются, он щелкает светом и не замечает слишком долго — не замечает, пока она не начинает говорить.       — Вот дерьмо, О’Хара. — Улыбка явно слышится в ее голосе, даже когда его костюм появляется и сам Мигель выстреливает паутиной в дюйме от ее головы. Ее улыбка непоколебима, коварна. — А я-то надеялась на теплый прием.       — Убирайся из моего дома, — огрызается он, потому что, если он посмотрит на нее чуть дольше, он убьет ее, точно так сделает.       (Хоть маленькая, маленькая его часть умирает, смотря на нее. Она выглядит все так же, полностью нетронутая временем. Возможно, стала младше между его мучением своим появлением и полным исчезновением с лица земли. Ее глаза сияют, будто она знает, что он в курсе, что она изменилась каким-то образом. Ее глаза сияют, будто она знает, как сильно ему хочется этого.)       — Выметайся отсюда.       Она закатывает глаза.       — Ты убиваешь все мое настроение, знаешь же? — Она спрыгивает с холодильника, приземляясь на твердую древесину пола с мягким стуком. Его челюсть дергается от звука, сжимается, когда она проскальзывает ближе и сжимает ткань его рубашки между указательным и большим пальцами. — Не рад меня видеть после стольких дней разлуки, Мигель? — Его имя на ее языке звучит как наказание, искушение, каким он был проклят. Ее голос все такой же сладкий, каким он его помнит, такой же осторожный. Если бы он ничего о ней не знал, то посчитал бы ее голос красивым.       Но он знает.       Он знает ее, поэтому знает, что это ловушка.       Он обхватывает рукой ее запястье, в этот раз не задерживается, не колеблется. Он откидывает ее руку, ее брови взлетают вверх, улыбка становится ленивой.       — У тебя стальные нервы, — говорит Мигель, потому что репетировал эти слова с тех пор, как ее часы перестали отвечать серверам, и в ее вселенной стало пусто. — Тебя не было целый месяц, Скорпион. Твоя наглость ставит меня в тупик. Судьба мультивсе…       Ее рот сталкивается с его, губы на вкус как ваниль и что-то горькое, все это застает Мигеля врасплох — он не осознает, что она кусает его губу, пуская кровь, пока она не отклоняется назад, слизывая ее, улыбаясь. Дуло чего-то холодного упирается ему в живот.       — Ты насколько горяч, когда истекаешь ядом, милый.       Он ошеломленно моргает, но в первую очередь он чертовски зол. Он смотрит вниз на пистолет, который она прижала к его печени, и рычит.       — Это новая низость для тебя, diablo. Незаслуженной силы недостаточно?       — Ха. Забавно, что из все-е-ех людей говоришь мне это именно ты. Но нет. Я просто подумала, что это будет весело. — Она наклоняет голову в сторону, перемещая дуло пистолета по животу и останавливая у сердца. Она похожа на картину, стоящую в центре кухни с пистолетом размером с предплечье, упирающемся Мигелю в грудь, наклонив голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Смех пузырится, какой-то низкий и садистский, и вырывается из ее рта жемчужинами, звонкий и немного ненормальный. Его рука сжимает ее подбородок слегка жестче, чем нужно, и поворачивает в сторону, позволяя осмотреть. Он ухмыляется.       — Haré que tu muerte sea lenta y dulce, mi amor. — Твоя смерть будет медленной и сладкой.       Она взводит пистолет, наклоняется ближе. С этого расстояния он может рассмотреть ее ресницы, провести по изгибу ее верхней губы.       — Ah, tanta confianza, tigre. Me recuerdas a la mía.       Ее… собственный. Хм.       Странно — ему никогда не приходило в голову, что ее жизнь не вращается вокруг этого пузыря, который они создали для себя. Мысль горчит во рту, даже когда она прикусывает его палец, проталкиваемый в ее рот.       — Мигель, — урчит она. Вибрация голоса низкая и гладкая, идущая мимо его чувств и останавливающаяся где-то около паха. Слюна собирается под языком, и он не будет смотреть, он не может.       (он смотрит).       — Мигель, — повторяет она. Делает шаг вперед, а он — принципиально шагает назад. Его спина ударяется о стену сильнее, чем ожидается, и она хихикает, глаза превращаются в маленькие полумесяцы. Теперь она выглядит как дьявол, как он ее и называет.       — Ты безумна, — выплевывает он. Его сердце стучит быстрее, чем должно стучать человеческое сердце, его зубы впиваются в кожу нижней губы, оставляя медные уколы. — Ты… Боже мой. Черт. — Он снова смеется, темным, выплескивающимся смехом. — Ты — все, что должна ненавидеть, pequeñita. — Ее рот скользит над впадиной его шеи, зубы едва дотрагиваются до кожи, и он давится, сдерживая стон, головой откидываясь назад, ударяясь о пластик. — Ты… ты…       — Хватит обо мне. — Она улыбается ему в кожу, пистолет движется вверх, вверх, и о, Боже, она убьет его, так ведь? Он даже не может найти в себе силы, чтобы погоревать.       — Ты ученый, да, Мигель? — внезапно бормочет она, прижимая кончик пистолета к его губам и заставляя его открыть рот. Звук, который он издает, больше, чем непристойный. — Давай немного посчитаем. В бесконечных вселенных с бесконечными маленькими паучками… — Ее ноготь тащится вниз по краю спускового крючка, и его желудок сжимается, закручиваясь в узлы. — …каковы шансы, что мы все такие невинные, хм? Каковы шансы, что никто из нас не сумасшедший?       (Искусство, думает он, можно найти в том, как она перегнала его кошмары в их самую реальную версию).       Ее губы задевают кончик его уха, и он сглатывает сквозь металл на языке, кровь приливает к его голове и его…       — Трахнуть тебя будет очень, очень весело.       Пистолет выскальзывает из его рта — перед этим задевая заднюю стенку горла, заставляя подавиться — и она с интересом осматривает слюну, капающую с дула. Другая ее рука скользит к задней поверхности его бедер, и он чувствует себя использованным задолго до того, как она разрывает его джинсы, рукой обхватывая ягодицы. Она фыркает, сжимая его, наблюдая, как член упирается в джинсы.       — Что случилось с твоим укусом, О’Хара? — Ее зубы превращаются в улыбку, а с его рта капает слюна, чем ближе она оказывается к… к...       Боже.       Боже.       Он сгибается, слегка наклоняясь, и надеется — молится — что пистолет выстрелит. Она снова фыркает, облизывает его шею долгим, томным мазком, и его пульс грохочет под ее языком.       — Боже, милый, — шепчет она, пальцем прижимаясь к краю его входа, и он съеживается. — Они испортили тебя, не так ли? Все в порядке, — она облизывает зубы, и он знает, куда это ведет, до того, как она шире открывает рот, готовая свернуть его шею, — я все сделаю лучше, только для тебя.       В этот раз, когда ее яд смешивается с его кровью, он не вздрагивает.       Однако он вздрагивает в тот момент, когда что-то холодное и довольно металлическое прижимается к его заднему входу, и он пытается оттолкнуть ее всеми силами, которые у него остались.       — Что ты делаешь? — шипит он, потому что знает, что не скажет это вслух. — Это… это низко. Это отвратительно.       Она закатывает глаза, прижимая ладонь к его груди и ударяя. Яд бежит по венам, и выбить из Мигеля дыхание намного легче, чем в обычной ситуации. Он пытается не задрожать, когда она качает пистолетом, ее палец все еще расслаблен на спусковом крючке.       — Ох, очнись. Кто еще попытается сделать это с тобой, если не я? Кто еще у тебя есть? — Она улыбается, и к тому же довольно странно, что он думает о Лайле-не-Лайле, как она смотрела на него. Как она смеялась.       (— Ты пропал, Мигель.)       (мигельмигельмигельмигельмиг…)       Он отводит взгляд, и она рычит, приподнимая его подбородок кончиком пистолета. Он все еще мокрый от его слюны, и Мигель пытается не думать о ее планах.       — Я уверена, что ты не догоняешь, но ничего в тебе особенного нет, О’Хара. Я могу достать большой член в любой чертовой вселенной, если захочу, но я так не делаю. Я хочу помочь тебе. — Пистолет снова скользит вниз, затем вверх, и Мигель шипит, сначала мягко, затем резко, когда она засовывает оружие внутрь. Капля предэякулята оставляет пятно на его штанах, и он сдерживает стон, пока она низко шепчет: — К тому же теперь ты не хочешь, чтобы он выстрелил, не так ли?       — Просто… помолчи, — наконец выдавливает он, и она хихикает, ее вторая рука скользит за край штанов. Он ненавидит то, как всего несколько движений заставляют его извиваться в ее руках, как его тело расслабляется, вливаясь в расщелины на стене. Ее большой палец щелкает по головке члена, и он стонет, его колени дергаются. Боже, он ведет себя как девчонка.       — Тебе хорошо, О’Хара? — Пистолет ударяется о его простату, и его глаза распахиваются, рот приоткрывается. Она надавливает сильнее, зарываясь глубже, пока его пальцы в ответ зарываются в ее плечо. Это… Это неудобно. Его спина ужасно болит, и он хочет укусить ее сильнее, чем может контролировать, но не может, потому что это она. Это она, и поэтому Мигель не рычит, не впивается зубами в мякоть ее горла. Он не осознает ощущение ее ключицы под рукой, как легко ее сломать.       (Внезапно приходит видение о ней, лежащей на полу, искалеченной, сломанной, перекрученной так неправильно. Пистолет тяжестью лежит в его руке, направлен на нее, на ее лицо. Остекленные глаза уставились на него, и она улыбается.       Мигель не знает, выстрелит ли пистолет.       Мигель и не знает, что с ним не так.       Пистолет поворачивается, направляется на него и…)       — Хлоп.       Он дергается, а она ухмыляется, смотря на него, хотя ухмылка и не такая добрая.       — Извини, я напугала тебя? Ни капельки не входило в мои планы, знаешь, из-за того, как скучно ты выглядишь. — Ее ухмылка изменяется — наверное, обнажает зубы — и теперь она трахает его во всю силу, засовывая рукоять так глубоко, как может. Он стонет так, будто умирает, и, возможно, это действительно и происходит. Ее рука ускоряется на его члене, сжимая сильнее. — Боже, мне так жаль, Мигель. Достаточно захватывающе? — Она выгибает ладонь, ведет ею выше, а его спина выгибается, и черт, черт, он сейчас…       Она сжимает руку так сильно, что он чуть ли не кричит.       — Видишь? — напевает она, прикусывая его шею, насмехаясь над нежностью. Он почти польщен. — Теперь снова весело. Теперь ты мой.       Он кончает, ведомый ею, вкупе с ее неустанным надругательством над его задницей, ее рука все еще толкает пистолет вверх даже после того, как он выжат досуха и начал выдавать эти жалкие короткие стоны ей в кожу, повторяющееся бормотание, состоящее из mi cariño, mi… mi diablo, por favor… por favor…       Она отпускает его, и он комком падает на пол у ее ног. Члена продолжает жалко сочиться, и все его тело болит и покрывается синяками. Шея пульсирует, и он поднимает руку, чтобы потрогать, его глаза все еще мутные.       — Ты… ты собираешься за… забрать яд?       Она хмыкает, аккуратно переступая через его ноги, через пистолет и маленькую лужицу спермы, собирающуюся под ним. В контраст ему она безмятежна, на ней ни пятнышка. Он закрывает глаза и отказывается смотреть, хотя ее узнаваемый голос то вплывает, то выплывает из сознания.       — Да, да, доберусь как-нибудь.