Её любимый таракан

      Он любит ее, действительно любит. Только не так, как должен любить. Не сможет Эйгон исполнить то, в чем ему придется клясться в септе. Он любит Хелейну как сестру. Только как сестру.       Одна лишь мысль о свадьбе вызывает у Эйгона головокружение похлеще, чем несчитанные кубки вина, но противиться бесполезно. Пить — тоже, но Эйгон все равно пьет, надеясь на облегчение, забытье. Пусть его выворачивает наизнанку всю ночь напролет до боли в горле, до пустоты внутри. Пустоты, которую заполнит вино, заново раздирающее внутренности. Пусть наутро голова будет тяжелее самого крупного драконьего яйца, пусть разбухшие мысли бессмысленными струями текут где-то на задворках.       Эйгон малодушно утешает себя тем, что так Хелейна не достанется никому другому. Особенно Джейсу, отмечает он мысленно. Она не достанется Черным, не станет заложницей, как напоминает мать. Однако Эйгон совсем не уверен, что он для Хелейны — лучшая альтернатива. Эйгон никогда не был уверен, что он достаточно хорош для чего бы то ни было, что он заслуживает хотя бы то, что у него есть от рождения, что он заслуживает… Хелейну. Даже такую сестру как она, не то что жену, мать его наследников.       Мать его наследников… Внутренности Эйгона снова перекручивает, когда он смотрит на сестру, такую уязвимую и нежную. Хелейна проникновенным голоском вещает про хрупкость крыльев бабочки, а Эйгон способен думать лишь о том, как хрупка она сама. Его тошнит от мысли о ее вздувшемся чреве с его наследником внутри — а это именно то, чего от них будут вскорости ожидать. Эйгон уходит, хлопнув дверью, и напивается так, что вообще не помнит, что натворил в ту ночь.       Он жалуется Эймонду без умолку. Ноет, не выпуская кубок вина из пальцев. Эйгон обливает сестру вязкой, омерзительной грязью, потому что не может признать правду. Он говорит, что она идиотка, что чепуха, которую она несет, — полный бред. Эйгон ненавидит себя за это, но его язык продолжает выталкивать изо рта оскорбления. Легче сказать, что Хелейна дура, чем признать, что он не хочет ее. Проклятые драконьи традиции! Какая хворь разъедала мозг того, кто придумал совокупляться с родственниками? Более приятного слова не придумаешь для дела, которое не представить без последующего рвотного позыва.       Зеленые ликуют, а Эйгон в дымке отвращения даже не в состоянии запомнить собственную свадьбу. В септе он произносит какие-то обеты, после ночной попойки едва ворочая языком в пересохшем рту, а на свадебном пиру снова пьет и пьет, стараясь заранее стереть из памяти предстоящее. У него никогда не было и нет проблем с девушками. Эйгон легко может представить свою руку на выпирающих из корсета грудях какой-нибудь служанки, но… нет, не Хелейны. Он опрокидывает в себя еще два кубка друг за другом, не успевает слуга наполнить их до краев. Только не Хелейна, не она. Эйгон не может думать о ней в таком греховном, порочном ключе. Не в его привычке думать о грехе, но сегодня он вынужден пробовать это горькое слово на вкус. Его сестра чиста и невинна, словно Дева. Меж ее пальцев ползают жуки и гусеницы, и Эйгон не может представить ее руки там, где привык видеть руки шлюхи. Эйгон не хочет представлять Хелейну в своих объятиях… и в чужих тоже. Он хочет ее защитить, но в первую очередь — от себя самого.       Эйгон зол, и его пьяное обезумевшее воображение рисует ужасающие картины чужих смертей — всех, кто причастен к этой свадьбе. Порой Эйгону кажется, что он ненавидит эту семью. Не саму семью, конечно. Не мать, не сестру, не братьев. А их дом, их королевское положение, их драконью кровь. Кто придумал жениться на сестрах? Эйгон думает об Эйгоне Завоевателе, в честь которого он получил имя, которого оказался недостоин. Эйгон не сомневается, что ему не достичь таких высот. Вестерос второй раз не завоюешь, и сестра у него в женах только одна, да и ею он не желает овладевать. Однако впервые в жизни Эйгон не чувствует, что он все делает неправильно. Он и не должен желать Хелейну — она его сестра. Что бы ни говорили мать, дед, даже Эймонд про чистоту валирийской крови, Эйгону плевать. Его чувства к Хелейне такие, какими должны быть, просто эта семья всегда рушит чужие надежды.       Эйгон смутно помнит, как вваливается в спальню Хелейны после свадебного пира и, если она была, церемонии провожания. Он бывал здесь и раньше, много раз. И много раз они засыпали в одной постели, когда были маленькими. С тех пор прошли годы, но Эйгон продолжает приходить к Хелейне, но только когда пьян. Ее покои этажом ниже, чем его, а иной раз Эйгон напивается так, что до собственных ему пришлось бы ползти. Хелейна никогда не отказывается приютить его. И чем он сейчас должен ей отплатить?       