***
Тильзит. Плот. Встреча. Тогда ты впервые предложил мне себя. Я помню, как Солнце освещало твоё лицо, на котором не было ни отчаяния, ни даже простого волнения. Ты был так уверен в себе. Словно ты не проиграл Аустерлиц. Меня это возмутило, заставило взвиться: неужели это поражение никак не сказалось на тебе? Ты с таким треском проиграл мне, а сейчас так легко, до безобразия спокойно проходишь к плоту и так же садишься, слегка покачивая левой ногой, как ребёнок! Это дерзость! Немыслимо! Я подавляю свой гнев, сжимая ладонь, что лежит на подлокотнике, и ты это замечаешь. Ты останавливаешь свою речь, цепляешь взгляд на моей руке, слегка приподнимаешь брови и… глубоко вдыхаешь, еле сдерживая свои губы, которые готовы расползтись в улыбке. Тебе приятно оттого, что я готов взорваться от злости. Ты добился чего хотел. Ты узнал мою слабость и готов крутить мной как хочешь. В твоих голубых глазах я видел лишь чертей, а в золотистых волосах — рога. Вот кто ты такой на самом деле. Но продолжаешь любезничать и казаться мне слишком интересным, интересней, чем сами переговоры. Остальные твои улыбки, взгляды, движения пальцев в воздухе не более чем игра, служащая тебе оружием в достижении твоей цели. Я увожу диалог в сторону, упоминая твоего отца. Для тебя тема эта болезненна. Я хочу увидеть, как треснет твой ангельский облик. Покажи мне боль в глазах, покажи вину, которую ты несёшь на своей груди, словно тяжелый камень. Я хочу твоей боли, чтобы отплатить тебе за гнев, который ты раззадорили во мне. Я давлю на тебя, пытаюсь вызвать чувство вины. Но ты не позволяешь себе даже губы поджать, дабы я не заметил твою слабость, и с большим одушевлением заговариваешь о другом. Ты проскочил мимо моих сетей, не дал мне того, чего желаю. И мне приходится, как животному, упустившему добычу, вести переговоры, пряча своё разочарование за наигранным удивлением. Ты слишком хорошо читаешь меня, Александр. И так же искусно подавляешь свои чувства. Ты знаешь, чего хочу я и как этого добиваюсь. Ты не даёшь мне зайти дальше политики и разговора о разделе Европы, не позволяешь даже личных вопросов. Когда твои пальцы коснулись карт, разложенных на столе, то я понял: в тебе много силы. В твоих руках, скользящих по бумаге, заключена мощь, которая способна уничтожить всё на своём пути. Но ты её сдерживаешь и аккуратно ведешь пальцем по западной границе своей империи: ласково, словно трогал ребенка. Пока ты говоришь, введя весь свой разум в полную сосредоточенность, я мельком поднимаю взгляд с карты на тебя: твои волосы так близки к моим губам, чуть колыхнет ветер — и я смогу их коснуться. Но ты так занят рассказом своего плана, что совсем не замечаешь этой непозволительной близости. Я уже не вижу в твоих глазах чертят, нет на твоей голове дьявольских рогов, когда очерчиваешь взглядом просторы своей империи на карте. Теперь ты сын своего Отечества, что готов пролить за него свою кровь. Ты живёшь им, дышишь и горишь им. В твоих глазах любовь к России, её народу, её лесам, полям, рекам, озерам. Когда я коснулся нарисованного на карте моря, ты резко повернулся в сторону моей руки, словно готовый наброситься на меня, если я отберу эту часть твоей земли. Но ты осёкся, вспомнив, что перед тобой тот, кого ненавидит весь мир, и снова обернулся ангелом. Ты — сочетание ада и рая. Владеешь обманом, лестью, искусством убеждать и хранишь в себе непорочную любовь. Вот тот яд, что ты мне с радостью преподнес. Тогда я испил его впервые и ещё не знал, что буду просить ещё.***
Я желал тебя. Желал так, как мужчины хотят женщин. Я порочен, и не чувствую вины за то, что испытываю вожделение к мужчине, что сильно порицает вера. Я не верю в Бога, что запрещает нам так любить. Я отрицаю Бога, в которого ты веришь. Я ненавижу Бога за то, что он встал между нами. Я ненавижу тебя, потому что ты отравил меня. Я ненавижу себя, потому что позволил себя отравить. Я люблю травить себя твоим ядом. Ибо без него моя жизнь скучна.***
