«Я — смерть, разрушитель миров».
Если когда-нибудь кто-нибудь возьмется писать или говорить о том, что "Ад вырвался на землю", то перед этим нужно бы ему посмотреть на то, как вырастает над красноватой пустыней, раскаленной добела, черный гриб ядерного взрыва. Как темнеет небо и меркнет солнце. Как сама смерть ступает в этот мир, разрушая до основания железо, дробя камень, испаряя человеческие тела в доли секунды.
Роберт Кэйпа много раз видел во сне эту мятущуюся силу, огонь, который жарче огня в превосходной степени, пустоту и небытие, извлеченные из вещества, из самого сердца атома. Сколько раз он пытался представить, посмотреть на этот первый, удивительно маленький — по сравнению с сегодняшними гигатоннами, — взрыв на границе эпох: прежней, в мгновение ока канувшей в лету, и ядерной эпохой, миром будущего. Посмотреть на него глазами Роберта Оппенгеймера — "прародителя" физиков-ядерщиков.
Что он видел, когда прямо перед ним разверзались врата Ада? Он, сын своей эпохи, детство которого прошло при керосине и печном отоплении? Иммигрант, политически неблагонадежный, человек с сомнительной моралью, косвенно виновный в гибели любимой женщины… Что видели его глаза, глаза самого могущественного на тот момент в мире человека? Ни один король, президент, или вождь не обладали такой властью – над всеми властьимущими. Не обладали самой погибелью.
Кэйпа читал мемуары. Любил — со студенческой скамьи, когда только выбирал свой путь в науке. Он вычитывал в этих строчках, удивительно художественных и романтичных для суховатого и рационального — по воспоминаниям коллег, — Оппенгеймера, настоящий страх, живой, страх смертного перед вечностью, но разве могло быть по-другому? Умирающее Солнце и умирающая Земля больше не нуждалась в оружии, способном уничтожить сотни тысяч — одним махом. Но человечеству нужна была сила, способная вывести их из тьмы, в которую погружался, бессильный противостоять ей, мир.
«Икар-II» спешил к Солнцу.
Какая гримаса судьбы.
«Я есть воскресение и жизнь, и всякий…»
Стремительно угасающее Солнце и людям на Земле оставило совсем немного времени: поэтому ставки так высоки. Кэйпа считался выдающимся, талантливым ученым. Ему не составляло труда произвести в уме несложный расчет для того, чтобы понять, что запуск спусковых механизмов ядерных зарядов «Икара-II» в то же мгновение будет означать и гибель всего экипажа – на протяжении считанных минут.
Такова была миссия.
Кэсси была превосходным пилотом межпланетных кораблей, но даже она бы не сумела вывести «Икар» из-под удара.
Такова была плата за успешное завершение.
Об этом не говорили вслух, ни в кубриках, ни в кают-компании, ни на мостике. Тем более на мостике. Кэйпа бы свернул шею всякому, кто посмел бы расстроить Кэсси. Склонив голову, изящно и печально, она читала — преимущественно классику, и кто бы мог подумать, что ровесница Элизабет Беннетт поведет гигантский космический корабль к прямому столкновению со звездой…
Роберту Кэйпе снились кошмары. Наверное, Роберту Оппенгеймеру тоже снились. Дурные сны. Предвестники несчастий. Раскаленная пустыня под Нью-Мексико пахла металлом, ветер строптиво взметывался искрами, огнем, погибелью. Преисподней.
— Кэйпа? Кэйпа, очнись…
Голос Кэсси, тихий, неуверенный, звал его с другой стороны реальности, оттуда, где еще была надежда. Гигантское алое облако расползалось по земле и небу Аламогордо, съедая, скрадывая горизонт, и пустыня превращалась в межзвездную черноту, проваливаясь в никуда. Кэйпа смотрел на взрыв глазами Оппенгеймера, пока тяжелое дыхание уставшего бога уничтожало все живое.
Ад, вырвавшийся на землю.
Генерал Гроувз поправил воротничок светлой форменной рубашки и отер испарину с высокого лба. Он буквально накануне примчался из Калифорнии, без сна и отдыха четырнадцать часов перелетов и еще около трех — за рулем.
