Не она

Атос топит горечь в вине и глотает пожирающую изнутри ненависть, как ком в горле. У него внутри простирается ад и черти пляшут на костях покойной жены — он давно уже в преисподней и ждет страшного суда, пока его физическая оболочка в который раз устраивает пирушку после очередной стычки с щенками кардинала и напивается до того состояния, когда начинает двоиться перед глазами и слышаться голос самого Господа. Он страшный грешник, но смерть обходит его стороной раз за разом, а царство мертвых протягивает свои костлявые, загребущие лапы всегда к кому угодно, но никогда — к нему.       Атос живет от пьянки до пьянки и уже не удивляется, когда вместо хорошенькой белокурой куртизанки к нему на колени садится графиня де Ла Фер. Он целует ее в шею — шею повешенной, шею женщины, над которой вершил самосуд, шею преступницы, помеченной позорным клеймом лилии, запятнавшим бархатное девичье плечо. Шею мертвой преступницы. Шею той, кем он хотел обладать больше чего-либо другого и обладать всецело. Он смотрит в задорно сверкающие глаза похожих-непохожих девочек, он видит в их зрачках ее, но знает, что ни одна из них — не его распутная жена, безутешный призрак которой до сих пор следует за ним по пятам. Они ластятся и жмутся к нему горячими, розовыми ртами, заливисто смеясь ему в щетинистую щеку, пока он бесцеремонно скользит мозолистой, широкой ладонью по гибким, выгибающимся навстречу спинам, спускается ниже, бесстыдно и грубо мнет округлые ягодицы.       Они — не она. Абсолютно точно.       Графиня де Ла Фер не полезла бы слюняво целоваться в пропахшем табаком и потом кабаке, она с большей вероятностью попыталась бы выцарапать ему глаза или ткнула ему дуло пистолета в лоб, грозясь украсить ближайшую стену его вынесенными мозгами. И Атос уже не уверен в том, что не позволил бы ей свершить над ним месть и отправить в мир иной.       Внутри клокочет злость, подогретая двумя выпитыми бутылками вина и Атоса передергивает. По крайней мере та, что умостилась у него на коленях и ерзает задницей на паху — не графиня, хоть и замыленному алкоголем взгляду очень ее напоминает. Эта — потаскуха, какими Париж кишит, как иной город крысами.       Мужчина, пожалуй, излишне резким движением отрывает ее от себя и вынуждает слезть с него. Девчушка выглядит оконфуженной — Атос оставляет ей пару золотых, заглаживая вину за нанесенное оскорбление и блеснувшие в уголках ее глаз слезинки тут же исчезают, когда въедливый, ушлый взгляд устремляется к деньгам. Атос говорит ей что-то вроде: «Не сочтите за грубость, сударыня, но мне нужно идти», целует удивительно нежную для не знатной дамы руку и ретируется, удивляясь каким жалким и падшим существом может быть женщина и каким слабым перед нею — он. Под ребрами саднит что-то вроде вины, а на языке горчит вкус испытанного отвращения — хочется смыть с себя прикосновения проститутки, которыми пару минут назад он ничуть не брезговал.       Невозможность близости с женщиной делает из него почти старика, страдающего полным набором недугов по части мужского здоровья. Он хочет их — брюнеток, шатенок, блондинок, румяных, смуглых и бледнолицых, высоких и низких, но жена, ведьма, будто приворожила его, отвадив от всех других. Закрой глаза — ее глаза, руки, губы. Закрой глаза — она. Везде она.       Она, она, она.       Атос и не любит вовсе, была бы возможность — убил бы второй раз. Но мысли… непослушные, хаотичные и неподдающиеся контролю оккупированы ею: воровкой, шлюхой и обольстительницей, самим дьяволом, принявшим облик ослепительно красивой девушки! Он ее, обманувшую его доверие, пользующуюся его слепым обожанием, захватившего штурмом его хмельную голову, сжег бы на костре и не моргнул бы глазом.       Во снах, сладких и томительных, ее обрамленная светлыми, как сам день, локонами, головка в петле. В кошмарах, ужасных и мучительных, ее ладонь — в его, она улыбается ярко-ярко и искренне, как не умела улыбаться никогда, она, обнаженная и лишенная совести, в кольце его рук.       Везде. Она.       Атос чувствует себя калекой, лишенным половины привилегий человека, живущего полной жизнью, видящего мир во всех его красках, имеющего возможность испытывать весь спектр эмоций, а не пытаться глушить единственные неатрофированные алкоголем. Ему хочется вырвать себе сердце, чтобы больше не чувствовать, но приходится довольствоваться малым и забываться в постоянных дуэлях с гвардейцами, чередуя их с безобразными гулянками.        Ее больше нет, но портит жизнь она даже после своей смерти, умудряясь отравлять его существование с того света. В том, что она, ангел его погибели, восседает в аду по левую руку от самого сатаны Атос не сомневается.       Он не сомневается и в том, что, все-таки, да — была бы возможность, убил бы суку дважды.       А пока он оставляет влажные поцелуи на коже очередной девушки, подозрительно напоминающей графиню де Ла Фер и убеждает себя в том, что ненавидит свою мертвую супругу больше всех кардиналистов вместе взятых. И нет никакой одержимости. И нет запутанного клубка мыслей, распутывая который непременно выйдешь на нее, выжженную на подкорке мозга и отпечатанную на сетчатке глаза.       И окончательно лишишься рассудка.