Люсиль Харрингтон только играется. Она совсем не хочет сражаться с ним по-серьёзному.
А потому в следующий раз Сонхва просто подловил её у окна, зажав ноги и стиснув руки, чтобы она не могла отбиться от него. — Чего ты хочешь добиться этим?! — он постарался выглядеть злым, угрожающим, надменным, когда склонился над этой сводящей его с ума чертовкой. Сонхва впервые мог рассмотреть её столь близко, что прерывистое неравномерное дыхание девушки тревожило его ресницы, а изгибы стройного подтянутого тела прижимались к его напряжённому почти каменному телу: и в этот миг Сонхва как никогда понимал слова Чонхо — своего оружейника и одного из немногих друзей. От Люсиль Харрингтон действительно можно было потерять голову. На лицо Сонхва нацепил маску настороженности, опасливой готовности: смотрел на неё холодно, хватку на руках намеренно усилил, но всё это было лишь для того, чтобы скрыть ощущение… потерянности. Его окутывал запах её шелковистой даже на вид кожи и золотистых волнами ниспадавших в расхристанном высоком хвосте волос — лилия и камфора, — сладкий, чуть ментоловый или пряный, но больше медовый: будто он по августовской жаре в душный солнечный день рискнул нырнуть с головой в лилейник; вроде и в тени менее жарко, а влажный воздух весь пронизанный ароматами пьянящих сладких цветов кружит голову похлеще самого игристого из вин… Люсиль Харрингтон заметила его промедление, — суккуб не могла не заметить! — и чуть изогнув губ в лукавой ухмылке, чарующе прищурила глаза, едва заметно двинувшись к его лицу ещё ближе. Слишком близко. — Вы не уверрены, что хотите сделать? Убрать или… — томный голос искушал, подначивал, разжигал костёр под солнечный сплетением и жар тёк вниз напрягшегося пресса Сонхва, когда одна из ножек Люсиль, вдруг благодаря природной гибкости ушла из блокирующего захвата и чувственно прошлась по его твёрдому почти каменному бедру. — Я подскажу. Вы хотите наказать меня. И я нахожу это весьма… будорражащим, — о, этот её мурлыкающий тон, проклятая буква "р", произношение которой должно было его раздражать, однако… соблазн был слишком велик. Сонхва признался себе, что хотел её. Если Люсиль хочет его ответно — блестяще, но контролировать процесс всё равно будет он, если же она превосходная актриса — что ж, тогда она увидит насколько далеко может зайти её представление… Они оба живут в страшном мире, и оба знают законы этого тёмного мрачного царства, в котором всё измеряется кровью и деньгами. И желаниями, разумеется. Проигравший платит победившему, сильный — берёт, что пожелает от слабого. Сегодня Люсиль проиграла ему, и Сонхва не намеревался её щадить. И более всего ему нравилось то, что Люсиль не просила пощады. Это волновало до сбившегося в миг дыхания, до судорожно-заметавших мыслей и образов под полуприкрытыми веками, до пульса на чужом запястье в хватке твоих пальцев… Впервые с Сонхва происходило что-то интересное, впервые он мог не притворяться, как ему нравятся закаты, когда он находит очарование в холодной мгле ночи, усыпанной расколотыми костями небес; как ему нравится пить горький кофе с очередной миловидной девушкой на "пару бесед", хотя Сонхва обожал чай с лимоном и мёдом; как ему, в конце концов, приятна мягкость и нежность, когда он поклонялся жёсткости, грубости на грани умеренной стойкой боли и ловил пик от остроты ощущений… Это был самый неподходящий момент в мире, самое неподходящее время, самая не та — Сонхва точно знал — женщина. Но будь он проклят: он хотел её и ему было уже совершенно неважно — умрёт он без её поцелуя или от него. Люсиль, словно ощутив его метания, вдруг прильнула к нему ответно, всем телом, без капли стыда потёрлась промежностью о его бедро, пользуясь ослабевшей чуть хваткой и Сонхва почувствовал, как его всегда слаженный, холодный и рациональный, работающий как заведённый механизм, мозг потерпел непоправимую поломку; как покатились шестерёнки за гайки, как заклинило отказывающуюся перезагружаться систему; полыхала под его пальцами нежная женская кожа, и когда она тихо выдохнула ему этот ментоловый соблазнительный нектар, нагло ухмыляясь, Сонхва ощутил, что сам он — весь загорелся. Их первый поцелуй — обмен укусами и попытки вырвать у партнёра остатки и так скудно припасённого кислорода: столкновение двух преступных гениев-убийц, зверей, а не людей; двух одержимых контролем. И эта их битва горячила их кровь не хуже реальной схватки. И когда Пак Сонхва оторвался от неё наконец выглядел так, словно его поцеловала пьяная луна: кожа бледнее белого жемчуга, на скулах пятна — опалины румянца, а в чреве черноты его роковых глаз плавают черти, и так и зовут её: "Люсиль, Люсиль, ты ведьма