Сборник с ВМФ

Утешать плачущих адмирал цур зее Олаф Кальдмеер, барон Цвергвальд, не умел. На море он обычно имел дело с ленью, трусостью, некомпетентностью, враньем и иногда воровством. С дворянским негодованием ему приходилось встречаться на суше, и даже драться на дуэлях, ведь его простое происхождение стояло костью в горле у всех, кто был вынужден отдавать честь и кланяться сыну оружейника, милостью кесаря произведенному в адмиралы и бароны. Но Бернадетта… Его молодая жена, баронесса Цвергвальд, сидела перед ним в своем будуаре, и по ее лицу катились крупные слезы. — Дорогая, — Олаф опустился на колени перед креслом и поцеловал маленькую нежную кисть, — что вас расстроило? Я могу что-то сделать? — Прошу прощения, — баронесса судорожно вздохнула, возвращая себе положенное благородной женщине спокойствие, — мое огорчение не стоит вашего беспокойства. Я хотела бы побыть одной. Олаф медленно поднялся на ноги, снова целуя тонкие пальцы, и осмотрелся. На столе среди бумаг лежало письмо — быстрый взгляд позволил увидеть, что это приглашение к графине Марге на обед в честь рождения внука. Чувство вины набросилось осенним шквалом. Бедная Бернадетта… Брак был политической уступкой, способом связать адмирала со старой элитой и великими баронами, и юная баронесса была по сути заложницей. Повинуясь приказу кесаря, Кальдмеер бы надел браслет на любую руку — но его жена с искренним восхищением смотрела на него, стоящего во главе Западного флота, с радостью принимала его неловкие ухаживания и смешные подарки, а потом ждала. Из похода на Хексберг вернулся лишь один корабль, долгие недели все считали, что адмирал Кальдмеер погиб вместе со своим флотом. Чего стоило молодой баронессе дождаться вестей, а потом продолжать поддерживать видимость того, что все хорошо — что ее муж не проиграл, не потерял все, не попал в плен… Но она осталась верна ему, не возвратилась к семье, не отреклась — ни во время плена, ни после обмена пленных, ни во время суда. Если бы не милость кесаря и политические интриги герцогини Штарквинд, он бы не вышел из замка Печальных Лебедей. Может быть, так было лучше для погибших моряков Западного флота и Дриксен, но для Бернадетты… Теперь ее не примет семья. А без наследника баронство вернется короне, оставив Бернадетту с разбитыми надеждами. Графиня Марге обрадуется возможности клюнуть внучку, не оправдавшую ожиданий, а сам Олаф скоро выйдет в море — как только со стапелей сойдут новые корабли — и не сможет ее защитить. Тем более, что из следующего боя — или шторма — он может и не вернуться. Как не вернулись Доннер, Шнееталь, Бюнц и тысячи других, чьи имена и лица проходили перед глазами каждую ночь. Олаф знал, где пролегает граница возможного. Талигойский плен и особенно знакомство с вице-адмиралом Вальдесом научили его, что невозможное возможно, реально и, к сожалению, обыденно. Как ветер в лицо, выбивающий корабли из линии — или распахивающий накрепко запертые окна. Вальдес вернул ему шпагу — и, да поможет Создатель, Олаф Кальдмеер этой самой шпагой обеспечит счастье своей жены. *** Карета с пленниками ехала быстро, не задерживаясь излишне. Отряд охраны выбирал небольшие постоялые дворы на отшибе, чтобы не привлекать излишнего внимания. Зрелая, но все еще красивая женщина гордо вскидывала черноволосую голову, а четверо детей, вышедших из младенчества, но не дошедших до возраста оруженосца, и вовсе глазели по сторонам, рассматривая поездку как приключение, а не похищение кровными врагами. Трое мальчишек не переставали болтать на марикьяре, которого Руппи не знал, а девочка прижималась к матери и стреляла черными глазками из под ее руки. Руппи чувствовал себя неловко — он бесконечно верил своему адмиралу, и знал, что Олаф Кальдмеер не запятнает свою честь ничем и никогда, но порученное ему задание было слишком необычно. Похищение маркизы Альмейды с детьми на пути из Марикьяры в Кэналлоа — это было безумно, дерзко и удивительно, но план адмирала был безупречен. Они не стали наказывать команду захваченного ими торговца за поднятый Альмейдой райос, просто связали и отпустили, забрав свою живую добычу на борт “Кунигунды”, отбитой когда-то у пиратов, которая была меньше погибшей “Ноордкроне”, но быстра и маневренна. Поместье Цвергвальд показалось на горизонте, и Руппи выдохнул от облегчения. Адмирал все