Декабрь
Дочь Пожирателей... Лучше бы ты умерла... Посмешище... Мерлин, да вы вообще ее видели... Сдохни, тварь... Пожирательская тварь... Шлюха... Все они одинаковые... Надо было ее сдать Пожирателям... Почему они все здесь, а не в Азкабане, где им самое место...
Пэнси в очередной раз смотрит в расколотое зеркало закрытого туалета для девочек. Тушь и подводка на глазах слишком расплылись, но она уперто продолжает вытирать глаза от слез. Она не может плакать. Не должна.
— Сука! — почти выкрикивает она, ударяя ладонью по зеркалу, разбивая его еще больше. Крик застревает в горле, когда мелкие осколки застревают в ладони, а большие падают в грязную раковину.
Она всхлипывает, открывая кран второй рукой, и подставляет пораненную ладонь под струю. Кровь стекает вниз вместе с водой, и Пэнси наблюдает за этим, как она сливается с прозрачной жидкостью, спадая вниз.
Вода обжигает холодом не хуже, чем само помещение, в котором пахнет сыростью и плесенью, что поселилась на потолке под крышей от частых Шотландских дождей.
Она достаёт небольшие осколки зеркала из руки, поджимая и прикусывая губы от дрожи, что разносится по телу вместе с резкой болью при вытаскивании мелких частичек.
Лучше бы ты сдохла, тварь... Ты не заслужила жить, сука... Я убью тебя... Ты ничто…
Она не знает, что ей движет, когда тонкие от худобы пальцы обхватывают один из осколков в раковине. Когда она смотрит в него, видя разбитое отражение некогда самой себя.
Когда-то она любила смотреться в зеркало. Больше нет.
Она хочет чувствовать что-то кроме постоянного угнетения где-то внутри, тяжести. Она хочет чувствовать что-то… Раньше она умела чувствовать свободу и легкость, которые всегда приходили вместе с ее мальчиками и весной.
Неровный край осколка скользит по коже предплечья, где ничего нет. Она наклоняет его, чтобы режущий край проходился прямо по руке, протыкая слой эпидермиса.
Одна полоса.
Вторая.
Третья.
Она проводит полосы по руке, чувствуя жгучую боль от разрезов. Наблюдает за тем, как кровь начинает сочиться из каждого из них постепенно. Не сильно. Раны не настолько глубоки, чтобы дойти до главных вен.
Кровь собирается на разрыве и стекает по руке. Образовывает алый бугор на ране, натягивая купол поверх нее. Пэнси подставляет руку под воду, смывая все, позволяя крови спокойно стекать вниз.
Она прикусывает дрожащую губу зубами, глубоко и часто дыша.
Пэнси на пару минут убирает руку из-под воды, наблюдая за тем, как кровь опять начинает со временем останавливаться. Делает еще пару порезов, позволяя жгучей волне пройтись по нервам, вызывая странный экстаз от ощущения боли. Это заставляет чувствовать что-то кроме… кроме ненависти и злости.
Пэнси никогда не любила боль и кровь, но сейчас, в этот момент, она впервые наслаждается этим. Она является всем, чем не была никогда. Странной тенью самой себя.
Наверное, так выглядят они все, просто никто не обращает на это внимание. Борьба с собственными демонами всегда ослепляет борьбу других.
— Да чтоб тебя, — громко произносит она сквозь зубы и стирает кровь с руки. Разочарованный рык исходит из горла, и она бьет ногой по полу.
Боль слишком быстро уходит.
— Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! — слезы ненависти спускаются с глаз, размазывая тени и подводку еще сильнее. На щеках виднеются черные разводы, как от краски, а вокруг глаз все черное, как ее жизнь.
Пэнси Паркинсон ненавидит свою жизнь. Она поделилась на до и после, где после перестает быть жизнью.
