первый

      Давно, однако, Миша так не нервничал из-за такой, казалось бы, ерунды.       Нет, безусловно, когда-нибудь до этого бы дошло: они и раньше дурачились так — валялись часами в кровати, целовались, обжимались, а обнаженные тела друг друга видели лишь только в банях и купальнях; но Миша себе никогда заглядываться не позволял и видел, как стыдливо краснел Саша, видя некогда наставника таким… открытым.       А потом невзначай как-то проскользнуло беглое «я хочу попробовать» из Сашиных уст, и вот тогда-то Миша впервые понял, что не просто нервничает — наверное, даже боится. Но Саша и не настаивал — тоже переживал наверное, но у него-то причина совсем-совсем другая.       Московский надеялся, что все страхи испарятся за закрытыми дверьми спальни, где они, в приглушенном свете свечей, будут совсем одни, способные поделить все свои эмоции напополам. Миша не знал, как Саша, но он пока что никакого облегчения не чувствовал. На плечи легло лишь чувство странной ответственности.       Александр ждал, — за ожиданием даже решил перечитать любимый роман, — и как только тяжелая дверь скрипнула, мгновенно встрепенулся, усаживаясь в кровати. Мишино напряженное выражение лица мгновенно смягчается, и медленными шагами он подошел поближе, присаживаясь на край.       — Ну чего ты такой нервный? Мы же не на экзамене, — проговаривает Московский, пальцами касаясь прохладной ладони, невесомо поглаживая.       Саша вздыхает, его руку полностью в свою беря, и осторожно тянет на себя, притягивая в свои объятия. Миша не противится: обнимает аккуратно за талию, укладывая на размеренно вздымающуюся грудь голову, чувствуя, как к волосам тянется чужая рука, перебирая прядки.       — Миш, — негромко зовет Александр, не прекращая своих махинаций с мягкими волосами. — помнишь, про что я тебе говорил?       Московский шумно сглатывает. Помнит, конечно. Он, собственно говоря, собравшись с силами, за этим и пришел, но тень сомнения все еще нависала сверху. Немного отстранившись от Саши, он приподнялся на локте, заглядывая в серые глазки, свободную ладонь кладя на щеку. Саша к ней, как кот, притирается, ластится. И Миша противиться не может.       — Помню, Сашенька, помню, — приговаривает он, убирая за ушко непослушную кудряшку. — но мне нужно понять, что ты точно этого хочешь.       Саша слегка хмурится, не особо понимая, как еще он может дать знать Мише о своем желании испробовать что-то новое, недоступное ранее, и потому решается прямиком спросить:       — Моих слов недостаточно будет?       Достаточно. Конечно, достаточно. Миша не знает, как самому себе еще что-то доказать, но решается — в любом случае, он планирует сегодня быть предельно нежным. Непривычно даже.       Саша целуется все еще неумело, но заметно лучше — Московский снова берет на себя роль обучающего, стараясь целовать любовника почаще, чтобы учился побыстрее. А Романов-то, как выяснилось, в этом плане особенно способный: повторять старается за наставником, не напирает, целуя мягко, так, как только он его и может целовать. Мише нравится. Все нравится.       Сашу необходимо зацеловать, но он не спешит, а Саша — немного. Он уже и пуговички на его выглаженном мундире успел расстегнуть, и пальцы немножко дрожат, но Миша их перехватывает, осторожно бледные руки расцеловывая, не упуская ни единой костяшки, с упоением наблюдая, как гуще становится румянец на нежных Сашиных щеках.       А Саша сам, видимо, все целоваться и целоваться хочет: в любой удобный момент к губам примкнет, — настолько нравятся, видимо, — смакуя их вкус, сминая, немного покусывая. Сашенька способный ученик. Миша этот урок усвоить успел. Они медленно из положения «сидя» укладываются на белоснежные перины, и, хоть и терпением особым Московский не отличался, все же терпит, желая подрастянуть этот момент.       