***
Дома было пусто уже как полгода. Да и не нуждался Анатолий в пассии, отношения отвлекают от игры. Да и не идёт ни в какое сравнение милая дамочка с титулом чемпиона мира. Придя домой, Карпов на телефонном диске набрал Балашова. — Юр, завтра не собираемся. — Трубку взяли, но ни слова не сказали. Даже когда Карпову пришлось отдышаться из-за разницы температур. — Не очень себя чувствую. — Хорошо. Да и завтра ж воскресенье, — Юрий, кажется, отошёл в прихожую в поисках календаря. — Да, воскресенье, не переживай, я передам. — Спасибо. Кричащая пустота, конечно, угнетала, но в любой момент можно было приехать к родителям. Или к женщинам приличного московского общества, которые не держались в постели у мужчин дольше восьми часов. Они, конечно, не жаловали шахматистов, им по рангу положен генсек, но если совсем никого нет, и Карпов со своим небольшим жалованьем сойдёт. Или на худой конец можно было поймать такси и со свистом прокатиться до рюмочной, где выпивают простые работяги. Иногда Карпову даже не верилось, что эти бедолаги, обиженные жизнью, будут прикованы лицами к экранам телевизоров, смотря на утомительную череду игр. — Так, к чёрту, главное не унывать, — Оглядев кухню, Карпов, на удивление, никого не обнаружил. — И не разговаривать с собой. Привстав на цыпочки, Анатолий достал индийский чай высшего сорта с самой верхней полки навесного шкафа. Его туда поставил отец, Карпову младшему не хватило бы роста, а чай он пил не так часто, довольствуясь, в основном, водой. После игры в маленькие портативные шахматы, где устоять перед детским матом сопернику было невозможно, даже если соперник ты сам, по кухне пронесся громкий свист чайника. Карпову пришлось подорваться с места, чтобы не резало уши. Чай шахматист заварил в аккуратном позолочённом чайнике из фарфора. Пока чайные листья кружились в вальсе, отдавая вкус и цвет кипятку, Анатолий проследовал в прихожую за забытым журналом. Чай, еле разбавленный, обжигал горло, а цветы на чашке выглядели мертвыми. Зато напиток получился крепким, и не приступая к сахару, молодой человек приступил к прочтению журнала. Кроме обложки с чрезвычайно серьезным Робертом, Анатолий для себя, пока, ничего не заметил. Реклама хлопьев для завтрака, реклама Мальборо «lite» в золотистого цвета коробочке, реклама наручных часов, реклама элитного вида машины, где девушка ангельского вида что-то показывает мужчине, которого, видимо, окунули в чан с бриолином. И слишком уж мило это всё подавалось. Возможно, лишь для советского человека такое было дикостью. — Опять реклама, — Карпов чуть кашлянул от крепости чая и принялся разглядывать африканской внешности молодого человека и молодую девушку. Однако угол страницы был занят напитком. — Алкоголь… — Поднеся яркие страницы чуть ближе к лицу, и рассмотрев надписи на бутылке, Анатолий рассмеялся. Встретить родной напиток в чужом журнале было просто неожиданно. — Водка! Но прекрасная статья была до водки, про то, как женщины тренируются и «наступают на сильный пол». Правда, бравая комсомолка уже с двадцатых годов изображалась со здоровой и мускулистой фигурой, а до высшего капиталистического света такая мода дошла только недавно. То, что журнал семьдесят первого года, а отнюдь не свежий, Карпов заметил сразу, и даже успел предположить, что глянец этот был у Спасского в руках, а до этого точно гулял по рукам всего руководства. Девушки, впрочем, выглядели худощавыми, несмотря на обхват бицепсов. Так привлекательность их сияла ещё больше, но шахматист не обратил на этого должного внимания. О привлекательности женских тел он забыл с новостью о матче на звание чемпиона мира, и теперь лишь изредка поглядывал на коллег в изящных костюмах. Это было чисто эстетическое удовольствие, всего лишь