из озёр, Так прыгай в омут раньше чем в костёр..." И Люсиль добровольно прыгнула, вновь потянувшись за поцелуем. Однако у Сонхва явно были немного иные планы: он всё ещё держал её руки, и потому с лёгкостью резко перевернул её спиной к себе, вынуждая опереться на стену. С диким восторгом он вцепился руками в край её тонкой водолазки, и — с небольшим усилием — разорвал её надвое, стягивая с притягательного женского тела и откидывая прочь. Люсиль покорилась, тут же выпутывая руки из рукавов, лишь кратко отметив, что за этот мелкий пунктик она ему отомстит. Сонхва без промедлений обрушился губами на заднюю часть её шеи, плечи, ушные мочки: пухлая грудь, избавленная от тягот стягивающего кружевного белья оказалась в чуть мозолистых шершавых руках, пахнущих порохом и оружейным маслом. Люсиль застонала от облегчения, ощутив, как ноющие соски наконец, оглаживают и раззадоривающе теребят, прежде чем сжимают и трут. Сонхва оглаживал её тело, стискивал наиболее аппетитные для себя части, урывая с её губ тихие стоны; вжимался в неё, давая прочувствовать собственное возбуждение. Однако затем на пару мгновений отстранился. Люсиль в предвкушении лишь закусила губу, когда услышала тихую возню с молнией собственных джинс и звяканье чужой пряжки ремня. Сонхва приспустил с неё джинсы с остатками белья, тут же снимая их окончательно, и, оставив короткий полуукус на ягодице, встал. Люсиль с готовностью развернулась, схватив его за шею, чтобы поцеловать, но Сонхва лишь хитро ухмыльнулся уголком губ и ловко ушёл от поцелуя, вонзаясь зубами в её загривок. Она застонала, тут же раскидывая ладони по стене в поисках опоры: он воспользовался этим начав нарочито небрежно, но сильно двигаться. Люсиль тихо застонала, больше ахая от наслаждения, и, на пробу, даже пару дёрнулась, стремясь узнать сколько свободы он ей даст. Сонхва через голову стянул собственную чёрную водолазку, бросая её на бетонный пол, и повёл плечами так, словно с нею он сбрасывал с себя все сдерживающие его принципы. Если она захотела поиграть с ним — что же, он исполнит её желание. И заодно наглядно и доходчиво объяснит, чем могут оборачиваться столь опрометчивые выходки, и почему не стоит дразнить хищника. Увеличив напор и амплитуду, Сонхва принялся с усердием вколачиваться в неё, одной рукой стиснув ягодицу до синяков, а второй собрав её копну-хвост и потянув, вынудил максимально прогнуться Люсиль в талии. Её природная гибкость помогла ей оказаться в нужной позиции: когда от каждого толчка её едва ли не потряхивало. Сонхва оказался весь восхитительно-твёрдый, а ещё тонкий и угловатый, в сравнении с её чуть пышной мягкостью. Она плавилась под его стальным напором, растекалась податливым воском: он, как из влажной глины, мог лепить из неё, что пожелает. Пятернёй ловких и худых пальцев Сонхва смахивал собственные мешающие чёрные пряди назад, второй рукой окольцовывал её бедро, придерживая. Сменив позу он без капли стеснения и сожаления перебросил её на пол, на ранее упавшее слабым утешением пальто, а затем грубо вошёл в её лоно сзади: он вонзился зубами в лопатку, рассыпая красноватые следы на коже плеч; стараясь загасить порыв внезапно-обуявшей его выплёскивающейся злости он зарычал ей на ухо. Сонхва потянул её за волосы на себя, вновь вынуждая прогнуться, снова и снова вонзаясь в её тело, врываясь внутрь, заставляя её не томно стонать, а тихо шипеть от кратких вспышек боли и ахать от волн удовольствия, приходящих за ними. Он цеплялся за её бёдра, не позволяя отстраниться: в одержимости ощутить иллюзию власти над этой женщиной, утопить в боли и его грубости, но после возродить истомой, самым глубоким и примитивным из удовольствий; Сонхва желал подводить её к наслаждению вновь и вновь, а затем выхватывать прямо из-под носа. В голове даже на секунду средь распалённых мыслей отпечаталась картина оставленных следов от сведённых судорогой пальцев на его плечах и шее… — Прекррасно, Пак Сонхва, — вдруг натурально замурчала, как большая кошка, Люсиль, и иллюзия власти разрушилась, как карточный домик; рассыпалась пеплом. — Мне нрравится... А теперь — будь поласковее со мной, ладно? Она держала невидимый поводок и на сей раз натянула его до предела; Сонхва врал сам себе, что позволяет ей это в первый и последний раз. Люсиль резко припала на локтях, почти вжимаясь в пальто, но приподнимая филейную часть: Сонхва кратко ахнул, от того, как её мышцы внутри стиснули его. Мокрая, горячая, тугая, она вынуждала его гореть пороком, тянула его вглубь, обещая-маня удовольствием… Поймав её взгляд — вызывающий, желающий, жаждущий, — Сонхва не терял времени даром: момент — и худое, но сильное тело накрыло