Et on va oublier
Dans les bars de la ville
Qui vraiment
On était
Deux amants blessés
Deux aimants usés*
***
Ясный летний вечер неуловимо тонет в тёмном таинственно мерцающем небосклоне, словно усыпанном диковинным переливчатым бисером. Звёзды завораживают, притягивают где-то на подсознательном уровне, перемигиваются между собой и, переодически натыкаясь друг на друга, разлетаются по безбрежной Вселенной. С балкона ресторана, занимающего место в типичном японском небоскрёбе, звуки города практически не разобрать, зато ощущается непоколебимый ритм метеорного потока, и Денису кажется, что он слышит его особую симфонию также явно, как ещё недавно слышал грохот оваций. Очередной метеор стремительно мчится к Земле, на мгновенье озаряя пространство вокруг себя живым ярким огнём, и сразу же гаснет, не достигнув цели. Денис не может не провести аналогию с собственной жизнью: отгремела череда изматывающих шоу в Кобе, ознаменовавшись облегчением для всех спортсменов, завершивших карьеру, для действующих — возобновлением бешеного графика тренировок. Сценический страх, борьба, невероятная концентрация себя и зала на себе, аплодисменты и эйфория — всё перемешалось, слилось в одну ярчайшую вспышку. Маленькие истории артистов были рассказаны — сказка заканчивалась, и к горлу уже понемногу подступал ком ответственности за предстоящий сезон. Люди, находящиеся здесь были ему крайне симпатичны, хоть вкупе с неутихающим интересом зрителей иногда утомительны. Прощальный ужин или вечеринка с другими фигуристами после какого-либо турнира всегда привносили горечь скорой разлуки, которая ощущалось и в последние дни. Только теперь, в дружеской атмосфере, исключающей элемент соревнования, та чрезмерная правдивость, вызванная адреналином публичного выступления, возрастала десятикратно; незаметно пробравшись в царство мыслей, она без особых затруднений рушила весь заведённый там порядок. К сожалению, восставшие по зову сердца откровения, так и норовившие слететь с языка, не входили в обычные составляющие жизни Дениса, более того, ставили под сомнение адекватность его ежедневных встреч с одним человеком. Вот и сегодняшнее стремительное бегство фигуриста с традиционного заключительного вечера было обусловлено присутствием того самого человека, такого искреннего, окрылённого долгожданным возвращением на лёд, пусть и не на соревновательный. Едва заслышав знакомые шаги, Денис был вынужден ретироваться, потому что банально бы не вытерпел пытливого мягкого голоса и такого же внимательного взгляда. Пришлось бы что-то говорить, а объясняться полу-правдой сил в данный момент просто не находилось. В последнее время они общались резными трафаретами, настолько грамотно выстроенными, что Денис порой сам верил в правильность выбранной стратегии. Все разговоры сводились к работе, и этого было достаточно, чтобы окончательно не сходить с ума, но слишком много, чтобы привести разум в порядок. Верил ли себе Стефан? Рассудительный, привыкший трезво оценивать будущность тех или иных поступков, он всегда будет на стороне разума, а Денис — где-то за его пределом. Только случайно сломить отделяющую их грань, мимоходом перерезать лезвием конька ничего не стоило. Но если Денис возможную разбалансировку столь стройного механизма осознавал и ждал со страхом и необычным злорадным предвкушением, как зритель в кинотеатре жаждет поскорей увидеть кровавую развязку, то Стефан момент падения своих ментальных оков всячески старался предотвратить. Ему нравилось оставаться человеком-загадкой для общественности и некоторого круга знакомых, но Денис в его исповедях никогда не нуждался. Он чересчур хорошо понимал ту неимоверным трудом воздвигнутую систему, призванную ослабить их взаимосвязь, тем самым обезопасив друг от друга. Стефану положение уже не позволяло открыто выплёскивать эмоции, да и по своей воле в первопричине своих нравственных метаний он никому не признается, Денису — в особенности, просто замкнёт мысли, поставит на «стоп» до поры до времени, а после выжмет себя всего и поставит программу — это Денис тоже прекрасно понимал и чувствовал на самом деле намного больше, чем мог бы почерпнуть из разговора по душам, на который никто из них всё равно бы не решился. Система давала сбои. Просчитывание каждого шага, жеста давалось Стефану нелегко, сложнее всего выдерживать тотальный самоконтроль было в беседах наедине. Изредка только он обернётся и скажет задумчиво: «Помнишь, нас все считали парой?». Память — страшное оружие, медленный яд, которой растекшись однажды по венам, уже не подлежит выведению из организма. И Денис зачем-то помнил мучительно много, потому в перекапывании пережитого смысла не находил, но если наставнику от подобных откровений становилось легче — он в очередной раз потерпит, все обиды улягутся, канут в лету; это и болью-то не назовёшь, больно — это узнавать свои чувства в