Пэнс вытирает руку о ткань юбки, чувствуя резкое покалывание, когда открытые раны проходятся по жесткой ткани. Разворачивает закатанный рукав рубашки, закрывая им руку. Кровь на время останавливается, но совсем скоро она пропитает белоснежную ткань.
— Паркинсон? — внезапный голос заставляет ее вздрогнуть и подпрыгнуть на месте.
Она переводит взгляд на разбитое зеркало, замечая, как Невилл Лонгботтом стоит в открытых дверях туалета.
— Что тебе нужно, Лонгботтом? — почти рычит она, смотря на него в кусок грязного зеркала. — Это женский туалет.
— Это закрытый туалет, — парирует он.
— И что? Плевать. Уходи, — произносит сквозь стиснутые зубы.
— Не уйду, пока не скажешь, что здесь затеваешь.
Он складывает руки на груди, занимая почти все пространство в дверях. За последние полгода он здорово прибавил в мышцах. Блейз говорит, что Невилл начал заниматься спортом, бегая поздно по вечерам.
— Знаешь что? — она резко разворачивается. Короткие волосы бьют по лицу. — А пошел бы ты к Мерлину, — выплевывает Пэнси, — ни черта я тебе не должна, — с силой сжимает кулаки, впиваясь сломанными ногтями в мягкую ткань ладоней.
Невилл прищуривается, смотря на нее. И это еще больше злит Пэнси.
— Какого хера тебе надо, а? Что еще от меня надо? Почему, сука, всем от меня что-то надо? — она отворачивается от него, хватаясь руками за край раковины. Тяжелое дыхание покидает легкие, слишком часто, слишком быстро. Слишком…
Приходится сомкнуть зубы и выдохнуть сквозь них, пытаясь нормализовать все, что происходит внутри.
— Ладно, я ухожу, хорошо? Просто хотел убедиться, что с тобой все нормально.
— Убирайся уже, Лонгботтом.
Она не смотрит на него, вытирая нос от предательских соплей.
— Если что, я каждый вечер в оранжерее. Всегда рад компании, — произносит тише.
— Иди нахуй вместе со своей компанией.
— Просто знай, что мое предложение всегда в силе, Паркинсон.
И с этими словами он уходит, закрывая за собой дверь. Паркинсон не сдерживается, когда злой крик покидает горло, и она со всей силы ударяет ладонями по раковине, а потом плачет от тупой боли, что расходится по телу. Она падает на пол, подгибая ноги под себя. Белая рубашка в районе предплечья становится с красными разводами, напоминая, что она еще жива.
Пока…
Январь. Зимние каникулы.
О, смотрите, опять эти... Тьфу... Тошнит от вас... На колени, сука... Ты еще сопротивляться будешь? Ты должна гнить в Азкабане вместе со своими убийцами родителями…
— Руки свои убрал, придурок! — грозно произносит Пэнси и делает шаг назад, когда один из трех парней, на курс или еще младше, пытается дотронуться до нее рукой. На них нет значков Факультетов, но Пэнси почти уверена, что один из них с Гриффиндора, а другие… Когтевран?
— Смотри, Том, а она прыткая, — посмеивается второй, скрещивая руки на груди.
Пэнси нащупывает палочку в кармане, обхватывая тонкое древко пальцами.
— Интересно, на моем члене она будет вести себя также?
— Можем проверить, — едко добавляет третий, подходя сбоку.
— Только попробуйте меня тронуть, ублюдки. — Она вытаскивает палочку из кармана и делает еще шаг назад.
— А то что? — главный из них наклоняет голову на бок. — Что ты сможешь сделать? А? — он делает шаг вперед. — Ты ничто… И никто тебе не поможет. Ни твоя палочка, ни любой проходящий мимо. Ты мусор.
— Остолбеней! — выкрикивает она, и мощная волна отбрасывает ублюдка дальше в коридор.
Он стонет, хватаясь руками за голову.
— Ах ты сука! — рычит парень, которого кажется зовут Том. — Инканцеро! — Пэнси пытается увернуться от заклинания, выкидывая руку в Протего, но оно все равно проходит по касательной, обвивая ноги.
