***
Начало второго года обучения оказывается полным выбора и сомнений. Специальность, более серьезные пары и более ответственный подход ко всему. Отсюда появляются новые занятия, отчасти немного пугающие, но не менее увлекательные. Хань присаживается за парту, стараясь не смотреть на тех, с кем у него сегодня пара. Совместные занятия с курсом старше — отвратительное напоминание о том, как все любят пошептаться у него за спиной. Напоминание о том, что его не любят, даже если он не будет отвечать, даже если он не будет поднимать руку. Все всё равно будут говорить о нем. Он слишком хорошо это знает. Хань опускает голову на руки — до начала пары вообще лучше не отсвечивать. Только получается как-то через жопу. Последняя парта — будто ловушка для мух, захлопывается моментально. Последнее свободное место тут же занимают, даже не спрашивая разрешения. — Эй, — тихо произносит Лу Хань, когда чужая сумка, неосторожно брошенная, толкает его в локоть. — Нельзя поаккуратнее? — Нельзя, — грубый глубокий голос заставляет Ханя вздрогнуть и поднять голову. Он встречается взглядом со старшекурсником — знакомого по перерывам и взглядам украдкой, когда спину прожигает огнем-меткой — и тут же тушуется. Хочется опустить взгляд снова, уткнуться головой в парту и больше ничего не замечать. Никогда. Но красивые глаза цвета фундука приковывают. Сначала взгляд, после — Лу Ханя к месту. Дернуться, сбежать, больше никогда не смотреть в его сторону. Но парень кривит губы в усмешке. А затем произносит то, что кажется самым сладким ядом из всех. Будто он змей-искуситель. — Взгляд оторвать не можешь? Я так тебе понравился? Хань уверен, что его щеки в этот момент наливаются краской. Возможно, как и уши. Возможно, как и весь он сам. Внутри что-то жутко трепещет, рокочет. И он не понимает, что это — страх, или что-то совсем иное, чего до этого он никогда не испытывал. Привлекательные парни для него — опасный шаг на скользкую дорожку. Ведь еще в школе он пытался понять: каково это любить кого-то, кто не отличается от тебя. Все было зря, его не понимали тогда, поймут ли сейчас? — Я… — Хань невнятно бормочет, резко отворачиваясь в сторону, чтобы не дай бог что. — Простите, было невежливо с моей стороны… Договорить он не успевает, его прерывает сначала смешок, который он слышит из уст старшего, а затем преподаватель, что входит в аудиторию. Привычным стремительным шагом, начиная пару буквально с порога, даже не стараясь потратить время на раскладывание учебных материалов. И все же Ханя пробирают мурашки, когда чужое горячее дыхание обжигает ему ухо. Старший шепчет, наплевав на занятие: — Меня зовут Чанёль. Пак Чанёль, — воздух слишком горячий, настолько, что у Лу Ханя внутри все закипает. Он, кажется, снова краснеет. — Запомни это имя хорошенько, малыш.\ \ \
Дни, недели, да и время за учебой пролетают. Проходят так стремительно, будто есть только сплошная ночь за окном: утром еще слишком темно, вечером — уже темно. Хань каждый раз старается чем-то себя занять: учеба, поиски подработки, снова учеба. Подготовка к зачётам — лишь бы лишний раз не думать о том, как собственный взгляд цепляется за Чанёля в коридорах. Не думать о том, что про него говорят после этого. Ведь Чанёль идеал, почти Бог Университета. Красивый парень, за которым готовы бегать все без исключения. Хань не бегает, за что уже несколько недель страдает. Резкие нападки душат и угнетают — и он все равно думает только о Чанёле. Каждый раз натыкается на него взглядом в коридорах университета, будто тот специально оказывается рядом именно тогда, когда Хань поднимает голову. Раз, другой — кажется совпадением. На седьмой — случайным стечением обстоятельств. На тринадцатый — уже даже не совпадение. Скорее