Тот, кто живет на крыше

      Как только послышался характерный щелчок где-то в коридоре, парень бегом кинулся к балкону.       Распухнув дверь, он выбежал на свежий воздух и пытался судорожно вдыхать свежий влажный воздух. Руки бил мелкий тремор, опухшие от слез глаза зудели, а головная боль где-то в районе лба не прекращалась. Он нервно вцепился пальцами в холодные стальные перила; его трясло, просто лихорадило.       Парень перегнулся через перила и посмотрел вниз. Его тяжелые, опухшие от пролитых слез веки дергались, а сам он еле стоял на месте, то и дело покачиваясь. И он чувствовал, что сейчас очень уж похож на пьяного человека: с больной головой, опухшими от непрекращающихся рыданий глазами. Даже сейчас он плакал. Слезы лились, лились и никак не хотели останавливаться. То и дело скатывались по щекам солеными дорожками.       Высота девятого этажа пугающе манила.       Прыгни, давай. Впечатайся уже своим хорошеньким личиком в холодный, сырой после дождя московский асфальт. И пусть теперь тебя твои ненаглядные родители будут собирать по кусочкам. Конечно же, если это будут кусочки, а не странное кровавое месиво.       Он много раз перевешивался через стальную перекладину и всматривался в низ.       И прыгнуть всегда хотелось.       Но не умирать, не уходить таким способом из жизни. Хотелось просто ударится об асфальт, прийти в себя и пойти дальше.       А сейчас парень точно решил, что пора бы и прыгнуть так, чтобы уже не встать.       Он, даже толком не думая, задрал ногу на перила и уже хотел оттолкнуться, как вдруг послышалось громкое: «Эй!»       Он обернулся и заметил голову, которая висела вверх тормашками и выглядывала с крыши не застекленного балкона. Голова эта представляла собой пухловатое доброжелательное лицо, которое с интересом наблюдало за парнем своими маленькими глазками-бусинами. А рыжая копна волос ночного гостя довольно забавно свисала вниз. — Эй, эй! Это ты чего там делать собрался? — к парню с золотистыми волосами, который задрал тощую ногу на перекладину и уже хотел свести счеты с жизнью, тут же в балкон впрыгнул рыжий и, резко схватив его за воротник, оттащил от его края.       Тот лишь резко повернулся к нему, сверкнув своими зелеными глазищами, в которых смешались недовольство, удивление и благодарность. — Не видишь, прыгнуть хочу, — огрызнулся парень, но все же убрал ногу. Он тут же узнал этого ночного гостя. — Ты что, с ума сошел? А как же я? — спросил рыжий, всем своим видом показывая, что он обижен до глубины души. — Уходи, нет у меня сейчас варенья, — положив локоть на холодную сталь перил и подперев щеку ладонью, сказал зеленоглазый, всматриваясь в ночные московские пейзажи. И сразу слезы бесконтрольно хлестать перестали. — Ты что, думаешь, что я только из-за варенья пришел? — наигранно обижено спросил парень, даже не смотря на русого. — Ну да, — выдал тот, лишь пожимая плечами, — Ты всегда приходишь то за конфетами, то за мороженым, то за компотом. Или еще за чем сладким.       Парень возмущённо посмотрел на своего друга, усаживаясь на перекладину. Но тут же, заметив отрешенный взгляд парня напротив, начал болтать ногами. И удивительно быстро сменил свой гнев на милость. — Это да. Но сейчас я пришел к тебе, — но вот уже тепло улыбнулся рыжий, устраиваясь на перилах балкона. — Ты слышал мой разговор с отцом? — чуть повернув в сторону голову, спросил парень у рыжего. Из-за того, что он проплакал добрый час, если не два, перед глазами стояла белая пелена. Она и мешала отчетливо разглядеть друга, качающего ногами. — Не-а, — легко ответил он, — Спал в это время. Я вообще-то только проснулся. — Понятно, — протянул зеленоглазый, недоверчиво взирая на рыжего, болтающего ногами на другом конце огромного балкона, — Я каждый раз смотрю на тебя и кажды раз боюсь, что ты перекувырнешься и упадешь. — Сказал тот, кто всерьез решил выпрыгнуть с балкона девятого этажа, — ехидно заметил парень, посмеиваясь. А у того слезы потекли пуще прежнего. — Эй, ты чего ревешь. А ну не реви! — Хочу и реву. Тебе-то что, — в нос сказал парень с золотыми волосами, вытирая слезы запястьем, но все равно размазывая их по всему лицу. — Нет. Либо ты ревешь, либо реву я, — заявил рыжий, показывая на себя большим пальцем, но переставая качаться туда-сюда на перилах. — Реву я, — отрезал тот, всхлипывая и пряча лицо в ладонях. — Не надо. Лучше расскажи, что случилось, — он одним движением ловко спрыгнул с перекладины и подошел к хлюпающему носом парню. — Да нечего рассказывать. Опять с отцом поссорились, — пробормотал зеленоглазый в ладони. — Из-за чего? — не понял рядом стоящий. — Да из-за херни опять какой-то, — отняв, наконец, руки от лица, сказал парень. — Хотел я попросить мать помочь поставить мне приложение на телефон. Ну, мы с Колей хотели фанфик писать. В итоге мать отправила меня к отцу. Тот порылся у меня в телефоне, а сделал вид, что забыл пароль от учетки. Потом, я матери как-то грубо ответил, потому что меня достало это все, и в итоге все опять свелось к тому, что я законченный эгоист. Сука, у меня уже глаза болят плакать.       