Бал в загородном доме. Оркестр, гости, накрытые столы, шампанское. Во мне уже не первый бокал, хоть к спиртному я не притрагиваюсь — от него страдает как тело, так и душа. Последнее и без него надрывается. Вокруг много красивых женщин, что робко проходят мимо меня, пытаясь привлечь к своей персоне. Их хрупкие плечи, тонкие пальчики и покорный взгляд не вызывают во мне восхищения. Скорее жалость я ощущаю к ним: сколько стараются, на что только не готовы ради мужского внимания или найти себе достойного мужа, родить сыновей. Иногда я рад за то, что родился мужчиной: у нас больше свободы. В принципе, мы управляем женщинами, ведь они не могут пойти против своего супруга, ибо это считается высшей степени неприемлемостю. Я мог бы спокойно подозвать молоденькую красавицу к себе в постель, и она бы не посмела мне отказать. Мог бы накричать, ударить, сослать или наоборот держать при себе как фаворитку — всё в моих руках. Власть над женщиной, вероятно, была единственной радостью в моей жизни. И всё же я иду в центр зала — лучше уж танцевать вальс, чем ошиваться в стенах дворца, как неприкаянный. Девчонка резвая: светловолосая, кудрявая, в нежном голубом платье, чуть ниже меня. Кружится стремительно и точно, как стрелки часов, о которых я думал и хотел, чтобы они пролетели как можно быстрее. На моём плече её рука, моя же — на её талии. Я мог бы забыться в танце, в её больших серых глазах. Она молчит, видимо, стесняется — и большего мне не нужно, вести диалог я не хочу. Когда печаль начала отступать, когда заглушилась пустота, я всё же спрашиваю её. — Как твоё имя? — София, Сир, — видимо, не ожидая от меня какого-либо с ней разговора, она с запинкой произнесла своё имя. — Софи… Красивое имя. Я замолчал. Она же, надеясь на продолжение, устремила свои глаза на меня. Ей так хотелось со мной заговорить, что случайно чуть не запнулась своей ножкой об мою. Я усмехнулся, а та покраснела. — Я понравился тебе? — она лишь опустила голову. Напрямую ответить было бы вершиной грубости, но не заметить ее волнения было невозможно. Дамы нашего времени слишком чувствительны к таким вещам. Только сейчас я заметил мягкость её маленькой ладони. Юная кожа, о которой так трепетно заботятся, воспламеняла в мужчинах страсть. Маленькие цветки, расцветающие и увядающие для нас. Под плотным корсетом и тяжелыми юбками скрыто то, чего хотят многие из нас. Чего греха таить, мы все хотя бы раз представляли девушек без одежды: мы представляли, как водим руками по обнаженным бедрам, ласкаем грудь, трогаем между ног. Да, юношеские фантазии остаются с нами, и от них никуда не деться. Но я ничего не чувствую. Совсем. Я представил Софи совсем обнажённой. Её маленькая грудь и тонкие ножки не заводят меня. Я пытался вообразить, что веду своими ладонями по её телу, глажу так, чтобы она издала стон, но всё безуспешно. Меня не влечёт к ней. Я потерял интерес к женщинам. Страх заглушает музыка, а я, словно в неведении, продолжаю кружиться, чувствуя, что внутри всё так яростно сжимается. Я понял, что здесь что-то не так. Я не хочу ничего, кроме тебя, Александр. Твой яд начал действовать, но я продолжал его пить.***