Она падает на каменный пол. Палочка вылетает из руки. Удар выбивает воздух из легких. Боль разносится по телу, заставляя стонать.
— Сука! — кто-то бьет ее ногой по бедру, и она кричит, прикрывая глаза от резкой боли. Кажется, что кость треснула внутри. — Ну ничего. Мы научим тебя, как правильно себя вести с нормальными людьми.
Пэнси ни кричит. Ни просит о помощи.
Она бы не сделала этого даже если бы хотела.
Иммобюлус крепко сдерживает на месте, не позволяя двигаться. Она даже не может открыть рот или пошевелить пальцами рук. Она даже не может закрыть глаза. Те слезятся, ресницы дрогают, но ничего не происходит.
Она совершенно беспомощна, когда толстые пальцы поднимают ее юбку, а затем разрывают колготки. Один из них усмехается, хватая ее за тонкое бедро.
— Смотри, Том, кажется, эта шлюха себя режет, — продолжает смеяться, и остальные присоединяются к его смеху.
— В следующий раз, сука, — тот, кого она отбросила заклинанием, появляется в поле зрения, — режься нормально или ты даже этого не можешь? Всем будет лучше, когда вы сдохните. — Он плюет ей в лицо, и двое других смеются словно гиены. — Эй, Николас, я первый. За то, что сука посмела ударить меня заклинанием.
Николас только усмехается, освобождая место для ублюдка.
Она чувствует, как он убирает ткань ее трусов в сторону. Слышит, как тот снимает с себя штаны, а затем плюет себе на руку, наверняка смазывая член.
Она чувствует, как тот резко входит внутрь. Чувствует, как внутри что-то натягивается, а потом пронзает резкой болью, заставляя ее кричать, если бы она могла. Она чувствует, как ублюдок вдалбливается в ее тело. Внутри все саднит, и она отгораживает себя от разговоров и исходящих от ублюдка звуков концентрируясь на боли внутри. Концентрируясь хоть на чем-то кроме принятия того, как они используют ее тело.
— Принимай чистую сперму, шлюха, — рычит ублюдок, хватая ее рукой за волосы и оттягивая, заставляя смотреть на себя. Ее зеленые глаза полны ненависти и презрения, но замерзшие они не могут так выглядеть. Хотя ей кажется, что ублюдок это и так понимает.
Пэнси чувствует, как он выходит из нее, оставляя за собой поток спермы. Он на секунду останавливается, а затем громкий смех разносится по пустому старому коридору.
— А шлюха то оказывается была нетронутой.
И едкий смех, заставляет кожу покрыться мурашками. Ее тело могло бы трясти, будь у него воля.
— Какого хера?
Поздно Блейз…
— Бежим.
— Убираемся, Лори.
— Погнали.
Звуки шагов от бега, и сердце внутри начинает биться.
— Пэнс? Блядь… Что? Сука, — Блейз склоняется над ней. —
Omnino petrefactum, — шепчет он, проводя палочкой над ее телом.
Стоит ему снять обездвижущее заклятие с тела, как озноб пробирает каждую клеточку души, всхлип покидает легкие. Ее трясет, и Блейз поднимает ее на руки.
Она наконец закрывает глаза, пытаясь забыть все это как страшный сон.
— Тише, Паркс, — он прижимает ее сильнее к себе, неся куда-то.
— Блейз, — слабым голосом произносит она.
— Да?
— Не смей никому говорить.
— Пэнс.
— Пожалуйста, — почти молит, и Блейз соглашается.
Январь. После каникул.
Шлюха... Шлюха... Шлюха…
Она смотрит на небольшую бумажку, которую ей подбросили в сумку. На желто-серой бумаге нарисована волшебная картинка, которая движется. Нарисовано, как парень трахает девушку. Надо сказать, что автор картинки хороший художник, потому что только идиот не узнает в девушке Пэнси.