Пуговки Сашиной рубашки расстегиваются нарочито медленно: сам Миша полуодет-полуобнажен – не особо ясно, ибо Александр хаотично цеплялся за все, что можно развязать или расстегнуть; и каждый открывшийся миллиметр кожи Москва зацеловывает. И тонкую шею, и острые ключицы, и аккуратную грудь и виднеющиеся ребра. Покусывает, посасывает участки кожи, пока Саша, торопливый и нетерпеливый, небрежно стягивал с него ненужную сейчас одежду.       Миша не стеснялся. Все равно он лицом к нему.       У Саши пальцы мягкие, бережные. Они оглаживают, действуют плавно и немного боязно, словно бы думают, что могут причинить боль. Но Миша в который раз их целует, не перехватывая, продолжая свое увлекательное занятия — рассмотреть Александра впервые так близко, во всех деталях, пусть на это ему понадобится и не одна ночь. У Саши плечи мелкими веснушками-созвездиями покрыты, немного забегая на грудь, и у Миши, конечно, будет время поцеловать каждую из них, но он пока начнет — хотя Саша протестующе захныкал уже спустя пару минут, сжимая предплечья любовника.       Московский окидывает беглым взглядом грудь, припадая к чувствительным соскам, замечая, как немножко выгибает Сашу, слыша его тихий полустон. Обводит по ореолу, чуть прикусывает, обсасывает, пока они не опухают и не краснеют. У Саши настолько чувствительно, похоже, все тело. Губами ребра пересчитывает, покусывает, пальцами их оглаживая, и спускается к животу, немного притираясь к нему щекой. Александр его ненадолго отрывает от себя, — Миша не сразу понял, зачем, — но, как оказалось, лишь для того, чтобы уравнять их шансы и снять с Москвы остатки одежды. А когда успел остаться нагим сам — вопрос, ответ на который даже Миша запамятовал.       А Миша красив. Статен, подтянут и силен, и Московскому кажется, что Саша его скоро догонит в этом плане, когда с аккуратных плеч спадает рубашка, а со стройных ног — брюки. Мише для удобства приходится Сашины ноги развести, чтобы между ними усесться и перейти уже к чему-то более интимному. Саша не подает никаких признаков негодования, но в глазах читается явное беспокойство, и Миша, заметив это, кладет на острые коленки ладони, поглаживая, бессвязно шепча ласковые-ласковые слова.       Нагибается, оглядывая Сашу уже пристальнее, из-за чего тот смущается, но Миша ничего не делает, пока не спрашивает заветное:       — Можно?       И, получив в ответ легкий кивок, касается. Кожа нежна, бархатна и так приятна — Миша кладет на внутреннюю сторону бедер руки, чувствуя, как поверх них ложатся Сашины, немного сжимая. Миша целует. Все. И ноги, и руки, и паховую область, едва задевая самые чувствительные места, заставляя мелко подрагивать. Мучает Сашу, долго, но любовно, желая, чтобы он до конца расслабился, чтобы ни «больно», ни «страшно» здесь сейчас не существовало. И, вдоволь наигравшись, он замирает на пару секунд, словно бы о чем-то думая, прежде чем, практически улегшись на накрахмаленные простыни, податься вперед.       Едва касаясь языком нежной, мягкой кожи, Миша проходится им по сжавшемуся отверстию, явно не ожидавшему таких внезапных ласк. Саша вмиг глаза распахивает, хватая ртом воздух, чуть приподнимаясь на локте, стараясь сфокусировать на Мише осоловелый взгляд. Московский моментально отрывается от своего занятия, вопросительно на Сашу глядя, кончиками пальцев невесомо поглаживая чужие бедра, как бы успокаивая.       — Все хорошо, Сашуль? — в который раз спрашивает Миша, озадаченный, видимо, такой реакцией.       