Об искусстве пускать некоторые вещи на самотёк

Шелест травы и её пряный, горьковатый запах. Благоухает здесь так, что даже если бы трефовый король Куромаку был поэтом, он не смог бы в паре ёмких строк, тройке хвалебных од выразить всю полноту этого аромата. Травинки елозят по коричневым штанинам, любопытно заглядывают под них и щекотят щиколотки. Великая карточная война уже месяц как окончилась, а государь серых звёзд и «новых экономических решений» всё так же, как и в начале своей неблагодарной борьбы, подволакивает ногу. Ирония в том, что повредил сустав здесь же, в низовье одной из сукхаватских гор, когда искал средь необъятных скал и сталактитовых пещер своего возможного соратника, Данте. Тогда Куромаку был поженен с грандиозной Целью объединения карточного мира под своим началом в один крепкий и нерушимый союз. Это была своего рода игра для сероглазого математика, еще одна занимательная задачка, ожидающая элегантного решения. Сейчас же он направляется в Сукхавати совершенно бесцельно, как на увеселительную прогулку в городской парк. Подумалось, что если он проведет в Курограде, достигшем идеального баланса в своем развитии и пока еще непреодолимого плато перед новым «большим скачком» еще хотя бы день, то потеряет трезвость мысли. «Странная война» завершилась, и каждый из её участников сделал определенные выводы для себя. Больше всего на сей счёт размышлял, конечно, Куромаку: в конце концов, можно ли назвать день, когда тот о чём-то не размышлял? В Сукхавати, казалось, ничего и не поменялось с момента первого визита короля Треф на эту обетованную землю. Улыбчивые и одухотворенные жители продолжают жить в гармонии с природой. Встают в ровную очередь и черпают чистую воду из колодца. Пекут хлеб и собираются вечерами за общим столом, обсуждая события прошедшего дня. Крайне незначительное число сукхаватцев участвовало в битвах, ведь знали наверняка, что их родине ничего не угрожает. Стимула за что-то бороться у них тоже не было — совершенно иная философия сложилась у народа, скрытого от пытливых взоров чужестранцев за неприступными горными хребтами. Некто решит, что Куромаку, похоже, действительно вернулся сюда за мудростью, за непостижимой в серых бетонных стенах Курограда сути вещей. Другой позволит себе осторожно предположить, что государь серебристого клевера воротился, чтобы подвести смекальную черту под какими-то неразрешенными спорами с Великим Данте. Так или иначе, наш герой уже здесь. — Вы, верно, с дороги устали, — хрупкая рыжеволосая девушка в монашеском одеянии из дешёвого сукна протянула деревянный черпак, предлагая Куро свежую прохладную воду. — Пейте, не стесняйтесь. Друзьям Великого гуру мы всегда рады! — Приму с благодарностью. — сухо ответил Куромаку, но то от смущения, а не отсутствия такта. Хлипкие и холеные продолговатые пальцы, не державшие в жизни ничего тяжелее шариковой ручки, крепко обхватили судно, направив его край к потрескавшимся губам. Руки слишком бледные на контрасте с загорелой и румяной кожей сукхаватской смуглянки. У ногтей — нервические заусенцы и мелкие ранки. В несколько крупных жадных глотков король осушил угодливо предложенный черпак и вернул его девушке. Вода такая сладкая и приятная… Совсем не тот опостылевший растворимый кофе, что горечью оседает на языке и спускается к обожженному горлу. Пьешь и пьешь, и не можешь как насытиться, так и пресытиться этой водой. — Великий Данте оставил нам послание о том, что вы прибудете. Позвольте мне сопроводить вас, серебряный княже. — смуглая жрица главного храма чуть поклонилась и медленно зашагала к полям. На темных запястьях её гремят тяжелые браслеты. Они звенят с ветром в унисон в точном, ровном ритме. «Серебряный княже»… Что ни день, то новое гениальное прозвище. До войны Куромаку бы замахал руками, засуетился и пустился в рассуждения о том, почему в корне неверно величать его так. Что изменилось теперь? Ну, теперь Куро улыбается и позволяет себя вести. В конечном итоге, всё не так уж и плохо. Двое долго идут чрез поля, и