***
Гэвин покачивает стакан с бурбоном в руке. Делает глоток и недолго держит напиток во рту, проводя языком по внутренней стороне зубов, вбирая и запоминая вкус. Ему некуда спешить. Он на свадьбе у Тины. Все подарки уже подарены, все тосты уже сказаны, клятвы даны, а слёзы счастья пролиты. Многие танцуют под ритмичную музыку. Слишком живописную для плейлиста Рида, но довольно неплохую. Даже старик Андерсон, слегка навеселе, забавно дрыгается. Коннор неуверенно топчится рядом, хотя скорее не для компании, а чтобы в любой момент успеть словить лейтенанта. Повсюду цветы. В кувшинах на столах, в вазах, подпирающих стены банкетного зала. Даже в кулерах, где до этого охлаждали шампанское. Они тонкой изысканной вязью увешивают потолок, ниспадают с колонн. Эти цветы даже над головой Гэвина, сбежавшего в укромный уголок, отведённый под бар. Рид медленно, слегка затуманенным взором, переводит взгляд с одного гостя на другого. Задерживается на практически точной копии Коннора. Конечно, при длительном общении в них можно найти различия, но выглядят они до страшного одинаково. Девятка сидит у стола, предназначенного андроидам. Там не стоят тарелки с едой и стаканы, даже для виду. Только вазы с цветами заметно больше, чем на столах для людей. Чтобы заполнить пустоту и придать более радостный вид. Возможно, свадебным организаторам это показалось уместно, но выглядит более чем неуклюже. RK крутит в руках цветок гортензии — несомненно сорванный. Будто почувствовав интерес к себе, он поднимает голову и, осматривая зал, останавливает взгляд на Гэвине. Изучающий. Нет, скорее, Риду показалось, тот чего-то ждёт. Детектив поспешно отворачивается. Он делает глоток, слишком поспешный и слишком несдержанный. Горло обжигает, вызывая травмирующие спазмы. Рид кривится, стараясь не кашлять громко и не содрогаться слишком сильно — на него, скорее всего, всё ещё смотрят. Он подносит руку к губам, силясь сдержаться, но лёгкие требуют воздуха, а каждый новый вдох сопровождается наждачной сухостью по стенкам горла. В уголках глаз подступают слёзы, а лицо и шея, наверное, становятся красными от натуги. Мелко вдыхая и подрагивая, Гэвин вытирает тыльной стороной под носом, оставляя тонкую мокрую полоску на коже. Он раскрывает ладонь, влажную от пота и слюней, и концентрирует затуманенный взгляд на маленьком красном лепестке. Первой мыслью было, что именно из-за него детектив и поперхнулся. Второй — откуда. Рид переводит взгляд на стакан, успевший нагреться от сильно сжимающих пальцев. В бурбоне плавает такой же красный лепесток. Подняв голову, Гэвин видит переплетающиеся стебли цветов, опутывающие барную стойку и держатели для бокалов. Самые разные. Белые, жёлтые, пёстрые. Красные. Ему этого достаточно для ответа.***
Гэвин злой человек. Одинокий, мелочный и педантичный. По крайней мере, он таким кажется или хочет казаться. Он приезжает на работу на полчаса раньше, чтобы разобрать то, что не успел вчера, пошариться в архиве или просто посидеть за чашкой кофе. Не с кафетерия — там он пьет бурду от безысходности. Он заходит в ближайшую кофейню, которая, хвала богам, делает отменный эспрессо. Не потому, что он там вкусный, а потому что от него Рида не клонит в сон, как от большинства других напитков. Детектив любит свою работу. Он, несмотря на вредный характер, исправно её выполняет. Ездит на вызовы, расследует, допрашивает, бегает по пересечённой местности за преступниками, сидит над документами и отчётами — в общем, занимается благими делами стража порядка. Поэтому он не боится ни выстрелов, ни долгой рутинной работы, ни болезни. Первые два в угоду характеру, третье — из собственных предубеждений. Он верит, что если уж тридцать шесть лет своей немного белой, немного черной, а в целом серой жизни не был заражён, его болезнь не тронет. И дело не только в том, что несмотря на пристрастие к сигаретам, Гэвин здоров, как бык, но и в убеждениях, построенных не за один год. Когда он понимает, что к чему (или, вернее сказать, принимает всё), то без раздумий идёт увольняться. Он не хочет разбирательств, не желает сцен, ему претит любая огласка. Фаулер принимает всё куда хуже, чем могло показаться. Рид не вдаётся в подробности, сочиняет сказку про переезд в Аризону — один из самых далёких от Детройта штатов. Продавливает и получает своё, поскольку имеет