опасное приключение, которые только начинается. Потому что каждый раз Чанёль смотрит именно на него. Нет, не смотрит. Пожирает глазами так, что даже отвернувшись, Хань чувствует острые ножи, летящие в спину. Слова тоже оказываются острыми. «Сладкая птичка» «Милая мордашка» «Малыш» И Хань, если честно, начинает ненавидеть себя. В тот момент, когда осознание бьет больнее всего. Острый взгляд Чанёля не только пугает его, но и завораживает. Потому что он цепляется за этот крючок, заглатывая наживку полностью, и сил на сопротивление у него практически не остается. Выглядит глупо, потому что Ханю ни за что не выиграть в гляделки с противником в тысячу раз сильнее. И он осознает это. В момент, когда пытается выдержать очередной взгляд Чанёля. И у него почти получается — как он думает. До тех пор, пока губы Пак Чанёля не расползаются в едкой усмешке. Он скалится, а Ханя пробирает не только страхом. Отвратительное предчувствие разливается внутри вместе с непонятным ему теплом. Будто он зависим, только непонятно от чего. Лу Хань чувствует себя, как испуганный мальчишка-отличник. Что-то подобное он испытывал еще в школе, когда ему угрожали местные задиры — плохие мальчики школьных времен. Но то была целая компания. А тут подобное ощущение исходит лишь от одного человека. Хань слишком отвлекается на собственные мысли, забиваясь в угол, пытаясь скрыться ото всех. И за этим он пропускает момент, когда Чанёль оказывается непозволительно близко. Он нависает над ним, интересуясь: — Учишься, малыш? Лу Хань дергается, ударяясь спиной об стену. Не слишком сильно, но ощутимо, чтобы после дернуться вперед. Он поднимает голову и смотрит на Чанёля — тот изучает его с ног до головы, будто Хань кусок мяса, который вот-вот подадут на обед. Улыбка-оскал, почти кажущаяся единственно возможной, так и не сходит с лица Пак Чанёля, когда он вновь начинает говорить: — Хочешь, чтобы я помог тебе с учебой? Я ведь твой старший. — Я… — Хань заикается, чувствуя неловкость. — Мне неудобно просить о подобном. Думаю, я справлюсь сам, сонбэ. — О, не стоит быть таким формальным. Можешь звать меня Чанёль-хен. Как тебе? Хань сглатывает, собирается ответить, но Чанёль явно не собирается принимать отказы, настроенный решительно, он в принципе не дает ответить: — Кстати, малыш, ты в прошлый раз так и не назвал своего имени. Бегал от меня так долго, пересаживался или приходил перед началом пары. Я расстроен. Так можно нарваться и на наказание. Последняя фраза звучит неприятно и жутко, Ханю ничего не остается, как назвать свое имя, хотя он уверен, что Чанёль и так его знает. У него было достаточно времени, чтобы разузнать о нем всё. — Л-лу Хань, — Хань наивно отгоняет все дурные мысли прочь, протягивает руку, надеясь на благоприятный исход. — Приятно познакомиться. Рукопожатие не сбивает Чанёля с толку, хоть оно и не свойственно корейским традициям. Наоборот, он сжимает руку Ханя крепко — слишком крепко, почти до хруста. Хань уверен, что пальцы еще несколько минут будут сильно ныть. И кажется, будто Чанёль получает от этого особенное удовольствие. — Ещё увидимся, малыш Хань, — победно произносит старший и возвращается к своей компании. Хань же понимает, что на несколько долгих секунд определенно перестал дышать. Чертовски опасный момент. Чанёль опасный тоже.\ \ \