Рыжий молчал. А потом вдруг выдал: — А на каких основаниях она решила, что ты эгоист? — Все просто, — отозвался парень, — сейчас наш дедушка лежит в больнице. Боже, а ведь все началось с того, что я попросил установить мне приложение для творчества! Да еще и лимит этот дурацкий на телефоне. Мне что, пять лет? Сука, — сказав последнее слово, он уткнулся лбом в перила и запустил пятерни в густые золотистые волосы. — И отец предъявил мне, что мне на всех, кроме себя, наплевать.       Потому что я не писал отцу, когда тот лежал в больнице неделю назад, не пишу сейчас деду. Понимаешь, мне плохо. До и после экзаменов я впал в какую-то эмоциональную яму. Мне с июня было настолько отвратительно, а когда еще и телефон сломался, так я вообще три раза на дню подумывал о том, чтобы выпилиться. Да я и сам знаю, что я эгоист. Мне это уже какой человек говорит. Я пробовал поменяться в лучшую сторону — не вышло. Люди не меняются. А самому изменить себя точно не под силу. — То есть ты не отрицаешь того, что ты эгоист? — удивленно переспросил парень. — Ну да, — ответил ему зеленоглазый, — я немного волновался за отца и сейчас волнуюсь за дедушку. И мне правда очень стыдно, что сестра мелкая рисунок отцу в больницу нарисовала, а я не успел. Я вообще тоже думаю, что не было никаких других дел, которые бы были важнее этого. Я просто и есть эгоист, наверное. — Это не так, — ответил ему рыжий парень, снова чуть качнувшись на перилах и усердно делая задумчивое, совсем ему не свойственное серьезное лицо. — А ты почему так думаешь? — Сколько ты дружишь со мной, ты всегда меня то угощал чем-нибудь, то находил для меня время, даже если у тебя его не было. Элементарно, Малыш, — тепло улыбнувшись, он повернулся к зеленоглазому. — Нет, Карлссон. Я делал это только для того, чтобы ты не переставал дружить со мной, - флегматично заметил парень с золотыми волосами и уперся локтями в перила, чуть свесив предплечья с них. И поспешил вернуться к разговору, который не переставал волновать его, — Знаешь, я как-то услышал, что один человек говорил: «Любите, не смотря ни на что». И я понял, что я испытываю непомерное чувство благодарности моим родителям. Маме за то, что починила мне телефон. И даже в коей то мере отцу. Но полюбить их я не в силах. Моя мать просто вся растворилась в сестренке, как сахар растворяется в горячем чае. Я думаю, что мало кому я нужен в этом мире. Я ведь родился в неблагоприятное для моих родителей время.       И даже знатно так подпортил им жизнь. Я знаю, что они до сих пор не сдали меня в детдом только потому, что очень дорожат своей репутацией хорошей семьи. Когда все злоключения закончились, я уж думал, что мы наконец-то станем семьей и что все это дерьмо закончится. Знаешь, я даже поверил, что я наконец-то буду хоть кем-то любим. Но с рождением сестренки мои фантазии и мечты разбились вдребезги. Ба-бах! Они родили себе дочку и стали её любить. Потому что, это элементарно. Знаешь же, что каждая мать всегда любит своего ребенка?       Чушь это собачья. Они не смогли бы полюбить маленького человечка, испортившего им жизнь. Я их не осуждаю. Я, думаю, тоже не смог бы. Но мелкому, пятилетнему, мне было тяжело тогда.       Бывает на мою мать (или отца, что удивительно), нахлынет волна нежности, и они пройдут и чмокнут меня, скажем, в щеку. Как все показушно. Как показушна любовь моих родителей, аж тошнит. Бывают дети, где в семье их не любят, поэтому и не гиперопекают. Есть семьи, в которых людей любят, поэтому и гиперопекают. Еще бывает и так, что ребенка любят и не гиперопекают. А есть моя семья. Где я, блять, определенно выиграл джекпот. Меня не любят, но чтобы изо всех сил держать этот ебанный картонный домик, покрашенный в розовый, который от одного дуновения рухнет, гиперопекают. И это самое хреновое.       Я даже недавно общался с психологом. Яма-то никуда не делась. Знаешь, что она сказала? Она говорит, что, чтобы избавиться от этой ямы, нужно понять, что меня беспокоит, и начать заниматься тем, что мне нравится. И недавно я разговаривал с отцом на эту тему.       