Сестра сидит на кровати в белой ночной рубашке с распущенными по спине серебристыми волосами. Она — как паутинка с каплями росы. Эйгон не умеет видеть прекрасное в мелочах, но Хелейна его учит. Не намеренно, но, когда он глядит на нее, Эйгону хочется тоже видеть что-то прекрасное. Он погряз во мраке, он сомневается во всем. Он не может найти света в целом мире, а Хелейна может увидеть его в крошечном существе, у которого из способностей — назойливо жужжать под ухом. Эйгон хочет также, но он слишком устал. Даже Хелейна не заставит его увидеть что-либо кроме грязи. Скорее это он затянет ее в свое заросшее плесенью логово.       Руки Хелейны с тонкими изящными пальцами аккуратно сложены на коленях и слегка двигаются, будто и сейчас там кто-то ползает. Она спиной опирается на подушки у изголовья — Эйгон видел ее такой много раз, но в эту ночь за этим подразумевается что-то совершенно иное. Эйгон отворачивается от постели, борясь с тошнотой — не от вина в этот раз, он знает. Он спотыкается на непослушных ногах и чуть не падает. Это — уже от вина, но все равно не легче. Дверь перед его глазами, и он желает сбежать. Только вот рука Хелейны ложится на его плечо, палец за пальцем. Другой она протягивает ему кубок с вином. В ее покоях никогда прежде не было вина — Эйгон ходит сюда трезветь, а не напиваться. Однако сегодня он пьет. Так он тянет себя вниз, но в руках сестры даже эта веревка на его шее развязывается и падает. Хелейна не делает ни глотка. Она ложится на кровать, ожидая его. Не со смирением, а как обычно, будто она не знает, что должно произойти. Будто ничего не изменилось, хотя на этот раз они не просто будут спать рядом. Эйгон пьет еще и еще, пока не опустошает весь кувшин. Он не подозревал, что в него может поместиться так много. Комната кружится, мысли текут странно, замыкаясь в круги и проносясь в голове по нескольку раз. Помертвевший взгляд цепляется за Хелейну. Долг — поганое слово. Раньше Эйгон думал, что хотя бы с супружеским, когда время придет, у него проблем не возникнет, но теперь он снова оказывается в дураках.       Эйгон неуклюже заползает на кровать Хелейны, сегодня обернувшуюся супружеским ложем. Вид Хелейны обычно его успокаивает. Сегодня от ее вида Эйгона тошнит, и он глядит на сестру непрерывно, ощущая, как тошнота от мысли о предстоящем и умиротворение от ее пристального осмысленного взгляда накатывают на него волнами. Хелейна будто всегда все принимает, но в ее случае это не выглядит поражением. Его сестра будто заранее всегда все знает, и даже в самых паршивых моментах ей видится смысл. Эйгону нет нужды спрашивать мнения Хелейны об их союзе — он знает, что от нее ждать. Не слов, нет. Даже не взгляда. Не ее вид, а она сама всегда отвечают на все его вопросы. Отвечают так, что путают еще больше и заставляют отказаться от усилий понять. Ответ один, но читается по-разному. Хелейна будто призывает принять. Смириться, что есть нечто более важное, более сведущее, чем любое человеческое существо. Она знает.       Эйгон перемещает руки поближе к сестре и опирается на них, чтобы получше рассмотреть Хелейну. Он не хочет думать о ней, как о… Сейчас она больше обычного его сестра, Эйгон ощущает их родство как никогда прежде. Его любовь — нечто большее, чем просто желание быть ближе физически. Он должен как-то о ней позаботиться, но Эйгон настолько жалок, что не знает, как. В его памяти навеки запечатлелся момент из далекого детства, когда мать подводит его к колыбели Хелейны и наказывает всегда оберегать младшую сестру. Хелейна лучше него, сильнее духом. Она ничего не боится. И как она может бояться? Она оседлала Пламенную Мечту. Пока другие девчонки тряпичными куклами падают на пол при виде пауков, Хелейна любит прикосновения их мохнатых лапок больше, чем прикосновения людей. — Подожди, — бормочет Эйгон. Вероятно, Хелейна слышит лишь невразумительное жужжание. Эйгон отстраняется, шаря по карманам. «Свадебный подарок», — бьется в голове, но он все еще не хочет помнить, что была какая-то свадьба, его свадьба, их свадьба. Непослушными пальцами Эйгон выуживает, наконец, цепочку, на которой болтается кулон — стрекоза с переливающимися крыльями. Его голова кружится еще больше от этого блеска драгоценных камешков, которыми выложено тонкое тельце насекомого. Хелейна вечно щебечет о своих тварях, а у Эйгона есть чудная способность запоминать ее болтовню даже сквозь пьяную пелену. Эта тварь просто кажется Эйгону наименее мерзкой и не такой банальной, как какая-то бабочка.       