Очередная неделя бегства от реальности проходит слишком быстро. Хань не то чтобы умышленно избегает как самого Чанёля, так и его взглядов, просто так выходит. За попытками избегать все возможные неприятности по-другому не получается. И все же Хань допускает ошибку, оказывается невнимательным. После второй пары, конечно же в самой душной аудитории из всех, он идёт в туалет. Желание освежиться кажется ему необходимостью первой степени. И Лу Хань умывается, не обращая внимания на скрип двери. А когда он слышит знакомый глубокий голос, оказывается слишком поздно, чтобы что-то менять. Чанёль смотрит на него через зеркало, как хищник на добычу. И если Хань шевельнётся, то тот сразу вонзит в него свои зубы. — Ну, привет, — говорить старший, резко оказываясь рядом и прижимая Лу Ханя к раковине. — Так давно тебя не видел, что успел соскучиться. Хань только и успевает, что испугаться, округлив глаза, он смотрит в зеркало на Чанёля — тот не уступает, не даёт отойти или отстраниться. Пак и сам смотрит на него через отражение — с улыбкой. А потом наклоняется к шее Ханя, втягивает носом воздух: шумно и с наслаждением. Будто может почуять страх. — Боишься меня? — горячее дыхание обжигает шею Ханя. И если бы он мог, он обязательно бы отстранился, но некуда. И это жуткое упущение, потому что за обжигающим кожу дыханием следует поцелуй. Один, другой — Хань тут же пытается убрать от себя руки старшего: оттолкнуть, развернуться, сделать хоть что-нибудь. Но Чанёль хватает его поперек туловища, прикусывает нежную кожу на шее, и Хань вскрикивает, и сам пугается того, как громко у него это выходит. — А вот это ты зря, — голос Чанёля звучит грозно, опасно. Ноги у Ханя невольно подкашиваются, особенно когда Чанёль разворачивает его лицом к себе. Он тут же упирается руками старшему в грудь, будто это может остановить его напор. Только не останавливает, и Чанёль, прикусывая губы Ханя, целует его, сильнее прижимая к себе. Копчик больно упирается в раковину, Хань стонет от боли в чужие губы. И из-за этого поцелуй выходит более агрессивным, более требовательным. А потом все заканчивается. Так же резко, как и началось. Хань моргает, фокусирует взгляд на Чанёле — получается плохо из-за подступающих слез. Пак Чанёль же, уходя и посмеиваясь, кидает ему через плечо: — На сегодня с тебя хватит, малыш. Но, обещаю, в другой раз мы продолжим. Уж очень мне нравится твоя мордашка в слезах.\ \ \
Страх забирается под кожу колючими шипами и опасными лезвиями. Лу Хань, и без того чувствующий себя не совсем комфортно в стенах университета, теперь ощущает чрезмерное давление и опасность — что в коридорах, что в аудиториях. Сейчас он лишь жертва — убегает от всех. Будто Чанёль мог рассказать всем о случившемся, будто он мог мог присвоить его как игрушку, с которой будет играть при всех, наплевав на мнение окружающих. Хань останавливается на лестничном пролете между этажами, и делает он это очень зря. Будто по волшебству Пак Чанёль настигает его, точно коршун. — Меня ждёшь? — спрашивает старший, укладывая руку на плечо Ханя. Сердце тут же предательски падает вниз. Он сам готов упасть вниз, только бы больше не испытывать подобного унижения и давления со стороны. Только бы сердце не стучало так громко, пытаясь вырваться из грудной клетки. Потому что Ханю кажется, что стучит оно совсем не из-за того, что ему страшно. — Чего тебе надо, Чанёль-хён? — вопрос из-под уст Ханя выходит не таким грозным, как хотелось бы, даже с учетом того, как он делает акцент на имени. А ответ заставляет мелко содрогаться — не такого он ожидал, совсем. — Тебя. Я хотел бы тебя. Прямо сейчас, целиком и полностью, но держусь из последних сил. Чанёль говорит это, и даже в его голосе ощущается какое-то особенное, неподдельное счастье. Ощущается возбуждение, будто они подростки, уже давно состоящие в отношениях, и это типичный разговор, когда хочется нагнать страсти, дать друг другу чуть больше эмоций, чем обычно. Хань никогда не был в отношениях, но именно так он чувствует возбуждение в голосе старшего. Только вот про Чанёля и его приключения он послушать успел. И это совсем не красит картину происходящего, а