Слезы заволакивают зрение, размывая повторяющуюся картинку, что лежит на плитке рядом. Она сидит на полу закрытого туалета для девочек. В раковине течет вода, а зеркало так и висит разрушенным. В нос ударяет запах сырости и гнилья, к которому быстро привыкаешь.
Она дрожит от холода, потому что эта часть замка почти не отапливается. Точно не заброшенный туалет.
Пэнси прикусывает нижнюю губу, нажимая на нее зубами сильнее, чем нужно. Делает рваный вдох, поднимая плечи. И лишь затем надавливает острием ножа на кожу, протыкая слой эпидермиса и мягкие ткани дальше. Она стащила его сегодня на ужине и сказала, что пойдет в библиотеку вечером.
Никто не станет ее искать. Точно не здесь.
Она ведет острие вверх по предплечью, по старым зажившим порезам, рассекая их посередине. Откидывает голову о холодное покрытие туалетной кабинки.
Нож со звоном падает на пол. Звук разносится эхом по помещению, и слабая улыбка трогает ее губы, когда она чувствует, как кровь покидает тело. Переливается из раны на пол вязкой субстанцией. Течет вниз по руке, стоит ей положить ту на холодную поверхность, обходит между пальцев, собираясь в некоторых местах.
— Какого Мерлина ты творишь?
— Уходи.
Вместо того чтобы уходить, Лонгботтом, голос которого она узнает сразу, быстро подбегает к ней, шумя своими ботинками, действуя на нервы. Пэнси лениво приоткрывает один глаз, замечая встревоженное лицо напротив.
— У-хо-ди, — по слогам произносит она.
Но Невилл, кажется, ее не слушает. Придурок достает свою палочку и наводит кончик на ее предплечье.
Она хмурится, не в силах на что-то большее.
— Что ты делаешь?
— Залечиваю твою рану, конечно.
Она фыркает, пытаясь выдернуть руку из его хватки, но у нее почти не осталось сил. Голова начинает кружиться.
— Отстань от меня, Лонгботтом, — выплевывает она. Голова заваливается на бок, и она в предвкушении ждет долгожданной темноты, тишины и свободы.
— Даже не подумаю.
— Дай мне умереть.
— Не у меня на руках,
Цветочек, — опять шепчет свои чертовы слова, сшивая края раны вместе.
Глаза закрываются, и тело начинает падать. Она бы коснулась холодного пола, не поймай ее Невилл рукой. Пэнси не замечает, как начинает плакать от опустошения и усталости.
— Вот так,
Цветочек, — ей кажется, что она бредет. — Еще чуть-чуть. Не смей умирать,
Цветочек. Слышишь?
Почему?
Зачем ей жить. Для чего?
Невилл просовывает ей что-то в рот, почти заталкивая внутрь, и она послушно глотает странную субстанцию похожую на смятые и перемолатые между собой травы.
***
Она открывает глаза спустя время, понимая, что ее голова теперь на ногах Невилла, и он поглаживает ее по волосам, разбирая пряди между пальцев. Он что-то произносит, с его губ слетают странные слова, заставляя хмуриться.
Голова немного болит. Рука тоже. Но она смотрит на Лонгботтома снизу и ничего не понимает. Моргает. Сглатывает. Ничего.
— Хей! — с улыбкой произносит он, наконец замечая, что она открыла глаза. От него веет теплотой и… надеждой?
Пэнси это не нравится, и она резко встает с его ног, обрывая все то, чем он занимался.
— Какого черта ты сделал, — скрипит зубами. — Зачем? — поворачивает голову в его сторону. Отворачивается, бросая взгляд на левое предплечье, которое обернуто какой-то тканью.
— Потому что жизнь стоит того, чтобы ее прожить, Пэнс.
— Не называй меня так, мы не друзья, — рычит она.
— Хорошо… — он произносит что-то еще, но слишком тихо, и Паркинсон не понимает его.
— Я сделаю это снова, — бормочет она.