Сплавленные до однородности кварцы, галька, оставленная на берегу схлынувшим океаном бурлящей плазмы. Разобранные на сувениры первые свидетели новой эпохи.
Кэсси вскрикнула, пробуждая, вытаскивая Кэйпу из вязкого кошмара, из сплошного потока частиц, разносящих его, распыляющих, оставляющих едва видимую тень на песках времен.
Сухими губами она касалась его беспокойно сомкнутых век, и Кэйпа вцеплялся в нее, как в спасательный круг в бушующем океане, в последнюю надежду и спасение. Она понимала его. Чувствовала — и пустыню, и огонь, и смерть рядом.
— Мне только она и снится. Поверхность Солнца. Стоит сомкнуть веки — снова всё то же самое.
Кэсси, как и сам Кэйпа, смотрела в глаза Преисподней.
Старалась не думать, не чувствовать — и не могла. Помогала, успокаивала, потом отворачивалась. Кэйпа должен был справиться. Роман с яркой цветной закладкой ждал хозяйку на мостике. Двадцать восемь часов. Она дочитает.
***
Как бы ни просил остаться, она вновь уходила. Скромное изящество и постоянный чуть тоскливый внимательный взгляд куда-то вдаль.
Утром шестнадцатого июля Джин Тэтлок ушла насовсем.
Скрипнула дверь давно оставленной комнаты мотеля, грустно всхлипнули оконные рамы — давным-давно оставшиеся без стекол. Перекати-поле шевельнулся от горячего сквозняка. Комната, наполовину засыпанная песком.
И пеплом.
Кокетливо сдвинутая над одной бровью шляпка, туго завитые локоны на затылке. Перчатки и сумочка. Ничего не забыла, уходя.
Черный оскал горного массива, опоясывающего полигон, прочерчивал приговор: навсегда. Образ Джин развеивался в огненном мареве, и паника, нечеловеческий ужас накатывали гигантскими волнами.
***
Но Кэсси не могла уйти просто так — бросив “Икар” на милость Пинбейкера.
Она билась до конца.
За всех, погибших по его вине. За Мейса, Трея и Корасон. За Кейпу. Обессиленная, понимающая, что все кончено, она не сдавалась. Она атаковала чудовище, в которого превратился Пинбейкер, из темноты, понимая, что больше всего сейчас ценно время.
Она спасала даже не себя и не свой обреченный корабль.
Понимая, чего стоит каждое мгновение, и не надеясь, что выживет, выгадывала каждый хриплый вдох и выдох, покидающий легкие напополам с горячей кровью.
Кэсси не уйдет. Еще пару секунд. Она сможет.
Отстыковавшийся “Икар” вспыхнул, как головешка, мгновенно сгорая в порыве солнечного ветра.
Чувствуя, как ногти впиваются в руки Пинбейкера и упиваясь этим - последним, Кэсси полосовала наотмашь, не думая, не оставляя шансов. Время было оружием в ее руках.
Кэйпа когда-то говорил с ней об этом — о времени, пространстве, о смерти и вечности. О рождении звезд. Это было здесь, в наблюдательном зале, где вместо пола — исполинские детонаторы, а под ними — чудовищной силы мощь ядерных боеголовок. Он не мог найти себе места во снах и наяву, и пробовал найти свои ответы здесь, совсем рядом со спящей до поры геенной огненной.
Что останется от звезды, взрывающейся сверхновой?
Что останется от нас, сгинувших, как мотыльки в пламени костра жаркой летней ночью?
Кэйпа смотрел на наползающую волну огня, искривляющую время, пространство, все сущее. Смотрел глазами Оппенгеймера. На мир, какого раньше никогда не было. И никогда не будет больше — для Роберта Кэйпы. В это самое мгновение он закончится, оборвется, искупая собой вину первопророков атомной эры, и время Вселенной начнет новый отсчет — Роберт Кэйпа вольется в поток его частиц, постоянный и неиссякаемый, возникший в момент Большого взрыва и следующий до пределов всего сущего.
Истина. Истина отпечаталась на сетчатке за мгновение до… смерти? Нет, до нового рождения.
«Я — время».