делает ее только хуже. Размалёванной в темные — негативные — цвета, а все потому, что Чанёлю не принято отказывать, не принято говорить всё, как есть. Пак Чанёль на голову выше Ханя, если не больше, да и физически сильнее. Это, конечно, не значит, что он не может за себя постоять. Просто Чанёля принято любить и не перечить ему, не то будет хуже. Лу Хань первый раз в своей жизни, вместо того, чтобы сбегать, идет на попятную. Не буквально, но ситуативно. Зная точно, что потом будет об этом жалеть. Может, через пять минут, может, через день или два. А может прямо сейчас, всего лишь минутой позже случившегося. Поводок затягивается сильнее. В случае с Ханем — Чанёль крепко держит его за руку, уводя с лестничного пролета. Всего пара минут, и Пак заталкивает парня сначала в туалет, а потом и в отдельную кабинку, закрывая её на щеколду. Сердце пропускает удары одно за другим, слишком торопясь в перекачке крови. И если сейчас случится инфаркт, то Хань даже не удивится. Случается кое-что хуже: Лу Хань делает вдох и понимает, что срывается. Точно так же, как с его губ срывается первый всхлип. — Ну, — почти ласково произносит Пак, — ты чего? Я же не кусаюсь. Пока что. Руки Чанёля забираются под футболку Ханя, сжимают бока, щупают, изучают. Он пальцами проходится по ребрам, и в этот момент ловит губами очередной всхлип, целуя: жадно, грубо и влажно. Лу Хань умирает внутри самого себя, когда пальцы Чанёля проворно расстёгивают молнию на его штанах. Когда горячие пальцы касаются головки члена. Лу Хань умирает, понимая, что возбуждён. Умирает, зная, что это не отношения. Что чувства, судя по общим впечатлением о Чанёле, может испытывать только он. А то, что испытывает сам Пак Чанёль не больше простого возбуждения от издевательства над другими. И чувства Ханя, несмотря на грубость, укусы — то, как Чанёль касается его: это первый ласки в его жизни. Первая интимная близость такого рода. И от этого только хуже. Именно поэтому Хань начинает рыдать, а не только всхлипывать. — Только не кричи, будь тише, прошу, — Чанёль говорит это так ласково, что Хань сначала не понимает смысла сказанной фразы. Будто она выходит смазанной в его сознании, какими-то несуразными подтеками краски. А потом Чанёль берёт его лицо в свои большие ладони, сцеловывает слёзы — и это ужасный, почти дикий контраст. Настолько дикий, что Хань готов начать задыхаться по новой. Как и в момент, когда Чанёль касается его снова и снова, когда водит рукой по его вставшему члену. Когда заставляет Лу Ханя кончить в эту большую и теплую ладонь, что всего пару минут назад касалась его лица. Хань чувствует себя отвратительно, сползая по стенке вниз, стоит только Чанёлю ослабить хватку. Взгляд невольно цепляется за стояк самого Пака, он довёл его — Ханя, — но сам ничего не сделал. Пока. — Так внимательно смотришь, хочешь продолжить, малыш? Членораздельно изъясняться не получается, а щёки заливает румянец — он пойман с поличным на своем постыдном взгляде. И всё же он отрицательно качает головой, забиваясь дальше к стенке, а Пак Чанёль смеётся. — Твоя взяла. В этот раз. Думаю, здесь слишком грязно, чтобы портить тебя вот так. Чанёль многозначительно смотрит на него, играя бровями. А потом открывает дверь кабинки и выходит наружу, вот так оставляя его наедине с тем, что только что произошло. Лишь напоследок бросает: — Приведи себя в порядок и выходи. Не хочу, чтобы кто-то увидел тебя в таком состоянии.\ \ \