выходят к каменной дорожке, петляющей к подножью главного вулкана — личной резиденции местного бога — Данте. Как и ожидал Куромаку, жрица доводит его до определенного места, после чего замирает, возносит молитву на незнакомом наречии и сразу же отступает, точно стыдится своего присутствия. «Дальше нам нельзя» — помнит трефовый король предупреждение своего предыдущего сопровождающего. Ему-то можно, значит, всё в порядке. — Благодарю. Как вас…? — Акико, дитя осени. Была рождена в пору, когда алые листья отрываются от раскидистых ветвей могучих кленов и отправляются в свободный полет, бороздить облака и ловить течения рек времени. — Куромаку не нуждался в подробном объяснении, но с удивлением для себя понял, что эта длинная сентенция нисколько его не смутила. Даже наоборот, выслушал с интересом и удовольствием. Решил ответить тем же: — Куромаку. Тот, кто скрывается за темной завесой судьбы и определяет её, то есть судьбы, ход. — Акико глуповато улыбнулась и восхищенно взглянула на гостя. Похоже, ей понравилось это определение. Выждав минуту, она стыдливо закланялась и сошла по лестнице обратно. Карточный генерал проводил удаляющийся силуэт взглядом и почти моментально забыл о прогулке. За месяцы войны он научился фильтровать воспоминания и отделять зерна от плевел, важное от второстепенного. Это была хорошая школа и для Куромаку. — Устал? — голос Данте, живой и не приглушенный толстым слоем черного базальта, раздался позади. Путник сверкнул очками, покачал головой. Несмотря на все ещё заживающую ногу, усталости он не почувствовал. Но и в том, что предвкушал эту встречу, конечно, тоже не признается. — Ни на десятую долю процента. — Куромаку выучил еще одну непростую науку — науку добродушной усмешки над самим собой. — А ты, похоже, заждался меня, раз вышел сам. Данте ответил хитрой ухмылкой. Его огненно-карие глаза горели нетленным пламенем, и с каждой минутой всё ярче и отчетливее. Куро, посему, не отражался в них. Ему и не нужно было сейчас смотреть на себя со стороны. Здесь, в Сукхавати, он был свободен от чужих ожиданий. И от собственных, конечно, тоже. Бубновый государь подал руку, и его трефовый коллега, уже без йоты сомнения, её принял. Переплетенные пальцы похожи на тонкие лианы винограда, что обвивают стройные древки деревьев и поддерживают их рост. Идеальный симбиоз. Удивительно даже не само это явление, а то, что именно с Данте получилось создать такое партнёрство. Назвать всё, что натянулось между ними «связью» Куромаку пока не решался, да и мы не станем его торопить. — У тебя всё схвачено, словно и не было этой войны, словно ты не уходил помогать мне на передовой, словно… Может, сам что-то скажешь на это? — Куромаку ожидал, что они с Данте упадут где-нибудь на траву у той памятной горы, однако Бубновый король снова его удивил — взору открылась симметричная восточная беседка, чистая и светлая. Рядом не было деревьев, и Куро ощутил что-то сродни неудовлетворения. Если бы он мог посадить дерево неподалеку… Нет, тратить энергию генератора на подобные мелочи было бы недостойно. — А что говорить? Да, мои люди знают, как организовывать быт, поддерживать жизнь и ухаживать за полями. Я не должен над ними висеть как дамоклов меч и не должен стоять денно и нощно точно грозный часовой, — Данте выразительно взглянул на собеседника, и последний неловко отвернулся. — потому что они сами разберутся. Они умеют разбираться сами. — Мне всё ещё незнакомо это. Я привык держать все происходящее вокруг меня под неусыпным контролем, не полагаться на провидение, Фёдора, эффект бабочки, на что угодно — потому то, что ты мне сейчас говоришь… — Научишься. — хмыкнул Данте и откусил переспелый плод. Яблоко сорвало с ветки и унесло через поля сюда, догнивать свой век. Куромаку тоже отрубил знакомый сук на котором засиделся с самого своего создания. Эта война показала, что в чем-то мудрый вождь развитого просвещенного государства всё же ошибался. Очень по-человечески. — Я пришел к тебе, Данте, узнать твоё мнение. — ну вот, спустя