Невилл с силой обхватывает ее правую руку и тянет на себя. Пэнси почти заваливается назад, но оказывается в нескольких сантиметрах от его лица.
— Не смей, — произносит медленно, смотря прямиком в глаза. Внутрь. Пэнси нервно сглатывает. Переводит взгляд с голубо-карих глаз на его губы, а затем обратно. — Не смей делать этого снова.
— Почему? — спрашивает тихо. — А? Что если я хочу?
— Ты пережила войну не для того, чтобы умереть после.
Она вырывает руку из его хватки и отползает от него. Проводит пальцами по волосам, зачесывая их назад.
— Лучше бы я умерла тогда, — шепчет она.
— Не говори так.
Пэнси усмехается, смотря на него.
— Да? Если бы я тогда умерла, то не выслушивала бы то, что о нас теперь говорят. Если бы я умерла, то ничего бы этого не было. Не было… Если бы я…
Она прикрывает глаза, борясь с подступающими слезами, вспоминая, как ее изнасиловали на полу недалеко отсюда. Она просто шла в гостиную. Просто была одна. Она…
— Если бы что? — спрашивает, звуча на грани злости.
И она выплевывает то, что должно его отослать от нее подальше. То, что не знает никто кроме мадам Помфри, Блейза, директора, которая ничего почти не сделала, и трех ублюдков.
— Если бы я умерла, то меня бы не изнасиловали! — почти выкрикивает она, а затем резко замолкает.
Она не смотрит на Лонгботтома. Волосы спадают на лицо, прикрывая ее.
— Твою ж мать, — слышит, как он ругается. — Кто это сделал? — он оказывается подле нее на коленях, обхватывая ее лицо большими руками. — Кто это сделал,
Цветочек.
Он проводит большими пальцами по ее коже, пытаясь успокоить. Пэнси не может ничего говорить. Не может вымолвить ни слова, лишь всхлипы покидают легкие, а из глаз опять начинают литься слезы.
— Тшш,
Цветочек, — он прижимает ее лицо к своей мускулистой груди, позволяя вцепиться пальцами в мягкий свитер.
Она редко кому показывала свои слезы, но сейчас у нее просто нет сил. Нет сил держаться еще дольше. Нет сил строить стены внутри сознания. Нет сил, чтобы жить. Только существовать.
И в этом существовании ей плевать, что Невилл Лонгботтом видит ее слезы, что пропитывают мягкую ткань его одежды. Плевать, что она находит утешение в некогда несуразном Гриффиндорце. Плевать, что мир медленно разрушается внутри и у нее нет сил собрать его снова. Плевать, что она сдается ему.
***
— Зачем ты это делаешь? — она сидит на железной табуретке, смотря на то, как Невилл аккуратно пересаживает растение из одного горшка в другой и утрамбовывает землю.
— Пей свой чай и молчи, пожалуйста. Не слушайте ее, она просто ничего не понимает, — опять обращается к своим растениям. Пэнси закатывает глаза, но отпивает травяного чая. — Вы такие красивые, вы же будете хорошо жить в новой земле, да?
— Это попахивает какой-то некрофилией.
— Тс…
Она покачивает головой, чувствуя, что хочет улыбнуться. Не позволяет себе этого сделать. Раскручивается на табуретке. Она неприятно скрипит, но Пэнси прокручивается еще и еще, пока Невилл не останавливает ее. Он возвышается над ней, и она неторопливо отпивает чая.
— Вставай и надевай перчатки.
— Что? — хмурится.
— Ты слышала… будешь мне помогать. Это лучше, чем действовать мне на нервы этим скрипом.
— Ты сам меня сюда привел, Лонгботтом.
— Да, поэтому вставай.
Она закатывает глаза, но все же встает, упираясь прямо в Невилла. Нервно сглатывает, потому что в такой близи слишком заметна их разница. Он раза в три крупнее ее. Возможно, будь она не настолько истощена, это было бы не так заметно.