Дома Лу Хань запирается в своей маленькой комнате, заливаясь куда более настоящими и какими-то дикими слезами. Он рыдает взахлёб, улыбаясь лицом в подушку. Позволяет эмоциям взять над собой верх. Он чувствует себя грязным и испорченным. Но, одновременно с этим, не может не вспоминать большие горячие ладони, которые так умело его ласкали. Первое ощущение настоящего возбуждения, которое не сравнится с мыслями о предмете обожания или возбуждении от просмотра порно. Мысли заполняют его сознание — каждая из них о Чанёле. О том, как на него смотрят другие в университете. О том, что о нём говорят. Хань ломается. А сердце по-предательски стучит в такт слезам, которые так и продолжают бежать одна за другой. Он пытается привести себя в порядок. Пытается дышать, чтобы хоть как-то помочь себе. Получается слишком плохо, уродливо, но за одной мыслью следует другая, выбивающая воздух из лёгких. Лу Хань не может не пойти в университет завтра. Да и на следующей неделе пропустить не может — важные пары, подготовка к зачету. А это значит, что с Чанёлем он обязательно столкнётся. И если всё продолжится, то Хань не знает, что будет с этим делать. За этими мыслями он не замечает, как засыпает. Но даже во сне по его щекам текут редкие слёзы.***
Пак Чанёль удобно устраивается на подоконнике в компании своих друзей. Он совсем не слушает их шумные разговоры, лишь смотрит по сторонам. Не то чтобы он ищет глазами Лу Ханя, просто так выходит, машинально. Снова и снова он выхватывает его макушку из толпы, или его рюкзак. Он смотрит на то, как парень копошится и забивается по углам, точно мышка. И то, каким Хань выглядит зашуганным — нет, не возбуждает его, но волнует достаточно, чтобы он продолжал следить за каждым движением юноши. Он ухмыляется собственным мыслям о том, что Хань похож на невинного котика, которого так и тянет приласкать. А «друзья» в очередной раз неверно расценивают его взгляд. Гадко хихикают, толкают его в плечо и указывают куда-то в сторону. — Охотник снова вышел за дичью, а, Пак? — Джэхён посмеивается, хлопая его по плечу, — кто на этот раз? Симпатичная пташка? — Ага, — Пак кивает, даже не пытаясь разубедить друзей в своих намерениях. Он сам виноват в том, что у него на лице надпись огромными буквами — «мудак». Пусть и дальше думают, что чувства не для него, что любить и ласкать — слова, которых он знать не знает. Так проще. Для него. Для Лу Ханя, как он думает, так тоже будет проще.\ \ \
Чанёль ловит его в перерывах — снова и снова. Не дает улизнуть, но не касается — специально тянет время, растягивает удовольствие. Не замечая, что это видят другие. Не обращая внимания на то, что о нём — о них — говорят. Хань только вжимается в стену, чтобы быть как можно дальше. Чтобы не касаться, не думать. А Чанёль почти рычит, приближаясь сильнее, нависая над ним и впиваясь пальцами в запястья — до синяков. Это продолжается долго, даже слишком долго. И Чанёль срывается, сначала на громкие грубые фразы, потом на грубые действия, оставляющие следы: не только в душе, но и на теле. Пак не специально делает это. Но, как только он видит страх и поступающие слёзы в глазах Ханя — наваждение отступает. Потому что мольба в чужих глазах оказывается сильнее собственного желания. Собственного возбуждения. — Малыш, — он шепчет на ухо Ханю вещи, которая не хочет говорить, но так выходит. Чанёль — плохой: все должны это знать, все должны его бояться. — В следующий раз я не отступлю. Понимаешь? Собираюсь дойти до конца и заставить тебя стонать и кричать, заставить… — Пусти, — слишком жалобное, с крупными слезами в глазах. С попытками выбраться из крепкой хватки. Пак Чанёль целует вместо того, чтобы отпустить — целует не грубо, а нежно. Лишь слегка прикусывая Ханю губу, чтобы тот пустил его в горячий и влажный рот. Чанёль не замечает, что ломает Ханя. Жестоко и безвозвратно. Снова касаясь, целуя. Вызывая в Лу Хане ужасные, нетипичные для него чувства. Аморальные. И это отвратительно. Хань понимает все это от и до, но ломается. Под настойчивыми поцелуями доламывает сам себя.***