Он (на удивление!) поддержал меня и сказал покопаться в себе. Что я, собственно, и делал последнюю неделю.       А теперь отец быстренько переобулся и сказал мне, что я эгоист. Потому что вместо того, чтобы думать и поддерживать своих близких, я копаюсь в себе. И он еще сказал мне, что уверен, что проблема моей тревоги неоткуда берет начало именно в том, что я тревожусь за своих родственников, как любой нормальный человек. Но за этой своей призмой эгоизма я пытаюсь понять, что не так со мной. Я тогда, конечно, соврал отцу, что не знаю, когда он спросил, чтó беспокоит меня.       Я прекрасно знал, что беспокоили меня лимиты и ограничения на телефоне. Если бы они сняли их, то без всяких сомнений пропала бы и яма. Точнее, я бы тогда смог найти в себе силы вылезти из нее.       Ха! После этого разговора я пошел написать другу, с которым мы недавно созванивались и отец заглянул в комнату и говорит: «Я надеюсь, ты вынес полезный урок из сегодняшнего разговора и сейчас пишешь дедушке?». Клянусь, честное слово, мне захотелось швырнуть в него мобильником.       И теперь каждый раз я должен пересиливать себя и писать дедушке. Спрашивать, как он себя чувствует. Отвратительно. Просто отвратительно.       Когда парень закончил свою длиннющую речь, последним, что он сказал, прежде чем заговорил его друг, было: «Прости, что взвалил на тебя это все». — Ничего, — бросил он, махнув рукой, отчего его странная рыжая копна волос на темени чуть качнулась. — Я всегда готов тебя выслушать. А с чего ты вообще решил, что ты эгоист? Только со слов отца? — Нет, конечно. Я всегда это знал. Когда мне было шесть лет, или около того, мы летали по России и искали себе квартиру. Мы остановились в отеле в Челябинске… ну, как в отеле, сняли скорее квартирку на одну ночь, я не помню вообще уже. Ну, в общем, я тогда увидел плачущего отца. И конечно же подошел спросить в чем дело. А тот лишь отмахнулся, что мол тебя такое вообще интересовать не должно, или как он там сказал. Да не важно. Суть та же, — когда парень это говорил, то получалось слегка в нос. При этом он очень часто всхлипывал и бурно жестикулировал руками, — И тогда, видимо в детском сознании закрутились шестеренки. И я в таком возрасте все понял. Думаю, что это именно из-за этого случая. Мне сказали, что это не должно меня интересовать. Вот меня это больше и не стало интересовать. И я замкнулся в своем маленьком мирке, где были только принцы и драконы. В общем, где мне хорошо и не было моей дурацкой семьи. Мама с отцом уже давно не любят друг друга.       После своих слов парень пожал плечами. Рыжий понимающе промычал что-то нечленораздельное. Еще какие-то несколько минут прошли в молчании. Затем парень, снова усаживаясь на перила, но уже рядом с зеленоглазым, неожиданно вбросил: — Ну ты даешь. Когда мы познакомились, ты был малышом. А сейчас тощая дылда с вагоном проблем и загонами, — он откинулся чуть назад, держась за перила руками и запрокидывая голову. — Что есть, то есть, — равнодушно ответил ему парень. — Но ты все равно продолжаешь называть меня Малышом. А я тебя Карллсоном называю. Потому что, сколько мы уже дружим, я все еще не знаю твоего имени. Когда я был мелким, дедушка… ну не тот, который сейчас в больнице, а со стороны мамы. Он часто сидел со мной и мы перечитали с ним огромную кучу книжек. Но моей любимой всегда была книга про Карллсона и Малыша. И ты всегда ассоциировался у меня с Карлссоном. Тоже живешь на крыше и прилетаешь есть мои конфеты.       Рыжий рассмеялся. — Да, есть такое. А ты с Малышом у меня ассоциируешься. — Ну, не знаю. Может быть. Только у Малыша собака была. А у меня только злющая серая кошка, которая чуть не вскрыла мне вены сегодня утром, — парень закатал рукава и продемонстрировал запястья и предплечья, испещренные ранками от кошачьих когтей. — Ого, вы там воюете. А куда, кстати, на ночь глядя ушли твои родители? — спросил вдруг парень, перестав качаться на перилах. — Мать с сестрой в больницу. Мелкая сегодня со скутера упала, а отец поехал вечернюю лекцию читать, — ответил он, раскатывая рукава назад. — Ты извини, Карлссон. Варенья сегодня правда нет. — Ничего, я ел уже, — заметил парню рыжий. — А что ты ел? Нельзя же есть только одни конфеты да печенья. Хочешь, я тебе картошки с мясом положу? По-моему там осталось еще, — предложил зеленоглазый, кивая в сторону кухни. — Не-не-не, я уже ел. Не надо. Тем более я таким не питаюсь. — Ну, как хочешь, — пожал плечами парень, как тут же раздался звук открывающейся двери. Пришел отец с сестрой.       Парень тут же повернул голову в сторону рыжего.       А его уже и след простыл.