программе какого-нибудь подающего надежды юниора. «Знаешь, ты ведь мне тогда действительно нравился, Денни», — вместе со словами изо рта вылетают кристаллики соли, и «Денни», не обращая внимания на растревоженное сердце, сдержанно отвечает: «И ты мне». Фраза, которая обычно предвещает счастливый финал и фигурирует при других обстоятельствах, не подразумевая прошедшего времени; а Денис под своим ответом и не старался его подразумевать. Ни для кого из них не секрет, что изменений их отношения не претерпели. Эти доведённые до тошноты доверительные отношения — предельно близкие, но в самой сути своей присыпанные морозной изморосью. Словно свои собственные тени, по непонятной причине с заходом солнца отделившиеся от телесной оболочки, внутри, за стеклом веселились, порхая в бесконечном танце человеческие фигуры; одна тень отделилась и решительно направилась к выходу на балкон. Денис усмехается: очевидно, не только в его поле зрения попали новости о предстоящем небопредставлении. Появление ещё одного любителя предаться воспоминаниям под звёздным пологом его практически не колеблет, всё именно так, как и должно было произойти. Фигуристу подлинно известно, кто стоит за ним, и смотреть назад — абсолютно лишнее. Он знает также, каким парфюмом его предречённый спутник сегодня надушен, во что одет и знал это ещё до момента, когда тот нарушил зависшую над его спонтанным убежищем атмосферу уединения. Кажется, даже поселись его учитель на северном полюсе, Денис бы безошибочно определил если не все, то основные предметы его гардероба. Самопроизвольно разведённые по разным сторонам света, они и жили уже несколько лет будто на разных полюсах. Денис представляет, в какой позе застыл его безмолвный спутник: ноги чуть расставлены, причём левая (толчковая) остаётся дальше, голова бесконтрольно откинута назад и наклонена немного в сторону, так что подбородок выдаётся вперёд, подчёркивая скулы. Он не взволнован, но чувствуется внутренняя скованность: Стефан ещё мысленно цепляется за недавно покинутое торжество, продумывая пути отхода. Опять тщательно продуманный с его стороны манёвр, для Дениса не требующий сложных вычислений. Он, некогда благоговейно изучив его характер, каждую ниточку, тянущуюся к сердцу, руку к которой не решался протянуть, вобрал в себя все особенности его поведения, незначительные изменения в которых мгновенно отзывались в нём самом. Эта способность к прогнозированию, доходящая до автоматизма, вероятно, пугала их обоих и только расширяла незначительную трещинку глубиной в пропасть между ними. Они стоят в этой отправной точке между нереальным космосом и опостылевшей явью словно светила, из века в век одаривающие друг друга мертвенно-ровным ледяным сиянием. Опасно близкие, один шаг — и оба сгорят, обратятся в звёздную пыль. — Смотри, звезда падает, — вдруг оживившись, Стефан торопливо придвигается, одной рукой очерчивая траекторию сгорающего метеора, другой, — опираясь на плечо подопечного. Зажмурившись, Денис быстро шепчет в нескончаемую космическую пустоту несколько слов, не особо рассчитывая, что Вселенная внемлет его мольбам. Теряя источник зрительного восприятия, тело заходится глухо отдающей в груди тревогой и конвульсивно вздрагивает. — Что загадал? — неожиданно возникнув откуда-то сбоку, Стефан заглядывает ученику прямо в лицо, и Денис один на один сталкивается с тёмной бездной глаз. Их цвет не изменился, но с того времени, когда они могли позволить себе считывать каждую эмоцию, находясь непосредственно рядом друг с другом, словно выцвел, тая в себе отблеск неведомой хронической болезни. Эта же необъяснимая тоска пролегла на безупречном лбу еле заметной морщинкой, но Денис не смотрит на лоб, он исступлённо ищет в беспросветных радужках бусины зрачков, а может быть — что-то большее. В ответ Стефан вглядывается столь напряжённо пристально, будто для него действительно важно понять тот маленький секрет. В его глазах на мгновение вспыхивает и сразу заражает глаза напротив тихий недобрый огонёк. — Про любовь? — губы его нервно дёргаются и замирают в странной полуулыбке. Стефан отворачивается первым, взгляд его больше не прожигает насквозь, хотя Денису ещё подвластно оживить тлеющие частички того непосильного влечения, внезапно мелькнувшего и потерявшегося в ночной мгле. — Да, — наконец изрекает он, удивляясь своему хриплому голосу. — Зря сказал, — доносится уже сзади, откуда-то из другого мира, — теперь не сбудется. Вряд ли их быстрорастущую потребность в контакте могла удовлетворить упавшая звезда, пусть ей и было доверено самое сокровенное желание. Для этого нужны годы, десятилетия, а световое время слишком скоротечно и не способно на такие жертвы. Взмахом головы Стефан возвращает на лицо привычный стикер с криво нарисованным весёлым смайликом, под звук закрывающейся двери Денис безэмоционально отмечает, что и так бы не сбылось.