Хань стоит в туалете перед зеркалом. Туалет тот же самый, но время другое. Только воспоминания всё равно мурашками бегут по коже. Он умывается холодной водой, пытаясь смыть грязь, свои мысли и чужие ласки. Только те, будто нарочно, кажутся нужными, необходимыми. И Хань понимает, что это грань. Лезвие, по которому он прошелся, разрезало пополам и скинуло половинки вниз. Он взрослый, но внутри все сжимается от страха и осознания. Чувство похожее на детское чувство страха и незащищенности, когда хочется спрятаться под кроватью от грозы. Только прятаться в таком возрасте уже не получается. — Чёрт, — шепчет он отражению. — Пойми же наконец: любви между жертвой и насильником не может быть. Мой мозг выдумал эти чувства — психологическая защита. Я оправдываю его действия, потому что хочу оправдать самого себя. Поэтому меня так тянет к нему. — Тянет к кому? — знакомый голос выбивает воздух из лёгких, а нервы натягиваются тонкими струнками. На секунду Лу Хань думает, что всё циклично, повторяется одно за другим. Он знает, что будет дальше, видит в отражении, в глазах Чанёля. И вместо того, чтобы позволить ему сделать этот шаг, делает его первым — сам. Поворачивается к старшему, смотрит внимательно. Изучает реакцию Чанёля на своё поведение — в душе, совсем немного, но охотником хочет стать он сам. Потому что сердце выбивает свой собственный ритм. — Ответь на вопрос, или продолжим играть в гляделки? — ухмыляется на его взгляд Чанёль. Хань моргает, но не отворачивается. Наоборот, подходит ближе, отламывает от себя последние куски. Куски прошлого себя — версию, которую Пак Чанёль уничтожил своими собственными руками. — Знаешь, что такое стокгольмский синдром? — тихо спрашивает Хань, опуская руку на грудь Чанёля, тот смеётся. — Конечно. Я ходил на те же пары, что и ты, — Чанёль хватает пальцы Лу Ханя, сжимает до лёгкого хруста. — Хочешь сказать, что у тебя от меня зависимость? Хань не психолог. Не тот человек, который может сказать, какие фразы будут работать, а какие нет. Он, в принципе, не знает, что делать с Пак Чанёлем. Не знает, как жить с тем, что есть у него самого в голове. — Я люблю тебя, — тихо, едва слышно. Но и этого достаточно. Он чувствует, как Чанёль напрягается сначала, а потом утыкается ему в шею, выдыхает шумно. Старший прикусывает нежную кожу, оставляет следы зубов, оставляет засосы. И ничего не говорит, будто молчать — лучший вариант из всех. Не такой болезненный. Он не говорит долго, целуя губы, сжимая чужие бока и заламывая Ханю руки. Настолько долго, что потом, когда все-таки начинает говорить, его голос хрипит, режет слух Лу Ханя. — Малыш, ты не создан для секса в грязном туалете. Как бы сильно я тебя не хотел. — Что?.. Что ты имеешь ввиду? Чанёль улыбается, оставляя лёгкий поцелуй на его щеке. — Я напишу тебе адрес. Приходи.***
Лу Хань выдыхает и смотрит на дверь перед собой. Дверь в квартиру, за которой его скорее всего ждёт очередная неприятность. Имя которой — Пак Чанёль. И от этого в голове шумит слишком громко. Хань считает, что шум в голове не столько от бурлящей внутри крови, сколько от чёткого осознания — ему это необходимо. Необходимо оправдать унижение, всю боль, что он испытал за то недолгое время знакомства с Пак Чанёлем. И если проще оправдать это любовью… Он готов оправдывать. Хоть до конца жизни, если это спрячет его слабость перед другими. Хань сам будет верить и надеяться, что его чувства к Чанёлю настоящие. Потому что… Не будь Пак Чанёль агрессивным, не нападай он на других — это был бы самый настоящий идеал мужчины. Для девушек, для парней. Господи, да для кого угодно. Он высокий, красивый — предел мечтаний. Но то, что происходит между ними — кошмар. Только