Хелейна берет подарок, рассматривая, как крылья стрекозы переливаются в отблесках, исходящих от свечей в ветвистом канделябре. Этот канделябр сделан в виде паука, и Эйгон однажды увидел его в какой-то лавке на задворках Королевской Гавани. Помнится, в ту ночь он был особенно пьян и, оступившись на лестнице, напоролся на одну из паучьих лап. Однако Эйгон был рад, что пострадал лишь его бок, а чудная штуковина в целости была доставлена в покои сестры.       Эйгону кажется, что под взглядом Хелейны даже кованый паук оживает, а стрекоза начинает шевелить крыльями. Он пьян, очень пьян и хочет улететь вместе с этой стрекозой… и Хелейной. Туда, где они смогут быть просто братом и сестрой, а не клятыми Таргариенами с их гадостными традициями. — Надень ее, — бормочет Эйгон. Он чувствует себя хуже и хуже, но вино позволяет забыть ненадолго, из-за чего именно. Просто он ощущает приближение неизбежного. Эйгон должен сделать то, чего себе не простит. Он идет куда-то не туда. Это ощущение не покидает его всю жизнь, но в эту ночь его не изгнать даже вином.       Хелейна надевает украшение на шею и снова ложится, высвободив из-под цепочки свои волосы. Эйгон в таком состоянии не смог бы совладать с застежкой, а у Хелейны все получается непринужденно и безупречно. Даже в такой момент она остается собой, самым светлым пятном в комнате… и в его никчемной бесполезной жизни. Эйгон роняет голову сестре на грудь и неожиданно для себя начинает рыдать. Он не хочет этого делать. Только не с Хелейной.       Рука сестры гладит его по спине так бережно, будто Эйгон — одна из ее особо ценных букашек. Ее ласка пускает волны по его позвоночнику. Это не страсть, не возбуждение — никогда. Это любовь — самая чистая и непорочная, какая может быть. Сестры к брату. Эйгон готов стать частью ее коллекции, одним из проклятущих тараканов, что живут в коробке. Так Хелейна может просто извлекать его время от времени на свет, бормотать что-то несвязное и бережно гладить по спинке. От таракана не требуется ничего, что должен делать Эйгон. Он ненавидит ее тварей, но лишь оттого, что очень им завидует. — Еще вина? — предлагает Хелейна тихо, будто спрашивает, не хочет ли он послушать сказку ее сочинения. — Не хочу, — мотает головой Эйгон. На сказку он бы согласился. — Ты делаешь это не во вред мне, — изрекает сестра на удивление глухим голосом, каким обычно выдает свои бредовые идеи посреди разговора. — Это наше общее испытание, которое мы должны преодолеть вместе.       На этот раз ее слова имеют для него вполне понятный смысл. Эйгон отстраняется, вытирая слезы, злясь на себя, ненавидя свое бессилие. Хелейна готова исполнить свой долг, Эймонд бы тоже смог, а Эйгон… слабак. Он не сумел от этого отказаться, он не может довести дело до конца и теперь. Он как всегда всех подводит, особенно Хелейну. Возможно, она хочет, чтобы это кончилось поскорее. Может, это их общее испытание, но он должен сотворить с ней нечто отвратительное, на что сестра не должна соглашаться, что она не должна принимать.       Эйгон снова глядит на гладкое, без следа тревоги, лицо Хелейны и опускает взгляд, где меж ее ключиц трепещет от дыхания стрекоза. Опустить взгляд ниже Эйгон не в силах. Он должен одолжить у Хелейны немного храбрости, и она готова даровать ее брату — и даже более того. Эйгон наклоняется и целует Хелейну в лоб. Как сестру, а не как жену. Слезы срываются с его ресниц, падают в ее волосы. Соленая роса слез на серебряной паутинке локонов. — Ты моя сестра, — бормочет Эйгон, глядя на сияющие крылья стрекозы. Пусть Хелейна не думает, что он видит в ней предмет вожделения. Нет, Хелейна достойна большего, чем это. — Брат… — ее пальцы бережно касаются его щеки. Эйгон готов усыпать нежными поцелуями все ее лицо — кроме губ.       Эйгон предпочитает забыть то, что происходит дальше. Он запрещает себе даже осознавать происходящее. Он не желает, чтобы хотя бы мысль пронеслась в его голове о том, как ощущается под пальцами ее кожа. Он только помнит взгляд сестры — как всегда всеведущий — перед тем как закрыть глаза. Он уверен, что Хелейна своих глаз не закрыла, но она всегда была смелее него. Эйгон же не в силах видеть, как меняется выражение ее лица, он боится даже мельком заметить то, что может там быть. Может ли она возненавидеть Эйгона? Отвращение в ее взгляде убило бы его.       Сквозь плотно сомкнутые веки Эйгон иногда все же различает блеск стрекозиных крыльев на шее сестры. Все остальное о событиях той ночи он запрещает себе вспоминать.