Саша медленно кивает головой, и Московский видит, как румянец на мягких щечках становится только гуще. Он дожидается, пока Александр обратно уляжется, расслабится, немного шире разводя стройные ноги, как бы намекая, что можно продолжать. Миша сразу же снова прильнул к тугому отверстию, сперва осторожно касаясь губами, вызывая легкую дрожь в Сашином теле. А потом снова в ход пускает язык, тщательно вылизывая анус снаружи, кончиком немного щекоча чувствительную кожу. Саша с непривычки дрожит, длинными пальцами запутавшись в пшеничных волосах, то ли стараясь отстранить от себя, то ли наоборот, лишь ближе притягивая. Миша, слегка надавливая языком, массировал пульсирующее колечко мышц, стараясь расслабить его максимально, насколько пока может, аккуратно кончиком проталкиваясь внутрь, невесомо касаясь внутренних упругих стеночек. Сашу выгибает, он тихо всхлипывает, прикрывая рот рукой — стесняется ли просто своих стонов или того, что их могут услышать, Михаил не понял, но, немного отстранившись, как-то слишком серьезно для такой обстановки говорит:       — Не сдерживай себя. Нас никто не услышит.       Романов судорожно вздыхает, слегка кивая, чувствуя, как влажный язык вновь касается его ануса, проталкиваясь немного глубже, заставляя Сашу заскулить, немного сжимая голову Миши меж своих бедер, чувствуя кожей его улыбку. Московский еще недолгое время мучает любовника своими юркими ласками, вынимая язык и немного отстраняясь, но лишь ненадолго — чтобы взять заранее заготовленное масло. Александр от нетерпения тихо хнычет, ерзая на месте, и Миша слегка нависает над ним, заглядывая в приоткрытые глаза.       — Сначала тебе может быть неприятно, — проговорил он, растирая масло меж пальцев, согревая. — но если будет больно — ты сразу мне скажешь, хорошо? Мы остановимся в любой момент, когда ты захочешь.       Саша не особо вслушивался, — котелок уже плохо варил, — но приподнялся немного на локте, чтобы поцеловать любовника в алые губы, говоря:       — Все хорошо, mon soleil. Продолжай, пожалуйста, — шепчет он, бедрами немного подаваясь вперед.       Миша не торопится: растирает смазку по расслабленным мышцам, массирует, прежде чем медленно, осторожно настолько, насколько в принципе может, начать вводить в Сашу только один палец, следя внимательно за его раскрасневшимся лицом. Александр нахмурился, простонав так же тихо, но заметно громче, заставляя Московского мягко улыбнуться. Саша с непривычки зажимается, дышит неровно, но Миша покорно ждет, пока он расслабится, роняя поцелуи то тут, то там: на острых коленках, на подтянутом животе, на напряженной груди и нежном лице. Московский за своими движениями внимательно следит, контролирует, чтобы ненароком не царапнуть, не двинуться слишком резко, не причинить боли.       Его первый раз не прошел так, как должен был бы — пусть тогда он хорошо пройдет у Саши.       Лишь спустя минуту Александр принимает палец полностью, надсадно постанывая. Миша двигается не сразу, выжидает, отвлекая Сашу с дискомфортных ощущений на что-то более приятное.       — Молодец, Сашенька, умница, — негромко хвалит он, целуя взмокший лоб. — не больно?       — Нет, амх… — проговаривает Романов и, откинув голову назад, стыдливо и несмело заерзав бедрами в попытке насадиться немного глубже. — двигайся, пожалуйста.       Миша медленно, не торопясь, осторожно выводит палец из горячего нутра даже не наполовину, чтобы затем так же осторожно вновь протолкнуть его внутрь, слушая Сашин нежный, мелодичный стон. Московский, честно говоря, и не думал, что Саша не только читать стихи, но и стонать может так красиво.       