рутинный ритуал. Никакой подоплёки. Далее в журнале следовал скучный текст про «акулу капитализма», которой «некогда быть милым». Занимательная статейка вышла про Пионер-10, который, кажется, ещё не вернулся от Юпитера. Карпов даже сначала подумал, что это научно-фантастический рассказ, но он ведь совершенно не интересовался космосом, поэтому спешные выводы пришлось остановить. Однако, надо отдать должное, картинки были яркие, и будь Карпов подростком, непременно вырвал бы по прихоти страницу с Юпитером, и даже, повесил бы на стену. Но он уже давно не подросток, хоть и взрослая жизнь проходит не как у остальных. Даже студенчества нормального не вышло, МГУ он посещал последний раз около месяца назад, и не планирует посещать до следующего учебного года. Далее снова следовала реклама. Правда, непонятно чего, Анатолий даже не стал переводить в голове. Листать эти яркие картинки надоело совсем, хоть и занимало мозг чем-то кроме карнавала фигур на шахматной доске. Перевернув страницу, Карпов зашёлся в джентльменском кашле, от которого начало резать горло. Встретить изображение будущего соперника было совсем не ново, другое дело, когда из одежды на нём только плавки, а на лице милейшая улыбка. Про столь откровенный вид товарищи его не предупреждали. Спасский на матче жаловался на воздействие неких сил, однако, проверка нашла лишь две мертвые мухи. Взглянув на чёрно-белую фотографию, Карпов предположил, что окажется на месте одной из мушек. Слишком уж крупными у чемпиона выглядели мускулы. Как будто он и не по шахматам чемпион, а по борьбе, и сутки напролёт проводит в спортзале. Разница в возрасте, росте и размере не должна пугать настоящего профессионала. Но Карпова собственная худоба испугала. «Это как в Златоусте.» — Анатолий мигом в собственных мыслях превратился в толику от себя реального. — «Корчной тоже был больше и старше… И я проиграл, купившись на его обёртку авторитета. Ничего страшного, ещё три месяца до матча, приму как должное, и если проиграю, то с честью…» Задерживаться на сносках Анатолий не стал. Хватило факта, что Роберт поднимается в 4 p.m. Называть его Бобби — язык не поворачивался, а существовало бы у американцев отчество, в урагане мыслей проносилось бы и оно. Восемь лет — не самая огромная разница в возрасте, но внушительная, когда тебе двадцать три. В духоте, которая лишь казалась, а не была, (потому что духота зимой в московской новостройке — это фантастика) Карпов догадался расстегнуть верхние пуговицы рубашки и снять пиджак. Такой, официального вида прикид, он носил, теперь, круглогодично. Правда, меры не помогли, и лицо всё ещё жгло как от курортной жары. — Твою ж мать…- Стараясь не обращать внимания на тесноту в районе ширинки, шахматист закрыл журнал вовсе, но оставил на нужных страницах закладку из календарного листа, что лежал на столе. Оставил он остывать и чай, а сам перебрался в ванну. — Совсем с ума сошел ты, Толя. — Молодой человек в зеркале выглядел ошарашенно, но вполне вменяемо. Не считая глаз, в которых непонятно было, где заканчиваются зрачки и начинается радужка. Раздеваясь, Анатолий приметил, что он и впрямь хилее, но это ничуть не огорчало, лишь раззадоривало красные пятна у ключиц и под глазами. Он определённо сошел с ума, раз разница в размерах его не напрягает, а раззадоривает. Он просто устал. Это моральное давление было таким тяжёлым, что в ванне лежало платков пять с коричневыми пятнами крови. Вытирал нос, давно ещё. И Карпов помнил и про это, и про матч, и непроизвольно начал разыгрывать какую-то идиотскую партию в голове… Не помогло. Оголённый Фишер не исчезал из головы, как бы Толя ей не тряс. Горячая вода тоже не помогала. Становилось ещё хуже, как будто даже чай в желудке снова начал жечь. Фишер про это не