её сверху, губы приникли к затылку, посасывая, бёдра снова царапнули грубоватые пальцы. Их тела задвигались, сбивая друг другу ритм снова и снова, жаркие, влажные и охваченные напряжением. Сонхва ускорился, набирая темп, глубину: он погружался в неё, как если бы хотел выкопать глубоко внутри место под себя, под свой член. Одна из рук Люсиль заскользила вниз, к промежности, пальцами помогая себе достичь болезненной разрядки с помощью ломанных движений; вторую руку Сонхва заломил, стиснув над её поясницей. Сумбур, множество рваных диких движений сведённые судорогой пальчики, тихие едва слышные стоны: Люсиль не говорила ничего, не умоляла, но Сонхва наслаждался каждым глубоким, томным выдохом, который слышал — и он резко вонзался в её лоно, менял угол наклона, понимая, что надолго его не хватит. В какой-то миг, он вжался в неё больше прежнего, пальцами надавливая на плоский живот, зарываясь лицом в длинные кудри, пахнущие мёдом, лилиями, камфорой... Сонхва неожиданно замедлился, и когда Люсиль уже готова была плакать от невозможности кончить, резко ворвался в её тело несколькими грубыми мощными толчками доводя её до оргазма. Она задрожала в его руках, тихо простонав, а Сонхва медленно повернул её к себе лицом, опускаясь на пальто, и, поменяв их местами, усадил её на себя, вбирая в себя до последней эмоции её первый оргазм, виновником которого был он сам. В это мгновение его неиллюзорно накрыло от осознания того, насколько Люсиль на самом деле была меньше него. И судя по тёмному пламени, заплясавшему в чужих глазах — не его одного завела эта мысль: она упорно придвинулась ещё дальше, вжимаясь в его торс своим тельцем. Изящная ладонь с шершавыми стёртыми подушечками летящим грациозным движением огладила чужую скулу и вильнула вниз, по ярко выраженной линии челюсти. Пальцы скользнули вперёд-вниз, соприкасаясь с нежной кожей участка шеи: под подушечками у Люсиль билась выпуклая и рельефная вена — горячая, живая. Сонхва вошёл в неё, резко помогая себе руками насадить её на всё ещё стоящую плоть: жёсткие рывки в её лоне сменились на глубокие, но такие же беспощадные толчки. Он раздвигал её стенки, вынуждая податливые мышцы принимать его ритм, под нужным углом тёрся о ту единственную точку, что так нравилась ей: Люсиль ахала, помогая двигаться, прогнулась для удобства. Руки её сами собой опустились на его плечи, ногти вонзились в кожу, беспощадно заклеймив: Сонхва только рыкнул набирая темп. Фрикции ужесточились, и шлепки от соприкосновений двух влажных, горячих, покрытых испариной тел стали чуть громче в пустом помещении недостроенной высотки, где каждый из двоих наёмных убийц забыл о первоначальной цели. В какой-то момент они снова начали не то кусаться, не то целоваться, сцепившись в борьбе за лидерство, но затем Люсиль начала сильнее подмахивать ему бёдрами, в её лоне стало уже, Сонхва ощутил пульсацию, и, оторвавшись от неё, он смотрел не отводя взгляда, как оголодавший смотрит на еду, на то, как она приблизилась ко второму пику наслаждения. Он сильнее задвигал бёдрами, помогая себе руками насаживать девушку на колом стоящую плоть. Тело Люсиль резко вытянулось струной едва ли не подскакивая, а затем также ослабело, когда она начала жадно глотать ртом воздух: ноги её зашлись мелкими судорогами, затрудняя толчки. Сонхва озлобленно зарычал и удержал её за ягодицы, резко насаживая обратно: она тихо-высоко что-то простонала охрипшим голосом, распахнув рот и глаза. Её губы прижались к пульсирующей жилке на его шее, пока он продолжал таранить задрожавшее тело в своих объятьях. В ней было так безумно хорошо, что пока он отчаянно двигался, Сонхва приближаясь к оргазму подумал, что в целом он не против если они в этот миг срастутся и больше никогда не разделятся. Наслаждение скрутилось мощной пружиной в низу его живота, а затем ярким взрывом, смешанным с облегчением, накрыло Сонхва белой ослепляющей вспышкой… Ему показалось, что он видел звёзды, а ещё его невесомое тело, вмиг став тяжёлым сорвалось куда-то.***
Когда Сонхва пришёл в себя, небо за окном уже билось в кровавой агонии восстающей зари: его тело ощущалось практически ледяным; мышцы с трудом подчинились, заторможенно двигаясь; а у основания шеи разгоралась тупая ноющая боль — как от пореза стеклом. Сонхва встал на ноги, чтобы увидеть на пыльном столе у своей винтовки ярко-алую розу с привычно-обрезанными шипами: он подошёл к ней, находя неприметный клочок желтоватой бумаги. Развернув записку и прочитав её содержимое, Сонхва коротко усмехнулся, переводя взор на расцветающее алым золотом небо. Одно он знал в тот миг совершенно точно — с Люсиль Харрингтон они ещё непременно встретятся.