Лишь когда палец начинает входить посвободнее, Миша, собравшись с силами, медленно вводит второй, чувствуя свободной ладонью, как дернулся Александр. Он подается вперед, опираясь на локоть, замирая, лишь слегка поглаживая влажные стенки изнутри, нашептывая на покрасневшее ушко что-то успокаивающее.       — Тише, тише, я не двигаюсь, — приговаривает Московский, чувствуя на покрытой шрамами спине чужие ладони, поглаживающие, что удивительно. Последний раз его гладила там, наверное, разве что только плеть. — мне продолжать?       Саша сдавленно, но положительно мычит, лбом утыкаясь в Мишино плечо, опаляя руку горячим, сорванным дыханием. Миша старается, растягивает Александра со всей присущей ему аккуратностью, лишь бы только не задеть ничего лишнего. Московский смелеет, вводя до упора длинные пальцы, чувствуя, как их подушечки касаются небольшого бугорка внутри и Миша, найдя наконец, немного на него надавливает, отчего Романов всхлипывает, изящно дугой изгибаясь, начиная тихонько хныкать. Он немного бедрами виляет, видимо, хочет еще раз, и Миша быстро смекает, повторяя движение, срывая с Сашиных губ судорожный полустон-полувздох. Московский, видя, что Саша расслабился и пальцы не сжимает с такой силой, интенсивность немного наращивая, медленно проворачивая кисть руки, меняя угол проникновения. Пальцы слегка в стороны разводит, как будто бы ножницами, и, поняв, что анус стал податливее, добавляет третий.       Саша извивается, просится, прижимается к нему своим телом, то и дело спрашивая:       — Еще не все?       Миша все головой качает, не желая сделать больно, но Саша, по виду, терпеть уже не может:       — Ах-х, Миша, ну пожалуйста… entrez en moi, — лихорадочно шептал он, отчаянно потираясь головкой своего члена о стоящий колом орган Московского.       Миша хмурится, немного шипя от своеобразного удовольствия. Он разводит пальцы внутри Саши, думая, что, наверное, хватит, и с характерным хлюпаньем вынимает, заставляя Романова надсадно простонать от ощущения пустоты в себе.       Миша немножко шире разводит Сашины ноги, раздвигая ягодицы и любуясь влажным, пульсирующим отверстием. Но Саша его от этого отрывает — тянет дрожащие руки к нему, кладя на плечи, и немного на себя наклоняет, притягивает близко-близко, так, что Миша коснулся грудью его груди. Пару секунд Саша — как и Миша, собственно, — бездействовал, наслаждаясь, видимо, моментом близости, прежде чем прошептать тихо, чтобы в столь же тихой комнате его мог услышать только Михаил:       — Ты… ты прекрасен, — говорит Саша, а сам заправляет за уши растрепанные пшеничные прядки, отчего Миша к его ладони ластится.       — Ты тоже, мой хороший, — Московский оставляет на кончике носа поцелуй, придвигаясь к Александру еще ближе, головкой своего члена упираясь в растянутый вход. — готов?       — Да. Да, начинай…       На живот переворачивать Сашу он не стал, пусть это и было бы удобнее — Миша хотел, чтобы он видел его лицо, и чтобы сам он мог за ним следить. Пытался так, может, свою паранойю успокоить, хоть и знал, что Саше наверняка никакое лицо вместо Миши не почудится.       Романов слегка зажимается, плотно облегая возбужденный член, и Московский не удерживается от короткого стона, идущего в унисон с Сашиным звонким, мелодичным. Он принимает в себя пока что только головку, и Миша не торопится, давая привыкнуть. Руки с бедер плавно перетекают на лопатки узкой спины, немного приподнимая Сашу, давая ему возможность обнять себя крепче, ближе, скрашивая минуты томительного ожидания. Александр уже сам слегка виляет бедрами, насаживаясь поглубже, чувствуя, как заполненность его изнутри распирает, но приятно. Немного стыдно, «не положено», но очень приятно.       