на это полное право. У капитана есть две недели, чтобы найти нового сотрудника, уладить все формальности и вдоволь поездить на спине детектива напоследок. У Гэвина будет две недели, чтобы закончить здесь дела. Пока он ещё может нормально дышать, ссылать кашель на простуду и пенять на банальное переутомление. Он пьет транквилизаторы, чтобы избавиться от назойливых мыслей, от острых колюще-режущих ощущений в сердце. Чтобы замедлить процесс роста цветов. Теперь он меньше злится, меньше смеётся, меньше задирает Андерсона. Меньше общается с Ричардом. На самом деле, даже избегает его вне рабочих моментов. В участке Рид слышит шутки, что наконец бешеный пёс успокоился. Но на самом деле он просто выключился. На самом деле он умирает.***
Ханахаки — хитрая болезнь, в которой проигрываешь в любом случае. Так думает Гэвин. Живи он до конца — последний вдох окажется мучительно долгим. Застрелится — цветам безразлично, они продолжат цвести на своей клумбе. Излечится — считай, всё равно потеряет себя. Свою жизнь. Возможно, дело во влиянии цветов на человека. Они угнетают разум, заставляя ценить время, какое оно есть — со всеми прилагающимися чувствами. Заставляя бояться пустоты и судорожно вздрагивать только от мысли о дыре внутри. Идеальное влияние на будущий сад. Беспроигрышный вариант. Люди после излечения, что андроиды до девиации. Неспособные больше любить. Ни на что в общем-то не способные. И это пугает Рида. Так же как и большинство других. Какова ирония, что, выбери он терапию, стал бы тем, в кого почему-то влюблён. И даже хуже. Потому что Ричард тоже чувствовал. Иногда так тонко и даже по-детски, что у детектива буквально спирало дыхание. И быстро-быстро билось сердце. Говорят — это глупая мышца, но на самом деле самый глупый здесь мозг. Он главный дирижёр и, почему то, сейчас велит играть похоронный марш.***
Кажется, андроид злится. Он стоит рядом с Гэвином у входа в департамент. Полицейский курит, бездумно уставившись на RK. Тот что-то говорит — или даже кричит, судя по тому, как Ричард простирает руки вперёд и заламывает брови. Ни слова ни разобрать, лишь гулкий шум, доносящийся словно из-под воды. Пальцы, держащие сигарету, невольно подрагивают. Помнится, врач, выписавший транквилизаторы, настоятельно рекомендовал воздерживаться от курения. — Гэвин! — Ричард хватает детектива за запястье. — Ты меня вообще слушаешь? — он тянет на себя, и Рид почти что падает на напарника. Выпучивает стеклянные глаза, будто впервые чётко увидев перед собой. — Почему ты не можешь мне ничего объяснить? Мы же уже почти год работаем вместе. Ты можешь мне доверять! Голос у RK дрожит. И будто слегка отдаёт механическим скрежетом. За время, проведённое вместе, андроид очень сильно поменялся. От неискренности и сухого анализа он дорос до собственных чувств. Гэвину нравились эти перемены. Ему нравилось наблюдать за развитием андроида как личности. И ещё больше нравилось, что кое-что тот перенял от детектива. Это было по своему милым. Милым? Рид резко выдёргивает запястье. На бледном лице нотки страха. Его лёгкие жгут от нехватки воздуха. Кажется, они вот-вот лопнут. — Отвали, — горло дерёт от натуги. Чертовски хочется выцарапать всё из грудной клетки. Детектив толкает андроида в плечо, с силой сжимает в руке непотухшую сигарету и идёт к машине. Он не дышит. Если он не может дышать, он не кашляет. А если он не может кашлять, он не проколется перед Ричардом. Сев в машину, Гэвин разжимает ладонь. Окурок падает куда-то в ноги, а пепел и несгоревший табак оседают на джинсах. Он задыхается в кашле, в сотрясающих всё тело судорогах, идущих от самых ног до горла. Его пальцы сводит, натягивая все сухожилия. Несвоими руками детектив кое-как заводит машину. Ему всё равно на то, в каком он состоянии за рулём. Ему срочно нужно домой. Подальше от участка. От Ричарда. От того, каким тот его может увидеть. С кровью на лице, стекающей тонкой струйкой вперемешку со слюной на рубашку. Со сгустками красных лепестков, названия которых он не знает, что Гэвин просто сплёвывает на себя. Ему всё равно, каким он выглядит сейчас. Ему не всё равно, каким его увидит андроид. Очередное противоречие — завет человеческих чувств. Гэвин не помнит, как добрался до дома. Кажется, он проехал на несколько красных светофоров и едва не угодил под грузовик. Пожалуй, только многолетняя практика, отточенная до автоматизма, помогла. Ну и немного удачи. Уж её то в сложившейся ситуации детектив должен был заслужить. Дома Рид окончательно даёт слабину. Ступив за порог, он падает на колени, от чего вверх и вниз по телу расходится острый импульс боли. Он держится рукой за тумбу в прихожей, стараясь удержать равновесие, и делает вдох, больше похожий на завывания сквозняка. Вместо лёгких — доменная печь, вместо свежего глотка воздуха — меха для раздува. Его выворачивает прямо в коридоре.***