долгие три страницы прелюдий эта история переходит к главному, тому, ради чего была написана в научение потомкам. Куромаку попытался выпрямить ногу и зажмурился от боли. Заметив это, Бубновый накрыл поврежденную лодыжку своей обжигающе горячей ладонью, и боль отступила, точно и не было её. Трефовый король пораженно уставился на своего боевого товарища. — Стоп. То есть, ты всё это время мог просто наколдовать мне здоровую ногу и наслаждался тем, как я страдаю, перетаскивая свою раненую тушку из одного места в другое? Хороший ты друг, Данте. Спасибо! — Я думаю, ты согласишься, что личность человека создают его трудности. Трудности также открывают человеку ту истину, что раньше от него ускользала. Например… Каково это, ощущать, что твоя нога больше не болит? — Я чувствую… Полное облегчение. И что-то ещё… Я не знаю, как это выразить. Как будто бы я стал больше ценить свою ногу, хотя это бред, конечно. Мы с тобой даже не люди. Пока наши карты в целости и сохранности, ничего страшного не происходит. Данте понимающе кивнул и протянул Куромаку другой плод, который чудесным образом оказался рядом с первым, спрятанный в высокой ароматной траве. Математик сщурился, заметив на тонкой кожице коричневые пятнышки. Да он же гнилой! — Ты на кожицу-то не гляди. На суть вещей смотри. Попробуй. — гуру приблизился и коснулся яблоком приоткрытых в удивлении губ куроградского стратега. Последнему ничего не оставалось, кроме как надкусить. Вся эта сцена могла бы выглядеть абсолютно пошло, если бы декорациями к ней не были широкие разноцветные поля разноцветья и горы, упирающиеся пиками в белый небесный свод. Мякоть сочная, и вот, по подбородку уже течет умеренная сладость. Данте рукавом свободной руки вытер уголок губ своего гостя и довольно отстранился. — Вкусно? — Хмх. — очень содержательный ответ и сосредоточенное жевание. Говорить с набитым ртом — верх невежества. Тяжело сглотнув и убедившись, что остатки запретного плода упали куда-то в желудок, Куромаку вернулся в эту реальность и ответил: — Пойдёт. Однако сладкими яблоками ты меня не разжалобишь. — Ну, хорошо. Тогда скажи — ты когда-нибудь пробовал сакэ? — Куро с минуту раздумывал и переводил японское слово на свой родной карточный, прежде чем понял, что Данте собирается его споить. Этого ещё не хватало. — Я не пью. — Так разве это «пью»? Так, баловство. — Неподготовленный человек даже от одной стопки может стремительно охмелеть, и дальше его поведение будет расцениваться как вызывающее и неподобающее. Ты чего хочешь, чтобы я… — Чтобы ты расслабился наконец-то, Куромаку. — без тени улыбки подытожил Данте и, несмотря на все прения, остался при своём. Пока двое безмятежно разговаривали, кто-то из жителей принёс к нижним ступеням лестницы поднос с благами сукхаватского бродильного цеха. Больше не настаивая, Бубновый наполнил две крохотных стопки и поставил. Капля к капле как по сантиметру. Захочет защитник моральных устоев — выпьет. Не захочет — дело такое. Ожидаемо, что Куромаку эту партию с треском проиграл. Рисовая водка обожгла горло, и с непривычки Куро закашлялся. Думал однако, что будет покрепче. Сколько в ней градусов?.. — Похоже, что даже алкоголь не может отключить твою могучую голову, милый мой друг. Ты никогда не прекращаешь думать? Не пробовал медитации? Могу тебе показать. — Данте было сел поудобнее, чтобы продемонстрировать Куромаку всё своё мастерство, и уже почти отошёл в нирвану, как услышал стук капель по деревянному подмостку. Руки опустил, наклонился корпусом вперёд. Дождя вроде не наблюдается. В Сукхавати дождь льет когда ему вздумается, так считают мирные жители. На самом деле уровень осадков — это одно из непродолжительного списка тех дел, которые Бубновый король всё-таки контролирует. Заливать своих подопечных и разрушать свои райские кущи у него нет никакого желания. Значит, это не дождь. Значит, это… По бледным щекам Куромаку медленно стекали ровные дорожки слёз. Все то напряжение, которое он копил в себе с самого возникновения Карточного Мира