Годы проходят, увы, оглушительно быстро,
Искры сгорают быстрее, уже наугад.
Может быть, каждый из нас — такая же искра
От сигареты, закуренной богом много веков назад?
Fiyalman
Моран ненавидел осень. Вот уже несколько лет ему казалось, что это время года пропитано не столько слякотью, дождями и увяданием всего живого, сколько ощущением давно упущенных шансов и забытых надежд. Это был июньский день — да, но в Англии, пожалуй, осень была и остается единственным доступным для погоды вариантом времени года. Морану казалось, что тогда был глубокий октябрь: тяжелые серые облака висели отчего-то совсем непростительно близко над землей, дул ветер — холодный и липкий, а деревья, хоть немного выдававшие текущий месяц года зеленой листвой, шелестели ветвями как-то пронзительно тоскливо. Она любила осень. Быть может, потому что могла легко раствориться в ее красках. Моран помнил, как ее карие глаза становились почти янтарными в свете осеннего солнца, а вполне обычные русые волосы в такие моменты отливали медью. Когда она была рядом, он любил осень. Он любил и ее. Но ее не было рядом. Ее не могло быть рядом. Не теперь. Это было кладбище, затерянное где-то глубоко под Лондоном — старое, почти без новых захоронений, но ухоженное — настолько, насколько умеют ухаживать дотошные британцы. Моран специально выбрал это место. Тихое. Безлюдное. Холодное. У Морана были причины выбрать именно его. Священника, разумеется, не было. Были трое людей в темных костюмах и пальто, Моран и немолодая уже женщина, глядящая перед собой невидящими глазами. В тот день там было еще более пустынно, чем обычно: несколько купюр вполне убедили работников кладбища не приближаться к этому краю территории. Гроб глухо стукнул о дно могилы, и Моран поднял глаза к небу. Где-то у самой границы низких облаков кружили вороны, и, глядя на них, ему подумалось, что это избитое клише — неуместное и лишнее. Когда трое в темном бросили на гроб розы, женщина, стоявшая рядом с Мораном, непонимающе посмотрела на них, и один кивнул ей на бутон, что был в ее собственных руках. Она качнула головой, будто сбрасывая наваждение и сделала маленький и неуверенный шаг к могиле. Ее цветок с легким стуком тоже упал на гроб, и она вернулась на свое прежнее место. Моран сжал ствол розы пальцами: — Миссис Хокинс? — она обернулась. — Примите мои соболезнования. Женщина смущенно повела плечами, будто принимая эти слова: — Спасибо, Себастьян. Он улыбнулся: — Мне приятно, что Вы помните мое имя, мэм. — В последние дни я многое вспоминаю, — ответила та, глядя на могилу. — И что же? — Кем был мой сын, — она посмотрела на собеседника. — Кто такой ты… Ее лицо посветлело, когда они встретились взглядами. На дне ее безжизненных в последние года глаз Моран увидел женщину, которую знал до этого — ту, которую больше никогда не ожидал и не хотел видеть. Он сжал губы: — Стало быть? Я знаю, зачем мы здесь, Себастьян, — закончила Хокинс. — Я уверена, что твой Хозяин оставил тебе этот последний приказ. Моран покачал головой: — Отнюдь, мэм. Мой друг оставил мне эту последнюю просьбу. Миссис Хокинс кивнула. — Это в его стиле, — она переложила сумочку из одной руки в другую, а потом протянула ее одному из наблюдавших за ними мужчин. — Не откажите в любезности, — женщина приблизилась к краю могилы и обернулась. — Не подведи, Себастьян. Теперь все в твоих руках. Тот еще сильнее сжал цветок в пальцах, потянувшись второй рукой к нагрудному карману: — Есть, мэм. Миссис Хокинс вновь посмотрела вперед, глубоко выдохнула и закрыла глаза. — Мертвые не лгут, господа, — четко произнесла она. Грянул выстрел. Моран опустил пистолет. Стало тихо. — Засыпайте, — бросил он троим мужчинам и посмотрел на розу в своих руках. По ладони текла тонкая струйка крови — шип розы довольно глубоко вошел в кожу. Моран смотрел на нее несколько секунд, а потом перевел взгляд на могилу и бросил туда розу. — Да, Хозяин, — почти в один голос ответили мужчины.