Мише думается, Саша в его руках — сама любовь, нежность. Так сладко он стонет, так изящно изгибается, так чувственно целует распаленное лицо, на котором еще не до конца сошли следы ожогов. Московский, пусть и горевший изначально желанием взять Сашу скорее, грубее и жестче, передумал — его в ласке позволительно и утопить. Темп совсем медленный, осторожный. Александр от неизведанных ощущений немного поскребывает по спине, а Миша за ним следит внимательно, придерживая; поглаживает по лопаткам, губами мажет по открытой ему груди, заставляя Сашу жаться ближе, еще ближе.       Испуг проскальзывает тогда, когда Миша, войдя до упора в жаркое нутро, замечает влагу на глазах Саши.       — Сашенька… — выдыхает он, сжимая любимые плечи. — Саш. Тебе больно?       Рой мыслей моментально вспыхивает в голове, заставляя замереть и совсем не двигаться, пока Саша, разморенный удовольствием, пытается сказать что-то вразумительное. А может, и не удовольствие это вовсе? Больно? Страшно?       Миша даже дышать не дышит — затаивает дыхание, выжидая, думая, что же не так. Где мог задеть, и, может, недостаточно подготовил, недостаточно аккуратно действовал? Поранил? Напугал?       Но Александр, на удивление, быстро ориентируется, отрицательно мотнув головой, поджимая дрожащие губы.       — Нет… нет, прошу, мх-ах, не останавливайся. Миша…       Наверное, действительно зря пугается. Выдыхает.       Миша плавно качает тазом назад для того, чтобы так же медленно войти снова, растягивая Сашу членом шире, чем пальцами. Он двигается в нем, позволяя себя царапать, кусать, целовать от переизбытка эмоций. Саше хорошо, а ему от этого еще лучше. Романов дрожит, и в момент тихо хныкать начинает, плачет, когда орган задевает простату. Но Миша теперь спокоен — ему замечательно. И эти слезинки, текущие к вискам, он трепетно сцеловывает.       Московский не ускоряется даже тогда, когда приближается, по ощущениям, разрядка — Саша резко вздрагивает, стоило ему только коснуться его изнывающего члена и пару раз провести по нему рукой, и кончает в ладонь Мише. Москву хватает еще на пару размеренных движений, прежде чем он изливается в Сашино нутро, оставаясь в нем еще пару секунд, растягивая удовольствие, прежде чем выйти и плюхнуться рядом на кровать.       Саша сразу же тянется за объятиями, — снова, — расслабляется, укладывая голову Мише на плечо. А Миша в его растрепанные кудряшки пальцами зарывается, чувствуя себя, наверное, даже как-то чересчур счастливо после такого примитивного занятия. Хотя таковым его теперь назвать язык у него вряд ли повернется.       — Миша, — тихо зовет Саша, приоткрывая глаза.       Московский, уже собиравшийся добросовестно подремать, нехотя тоже глазки разлепляет, немного хмурясь и вопросительно мыча.       — А тебе… не противно было?       Вопрос отрезвляет мгновенно, заставляя Мишу удивленно вскинуть брови. Противно… в последний раз от подобного ему было мерзко достаточно давно. А сейчас, сейчас об этом и речи идти не может. Нет. Ни в коем случае.       Странно было, что Саша вообще таким вопросом задался.       — Не говори даже это слово, — шепчет он, целуя взмокший висок. — ты даже не представляешь, насколько мне хорошо. Я люблю тебя. И никогда с тобой отвращения не почувствую.       Да. Никогда.       — Ты сомневаешься, Саш? — спрашивает Миша, даже немного привставая. — я могу тебя всего зацеловать, хочешь? Всего-всего, Сашенька. Знай, что весь ты прекрасен.       — Не надо, — едва ли не мурчит Александр, укладываясь к Мише поближе, заключая его в объятия. — спи давай лучше.