вот правильно говорят, что человеческая душа — это потёмки. Собственная душа для Лу Ханя такая же тьма, ведь он не понимает, как доходит до этого. Рука дрожит, но он всё равно притягивает её к двери. А затем стучит, очень быстро и, как ему кажется, совсем неслышно. Каждая минута ожидания кажется ему невыносимой. Только некоторое время спустя раздаются быстрые шаги. Дверь перед Ханем распахивается, и Чанёль, которого он видит перед собой, ещё больше не соответствует сложившемуся о нем впечатлению. Потому что Хань всё это время думал, что Пак Чанёль не может выглядеть по-домашнему. Только не с его характером, только не с теми повадками, которые тот показывает в университете. Но он именно такой — в домашних шортах и растянутой футболке. Странное чувство внутри Ханя разливается с новой силой, будто река выходит за свои берега. А Чанёль вскидывает бровь, смотрит на младшего и выдаёт простое: — О… — щёки Ханя тут же покрываются красными пятнами, он делает шаг назад — почти попытка сбежать. Однозначно провальная, потому что Чанёль быстрее: стоит сделать шаг, и он хватает его за руку, тянет на себя. — Малыш, не думал, что у тебя хватит смелости. И Хань сам не понимает, откуда у этой смелости растут ноги, если на деле каждый шаг такой страшный. — Молчишь? А проходить будешь? Лу Хань кивает, а затем медленно заходит в квартиру. Почти пустую студию, где есть только кровать, кресло и стойка с гитарой. Он сглатывает — видимо слишком шумно, потому что Чанёль усмехается. Спрашивает: — Другого ожидал? Думал, что я живу в притоне, где куча развращённых парней и девушек? — Я… — Шучу. Что тебе обо мне думать — это твоё дело. Я не претендую на звание ангела во плоти. Особенно, когда я хочу тебя, твоё тело. — Чанёль-сонбэ. Чанёль всё ещё держит его за руку, будто, если отпустят, Хань непременно сбежит. Только вот нет. Бежать некуда. Домашний Чанёль выглядит не грубо, несмотря на все произнесённые слова, и Хань сдаётся, утыкаясь в чужое плечо. Слова сами срываются с губ, нарушая хрупкое равновесие маленького мира. Хань, скорее всего, фетишист, а не долбанный романтик. И возвращаться к боли и страданиям — его цель. Он — серая мышка, созданная для страданий. — Я сам больной ублюдок, а не ты. Потому что я хочу, чтобы ты растерзал меня. Потому что у меня есть чувства, и я думаю, что это любовь. Конченная. Потому что мне одновременно больно и приятно от мыслей о тебе. О том, что ты сделал и сделаешь. Чанёль поворачивается к Ханю, поднимает его голову, больно впиваясь пальцами в подбородок. Он смотрит ему в глаза, изучает внимательно, но больше не видит в них того загнанного взгляда. — Ты думал о том, что можешь перестать мне нравится, если больше не будешь сопротивляться? — Да, — ответ слишком честный. Даже удивительно. — И к каким выводам ты пришёл? — Мне всё равно. Даже если поиграешь и выкинешь. Всегда есть вероятность, что после меня будут другие. Поцелуй выходят резким, агрессивным, очень настойчивым. Чанёль сминает губы Лу Ханя своими губами, жадно прикусывая их. Руки забираются под одежду, и Хань хватается за плечи Пака, чуть ли не повисая на нём. Этого ли он хотел? Это ли ему было нужно? Да, скорее всего. Потому что любовь — дрянная сука. Потому что проявление агрессии и абьюз — это тоже чувства. Только те, которые ты контролировать нормально не можешь. Да, это плохо, отвратительно и просто ужасно. Но если другие живут с подобным, разве Хань не сможет с этим жить? Вдруг это можно будет исправить? Чанёль заваливает его на кровать, попутно пытаясь снять мешающую одежду, такую лишнюю в этот момент. — Знаешь, что я буду делать? Хань кивает, не в силах выдавить ни слова. — Отлично, малыш, но не кричи слишком громко, соседи могут не понять.