***
Начался день как обычно, завтрак прошёл в достаточно молчаливой обстановке, напрягали лишь переглядки Нагай и одной из ее подруг — Екатерины Хибариной, всё, что про неё он знал — её сын хромой на ногу, но тот лучше умрёт, чем признает, что он в общем-то не слишком-то полезен. Но в той обороне Смоленска Евдоким дрался как все воины, совсем забыв о своей хромоте. То сражение закончилось победой царских войск, а также захватив трофеи, в числе которых был Ежи Мнишек, его дочь и гусары. Сигизмунду удалось выкупить часть пленных гусар, а сандомирский воевода Мнишек вернулся обратно в Речь Посполитую. Позднее, Отрепьев даже женился на Марине. Правда, это ещё больше отдалило Нагай от «сына». Она итак была не слишком рада тому, что Григорий пытается контактировать с Польшей, так ещё женился. Да на ком! На католичке! Это был позор. — Что думаешь по поводу… сына? — спросила Екатерина Марию, шьющую что-то незамысловатое на платке. — Что думаю? — на миг Мария оторвалась от шитья и не мигая, всмотрелась в лицо Екатерины, — Он совсем не такой, какой я хотела бы. Женат на католичке, таскает с собой мальчонку, водится с самим Сигизмундом! — И чем эта ведьма его приворожила? Смотреть на неё даже невозможно, Мария Фёдоровна. Женщины ещё какое-то поговорили о том, что всё плохо, царство рухнет и всем настанет конец. Нагай хотела сказать, что он скоро доведёт её до монастыря, но промолчала. Она слишком привыкла к жизни «матери царя», а её самолюбие просто не позволяло переменить настрой. Для нее Григорий — собачка, которой можно тявкать по разрешению. А иначе пристрелят. Фёдор не мог смотреть на Нагай как на типичную любящую мать-страдалицу. Он и ранее имел к ней неприязнь, но теперь она вызывала лишь отвращение своим двуличием. Кажется, Нагай посчитала, что её подслушивают, но когда она открыла дверь, то за ней никого не оказалось. Посчитав, что ей показалось, она закрыла дверь.***
К счастью, это единственное плохое, что ему удалось пережить в этот день. После обеда Григорий поехал на конную прогулку, взяв с собой Марину и Федю. Мальчик не понимал, зачем он здесь. — Kocham Cię, Demetriuszu, — на одном выдохе произнесла Мнишек, целуя Григория в губы. — Ja też cię kocham, moja panna Marina, — смущённо отвечал Григорий, радуясь, что у него получилось заполучить расположение Мнишек. Отрепьев говорил о своих мечтах, на что Мнишек улыбалась, кивая. А Фёдор ехал на Яхонте, точнее практически шёл черепашьим шагом. Только когда Отрепьев окликнул его, Фёдор пришпорив коня нагнал их. Он потерял всю суть диалога, хотя он ему неинтересен. Очередные сахарные речи о великой любви. Он хотел вернуться домой. А остальное его не волновало.***
Эти мысли долго вертелись в голове Фёдора, свеча догорела, но он этого не заметил. — Ох, Федя? Ты не спишь? — спросил Григорий, нежно гладя его по голове. — Нет, я скучаю по родителям, интересно, как они там? Ждут ли меня до сих пор или не увидели моей пропажи? — Фёдор тяжело вздохнул и уткнулся носом в плечо Отрепьева. — Но я же лучше них, я рядом, я люблю тебя как сына! Это не понравилось Фёдору. Никто не имеет права говорить, что он лучше его родителей. — А всё же… я скучаю по отцу, хотя он редко бывал дома и по маме, она много работала, но всегда была готова пойти со мной прогуляться по городу. Да, Отрепьев пытался быть заботливым родителем, но это было не то. Но выбирать не приходится. Федя лишь крепче прижался к своему «отцу». Здесь, в этом лживом мире, Лжедмитрий был единственной родственной душой, которую нельзя потерять. И Фёдор боится допустить мысль о смерти Отрепьева. В тишине произносятся такие нужные ему слова: — Я люблю тебя, сынок.