Твой портрет стоит на моём столе в спальне, прямо напротив меня. Рядом с ним — шелковый платок с твоей монограммой. Эрфурт.Осень. Сухая, теплая погода — последние дни,когда можно вспомнить о жарком лете, минувшем так быстро. А для меня это последние дни, когда во мне оставалась хоть какая-то свобода,и первые дни,когда я дал себя подчинить окончательно. Когда мои губы касаются твоего образа, я готов сгореть от волнения, что позволяю себе такое. Представляю, что ты здесь, со мной, в одной постели. От одной такой мысли меня кидает в жар,за который мне должно быть стыдно. Позволил бы ты мне сделать то, о чем я мечтаю ночи напролет? Смогли бы мы утонуть в плотском наслаждении,да так глубоко, что не нашли бы ни сил, ни желания подняться? Я бы дал тебе то,чего ты желал, а ты бы подарил мне свой взгляд, полный страсти и силы,с какой волны моря превращают грубые камни в гладкую гальку. О, как бы я хотел этого! Об этом все мои мечты…! Твои кудри отливали темным золотом в лучах уходящего Солнца. Ты что-то говорил о красоте местных просторов, но все слова,как песок,утекали от меня. Да и не было нужды у меня в этих словах. Твои губы, едва ли имевшие розовый цвет — единственное, что интересовало меня. Ветер касается их,и ты слегка облизываешь. Я ловил каждое твое движение,каждый вздох, каждое касание к твоему уху,когда заправляешь за него выбившуюся прядь волос. И все так непринужденно и легко, что мне действительно кажется,что нас связывают не только дипломатические отношения. Будто есть между нами та влюбленность, которой я пылаю к тебе, пытаюсь растопить твой лёд. Я опускаюсь на кровать и тут же громко вздыхаю, подняв голову к потолку. Скольжу рукой под рубашку. Смотрю на твой портрет, но от смущения увожу взгляд. Такого вожделения мое тело никогда не знало. Впервые мне так хорошо оттого, что ласкаю себя, думая о мужчине,что никогда не станет моим. Я был так увлечен твоими чертами,что был напуган тем,как твои кукольные глаза с волнением посмотрели на меня. На моих губах вкус крови — видимо, из-за сухой погоды у меня опять потекла из носа кровь. А дальше — твой шелковый платок около моего рта и твои руки, так ласково приподнявшие мою голову. И мое сердце, словно обожженное, сжалось так сильно, что, казалось, я упаду в обморок. Я увидел заботу в тебе. За всеми масками,что ты обзавелся на всю жизнь, я увидел твою неподдельную ласку. В тебе действительно было что-то возвышенное и великое, чего мне никогда не понять. Ты словно…растаял предо мной,показал себя таким, какой ты есть на самом деле. Ты явился мне ангелом. Ах,как я хотел,чтобы кровь с меня текла ручьем! Лучше бы мне разбили нос, но я желал твоих рук, касаний. Я хотел прижать твои ладони к своему лицу и целовать столько,сколько твоей душе будет угодно. Но мы просто продолжили идти: ты снова начал свою бесплодную беседу, а я чувствовал боль. Боль от твоего яда,что проник в меня окончательно. Стены покоев поглощают мои стоны — как же чертовски приятно! Горячие сюжеты обжигают мое сознание, не давая мыслить разумно. Ты со мной, здесь, и мы отдаемся друг другу уже не первый час. Я доставляю тебе удовольствие, причиняю слабую боль,о которой ты просишь, довожу до пика далеко не в первый раз. Твой голос надрывается, уже устал стонать, но хочешь ещё. Молча просишь меня, а я даю себя всего. Твои небесные глазки закрываются от усталости, жмурятся, когда тебе становится особенно хорошо. А я целую твое тело с таким воодушевлением,словно веду полки в бой. Саша,мой Сашенька…Как я люблю тебя так называть в своих мечтах! — Саша…, — с губ, облитых ядом,слетает это сладкое имя. В глубине сознания — боль и отвращение к себе. На деле — желание подчиниться и оставить все как есть. Но уже не важно — я снова выпиваю яд. Все заливает яркой вспышкой — я кончаю слишком быстро. Но оргазм такой яркий, что не чувствую ни стыда, ни вины. Через пару минут меня настигает разочарование в собственной жизни. Любовь, не нашедшая ответа — болезнь, у которой нет исцеления. Болезнь,к которой снова и снова я возвращаюсь, чтобы снова построить тот мирок, где я найду родное тепло. Ты сделал,что хотел. Твой яд изумителен, Александр.