наконец-то начало выходить из него. Сейчас он был до смешного похож на своего крайне эмоционального валета, но вот только Данте не смеялся. Данте всё для себя уже решил, и сохранил молчание. Он ни о чем не спрашивал своего вечно занятого умного друга. Он не пытался подбодрить его или отвлечь от этих неприятных эмоций. Как никто другой Бубновый знал, как важно позволять себе прочувствовать любые эмоции, и плохие, и хорошие. Борьба закончилась, и Куро, похоже, только сейчас осознал, что и извечную битву с самим собой можно пока поставить на паузу. Нет, он осознал другое. Оказывается, что все эти годы можно было не записывать себя в свои главные враги. Оказывается, некоторые вещи должны идти своим чередом. Яблоки должны быть сладкими, а сакэ точно той крепости, какая полагается для отдохновения после тяжёлого дня. Идеальный баланс не надо строить. Идеальный баланс возникает, когда знаешь, в какой момент следует остановиться. — Я решил пустить некоторые вещи на самотёк, Данте. Не похоже на меня, да? — всхлипнул Куромаку и медленно снял намокшие очки. — Я был в Курограде вчерашним вечером и мне казалось, что я схожу с ума. Что я сбрендил! Все битвы закончились, все мирные договоры подписаны, мое государство производит и потребляет, никто излишне не страдает, я даже собрал библиотеку!.. И вот когда я поставил на полку последнюю книгу, в тот самый час, я… Я вдруг понял. Я кое-что всё-таки понял, Данте. Валеты нашли себя и могут сами, без моего участия, строить свою политику. Мои подданные тоже живут и не знают печали, работают, пожинают плоды своей работы и празднуют, когда наступает время. Остался только я один, который вечно чего-то ждёт. Бездействие страшнее смерти. — Тогда останешься? — Данте не из тех, кто перебивает, но сейчас Трефовый король видел, что его привычный умиротворённый вид разительно изменился. Бубновый напряженно ожидал любого ответа. Это напряжение мог заметить только тот, кто знает третьего клона лучше, чем кто либо другой. Этим «тем, кто знает», неожиданно для самого себя, оказался Куромаку. — Что? Язык заплетается, и не от алкоголя. — Останешься здесь, в Сукхавати, пускать вещи на самотёк? — разве можно отказать глазам, которые смотрят на тебя вот так — как на главный праздник, как на приход весны, как на долгожданный урожай после длительной истощающей засухи? — Давай вместе найдем то, что ты всё это время искал. Ты… И я. — судорожно вздохнул и продолжил: — Здесь хорошо, Куромаку. Здесь по утрам поют птицы на все голоса, а таких цветов и растений, какие растут на моей благодатной земле ты и в человеческом мире никогда не видел, даже на страницах своих любимых энциклопедий, мой учёный друг. Здесь люди пьют из ключа, и в нем же смывают вечернюю усталость с довольных и счастливых лиц. Здесь люди знают цену своему труду, и не менее той знают они цену своим небольшим радостям. Таким, как мягкость, тепло и вкус свежеиспеченного хлеба. Партия в сёги в золотой час. Красота только что собранного букета икэбана. Я покажу тебе всё это. Теперь у нас здесь, под этим куполом, всё время мира. Оставь ты Пика, пускай он уходит, не держи его здесь. Не ищи одной удобной правды для всех. Ты не можешь знать наверняка. Похоже, что если не решать абсолютно все проблемы других, то другие иногда могут сами свои проблемы решить, невероятно, неправда ли? Куромаку сморгнул слезы, задержавшиеся на мокрых ресницах. Данте волевым усилием удержал ненужный в эту секунду порыв провести по нижним векам большим пальцем и собрать солёную влагу до последней капельки. — А если поживу в Сукхавати, то что, разберусь со всеми своими сомнениями? Нет, Данте, всё не может быть так просто. — А кто говорит, что это просто? Но ответы, которые ты найдешь здесь, тебя приятно удивят. Говоря о хлебе и воде… Могу ли я пригласить тебя пускать некоторые вещи на самотёк поближе к общей трапезной, хм? Там потоки посильнее и… Ну, ты понял. Ты же умный. Куромаку не может увидеть собственную улыбку, но её отлично замечает Данте. А значит, всё в порядке.