Пэнси откашливается.
— Пройти-то дашь? — поднимает на него свои большие глаза, наблюдая за тем, как его голубо-карие на секунду расширяются, и он отступает назад. Ей кажется, что его уши немного краснеют, но она не уверена в этом. В теплице слишком темно, внутреннего старого освещения слишком мало, когда за окном поздний вечер.
Невилл протягивает ей перчатки в фиолетовые цветочки. Она вопросительно смотрит на них, а затем на его обычные желтые.
— Почему эти в фиолетовый цветочек?
Невилл выглядит немного смущенным. Прочищает горло.
— Вообще-то это фиалки.
Пэнси поджимает губы.
— Зачем тебе перчатки с фиалками?
— Потому что я купил их тебе почти два месяца назад, а теперь надевай, — говорит быстрее, пытаясь закрыть тему, и почти впихивает перчатки ей в руки, заставляя взять, пока она ошеломленно смотрит на него. — Так, вот это твои. Надо пересадить
Vaccinia flores в новые горшки. Можешь приступать, — он показывает на ряд из пяти небольших странных растений, которые больше похожи на цветы. Они невысокие, с несколькими оранжевыми соцветиями внутри которых расположены странные темно-синие ягоды.
Пэнси вздыхает, надевая перчатки, пока Невилл приносит ей все для пересадки растений. Сам встает на свое рабочее место, продолжая заниматься своими делами.
— Почему ты это делаешь?
— Что именно?
— Занимаешься этим, — она обводит взглядом оранжерею, привлекая его внимание и отвлекая в очередной раз.
— Потому что когда-то растения стали моими лучшими друзьями, — произносит он спокойно на выдохе. — Знаешь, я ведь тоже знаю, какого это, когда хочешь, чтобы все закончилось. Хочешь больше ничего не чувствовать.
Пэнси хмыкает.
— Ну да…
Невилл грустно улыбается, смотря на нее. И она наблюдает за тем, как он поднимает рукава своей кофты, подворачивая их до локтя, и поворачивает запястья, позволяя Пэнси увидеть продольные шрамы на его руках, которые едва заметны.
Она сглатывает, отрывая взгляд от его шрамов и переводя его на лицо Невилла, заглядывая в голубо-карие глаза.
— Я знаю какого это. Но знаешь, что я скажу: нужно быть сильным, чтобы решить лишить себя жизни, но еще сильнее, чтобы продолжить жить. Всегда можно найти нужный выключатель и включить свет. Главное не переставать искать.
— Что если я устала искать? — спрашивает едва слышно.
— Возможно, кто-то найдет его за тебя.
Она закатывает глаза и фыркает.
— Будто кому-то есть дело.
— Мне есть, — спокойно произносит Невилл и делает шаг вперед, к ней. — Мне есть до тебя дело,
Цветочек. И не думай, что я забыл, что где-то там, — дотрагивается до ее груди пальцем в желтой перчатке, прямо до сердца, — есть та маленькая девочка, что таскала конфеты с тарелки у моей бабушки.
Ее глаза на мгновение расширяются.
— Ты помнишь?
Он дотрагивается до ее локона пальцами, убирая его за ухо.
— Я помню все, что с тобой связано,
мой прекрасный цветок.
Она чувствует, как краснеет, а на глазах опять наворачиваются слезы. Пэнси рычит и отворачивается, бубня слова о том, как это глупо. Вытирает слезы руками в перчатках.
— Порой быть слабой значит быть сильной.
— Хватит своей Гриффиндорской мудрости, — ворчит она, складывая руки на груди.
Пэнси вздрагивает, когда Невилл подходит к ней со спины вплотную и обхватывает своими руками, упираясь подбородком о ее макушку.
— Знаешь, я почти уверен, что это сказал выпускник Слизерина — Мерит Пятый или Шестой. В любой темноте может появиться свет.
— И ты решил стать моим?
— Я всегда был твоим,
Цветочек.