узнает. Никто об этом не узнает. Даже журнал, он ведь на кухне, а Карпов в ванной. Это тайное — никогда не станет явным, его никто не застукает. И пусть это мерзко, но запретный плод сладок. И Анатолий опустил руку вниз. У шахматистов мозг определенно должен быть развит лучше. Они ведь думают больше. Карпов об этом думал, и смеялся. Был бы он умным человеком, придумал бы выход из ситуации получше. Вверх. Вниз. Вверх. В шахматы он научился играть раньше, чем узнал про мастурбацию. А теперь шахматы окольным путём привели его к мастурбации на шахматиста. «Чёрт.» — легонькое ругательство проносится у Анатолия в голове. Образ Фишера, отпечатавшийся на подкорке, такой же яркий, как и в журнале. Пусть даже фотографии и чёрно-белые, Карпов давно научился различать цвета там, где их нет. А ещё у Роберта такая милая улыбка. Так в Советском союзе не улыбаются. А если улыбаются, то только по праздникам, а праздники не каждый же день и… Толя запрокидывает голову, почти заработав синдром Сикстинской капеллы. Вниз. Вверх. Вниз. Фишер очень хорош собой. Он всем хорош. Хорошо играет и хорошо выглядит, а Анатолий прикусывает губу от зависти. А, может, сдерживая стон. Всё слишком смешалось: зависть и желание стать с объектом зависти одним целым. Захватить хоть капельку таланта через пухлые губы. Весь СССР хотел бы, чтобы Карпов победил Фишера. Карпов, выдыхая под горячим душем мягкое: «Роберт», хотел бы просто увидеть Фишера. Только и всего. Понятно, что Роберт Джеймс не увидит этой занятной сцены никогда. О, как бы взъелась американская пресса, узнав отношение Карпова к чемпиону мира. Но Анатолий думает о широких Фишеровских плечах и мечтает увидеть их вживую такими же, как в журнале. Оголёнными. Без дополнительного веса плечиков яркого костюма. Вверх. Что-то белое, как свет, проникающий в бассейн, на фотографии Фишера, просачивается сквозь пальцы. Вода смывает следы преступления. Карпов упирается головой в плитку, чтобы голова не кипела. И теперь нужно возвращаться к журналу. Смотреть напечатанному Фишеру в глаза. Карпов хочет выругаться трехэтажным матом, но если кто через стенки услышит — будет плохо. И он молчит, вытираясь полотенцем. В комнате наверняка холодно, хотя в отражении Анатолий отчётливо видит на себе горячие красные пятна. Ну и вещь же «им» «достали», что согревает даже в лютый морозец. В домашней одежде смотреть на Фишера уже легче. После того, что было в ванной — и легко, и страшно одновременно. Но легче. Из журнала выпадает календарный лист, Карпов ставит глянцевые страницы «книжкой», глядит изображению оголенного чемпиона мира в глаза, и цедит: — I want to win you. — Очень простой английский. Таким может похвастаться и школьник. Анатолий заправляет чёлку за ухо, чтобы не лезла в глаза. — Win you, win you. — Карпов хмурится, пытаясь прочувствовать слова. Никак они в сердце не отзываются. А что-то, завладев языком, выпаливает: — Want you.***
Ракетка хорошо лежала в руках. Игра шла хорошо, и пусть Анатолий любил теннис не так сильно, как шахматы, какое-никакое удовольствие размахивания ракеткой приносили. А потом, как по волшебству, рядом материализовались журналисты. С камерой, всё как положено. — Вы чемпион мира! — Радостно и чётко отрапортовал один из вошедших. Фишер отказался играть. Карпов нервно сглотнул. Это победа без боя, нечестная и незаслуженная. И такие хорошие слова будто стучат по голове молотом. Нужно сказать что-то, чтобы никто не понял, что он расстроен. А жизнь всё проносится перед глазами, но не как перед смертью, а как перед вторым рождением. Карпов выдыхает всё отчаяние, которое стремительно накатило от невозможности сыграть с Робертом Джеймсом Фишером. Компромиссно переспрашивает, зная абсолютно точно, что это не розыгрыш: — Что?