— Мальвы. Проходит секунда, вторая. Затем Гэвин опознаёт голос. На удивление не остаётся сил. Не хватает ни на что больше. Даже на то, чтобы открыть глаза. Он не помнит, когда успел их закрыть. Когда добрался до дивана. Или он этого и не делал? — Я обзвонил каждое отделение полиции Аризоны. Ты никуда не переводишься. Ты соврал Фаулеру. Соврал нам всем. Соврал мне. Риду хочется возразить. Но он не может. Он неправ. А ещё он чертовски слаб. Во всех смыслах. Он всего лишь человек. Требовать от него стоического героизма нечестно. Всё это нечестно. — Кто? — вопрос повисает в пространстве. Детектив смеётся. Сначала про себя, а потом уже и дрожит всем телом. В горле клокочет подступающая кровь вперемешку с бутонами. Гэвин наклоняется вбок, желая избавиться от вставшего поперёк горла кома. Он едва не падает с дивана, выплёвывая содержимое лёгких. Его придерживает сильная рука. Другая хаотично кружит по спине, стараясь облегчить судороги. Сквозь подступившие слёзы Рид расплывчато видит пол собственной гостиной. На губах липким слоем ощущается кровь. Он делает маленький вдох и выдох, не размыкая до конца рта. Надувается и лопается маленький пузырь. Андроид плавно опускает Гэвина обратно на подушки. — Риччи, — голос больше походит на хрип. — Какого хрена? Тяжёлой, словно налитой свинцом, рукой Рид стирает кровь с губ, оставляя мокрый след на щеке. — Ты идиот. В этот раз детектив таки смеётся в голос, слегка клокоча. Прояснившийся взгляд выхватывает из интерьера комнаты андроида, обеспокоенно склонившегося сверху. — Я говорил тебе много раз, что люди идиоты. — Вот именно, что люди, а ты бесчувственный кусок дерьма, как ни погляди, — на лице андроида появляется тень улыбки. За столько времени Гэвин научился различать настоящую от дежурной (такую он называл заводской и постоянно над этим подтрунивал). — Тебя Тина научила, что ли? — Рид захлёбывается смехом и начинает кашлять. Во рту накапливается кровь, и, не желая снова выплюнуть всё на пол перед Ричардом, он просто проглатывает её. Секунду борется уже с позывами желудка и, победив, бессильно обмякает на подушках. Уголки губ RK опускаются, и тот вновь становится серьёзным: — Так ты можешь мне ответить? «Нет», — думает детектив. Он может промолчать, может солгать. Может наврать и выставить за двери. Может. — Уже, — Гэвин не любит признания. Он не любит открываться другим, доверять свой тыл, своё прошлое и будущее. Он делает это нехотя и не со всеми. И никогда напрямую. Диод андроида сменяется с голубого на жёлтый. Затем снова на голубой. И так несколько раз. Он неотрывно смотрит на детектива, в то время как его брови опускаются всё ниже и ниже, придавая лицу ещё больше серьёзности. Когда-то Гэвин считал, что Ричард похож на Коннора. И как же он ошибался. — Что мне нужно сделать? — Я не знаю, — искренне отвечает детектив. Он влюблён в андроида, а их понятие о любви во многом отличаются от человеческого. Даже если в каких-то единичках и ноликах у андроида в голове прописаны чувства, Гэвин не знает, чем они помогут. — Ты не живой. Прости, не в обиду. — Но ведь попробовать можно, — Ричард тянется к руке Рида и перехватывает её. Совершенно не обращая внимания на уже подсыхающую и покрывающуюся коркой кровь. — Я понимаю, тебе может не понравиться то, что я скажу, но ты дорог мне, Гэвин. Слова повисают в комнате. Они перебивают все остальные звуки. Прерывистое дыхание Рида, биение его собственного сердца. Далёкий, едва различимый гул механизма — стук тириумного насоса. Гэвин не знает, что делать. Последние недели он заставлял себя смирится. И у него почти получилось. До этого момента. Гэвин не знает, что будет. Но он, по крайней мере, позволяет себе надеяться. Впервые за долгое время.To be more happy I dare not aspire,
Nor can I fall more low, mounting no higher.