объяснит, вернутся привычная ясность и спокойствие. *** — Сударыня, — вышедший из особняка человек поприветствовал ее на талиг и вежливо, но неглубоко поклонился, — Позвольте представиться — адмирал цур зее Олаф Кальдмеер. Эсмеральда Альмейда чуть склонила голову, но осталась стоять, закрывая собой притихших детей. Похищение застало ее врасплох, но за время пути она подготовилась к разговору о выкупе. Если бы их хотели убить, убили бы сразу. Перед ней стоял военный из Дриксен. Или нет, моряк. Слишком знакомы ей были и расставленные для равновесия на качающейся палубе ноги, и обветренная кожа, и прищур серых глаз на суровом лице, перечеркнутом старым шрамом. Старым — явно не результатом осеннего сражения с эскадрой ее мужа. — Приношу свои извинения за причиненные неудобства и тяготы дороги. Вам и детям отведены покои во флигеле. Прошу не пытаться бежать. Я рассчитываю, что в скором времени адмирал Альмейда приедет за вами и вы вернетесь в Талиг. — Вы собираетесь требовать у моего мужа выкуп? — Не деньгами, — моряк поморщился, — но я собираюсь стребовать долг. — Он вас отпустил, — прошептала маркиза, вспомнив имя. — И я тоже рассчитываю вас отпустить, а пока вам будут предоставлены все удобства. Маркиза проследовала в отведенные покои, обратив внимание на оценивающий взгляд, брошенный адмиралом на детей. *** Письмо привез в Хексберг контрабандист — ушлый малый, которому тем не менее можно было доверять. Адмирал Альмейда сжал кинжал на поясе до боли в руке и побелевших пальцах — и он бы отдал оставшиеся четыре, лишь бы письмо было фальшивкой. Но знакомые выражения слегка неловкого талиг говорили о том, что отправителем был Ледяной. Адмирал, проведший четыре зимних месяца в гостях у Вальдеса, не испытавший никаких тягот плена или неудобств — и отплативший за гостеприимство похищением семьи самого Альмейды. Вести о нападении на торговое судно, перевозившее маркизу, пришли тремя неделями раньше — и Альмейда потерял сон в ожидании новостей. Он подозревал пиратов, бордонцев, шадов, ардорцев — но только не Кальдмеера. Поверить в то, что Ледяной адмирал решился на месть, было сложно. Да и само письмо было составлено в выражениях, не говорящих о ненависти. Вызвав Вальдеса, он налил себе ведьмовки и выпил пару глотков, а потом отшвырнул бутылку. Вальдес примчался мгновенно — все они, кто знал о похищении, были на взводе. Братья Вальдеса обшаривали бухты и порты, искали свиделей, как и часть эскадры, ненужной сейчас на севере. Даже фельпец отправил одну из галер присоединиться к поиску — и это удачно, так как оставшаяся галера сможет отвезти их в Метхенберг, если… если Вальдес сочтет, что письму можно верить. — Новости? — выдохнул он с порога, оценив запах ведьмовки и осколки. Альмейда молча протянул смятое письмо, а потом вогнал кинжал в стену. Эномбредастрапэ! Тогда, перед боем, он просто хотел уничтожить тех, кто покусился на оставшийся без защиты Хексберг, кто поддерживал узурпатора, захватившего его соберано… Райос, алые флаги Марикьяры, казались уместны — настолько его вела ярость, требующая выхода. Сейчас, когда соберано все еще был в плену, и этого не удалось исправить ни победой, ни побоищем, в сердце плескался ужас. Письмо приглашало их с Вальдесом в гости, на срок до шести недель, и обещало, что обратно они вернутся с Эсмеральдой и детьми. В письме не говорилось ни слова о том, что будет, если они не согласятся. Пальцы опять свело — он сжал руки в кулаки, и от желания заорать и разнести все вокруг пришлось зажмуриться. — Рамон, — позвал Вальдес, и он открыл глаза. Перед ними плыли красные пятна, и от этого казалось, что бумага письма алая. Как райос. — Рамон, — повторил Вальдес, с беспокойством глядя на него, — я съезжу сам. Олаф не станет… — Олаф?! — взревел Альмейда, наконец нашедший повод сорваться, — ты четыре месяца трясся над этим гусем, как родным, а в ответ! — горло перехватило. Если. Что с ними будет, если Альмейда не поедет. Война в разгаре, пусть для оголенного побережья хватит и четверти эскадры. Хулио Салина пройдет огнем и мечом, Антонио Бреве методично зачистит все земли на дневной переход вглубь Дриксен, пока Альмейда будет — что? Ждать? Пить? Молиться? — Можно ли ему верить? Если мы проведем шесть недель в дриксенских гостях — и как, кошки побери, он намерен скрыть двух талигойских адмиралов от кесаря? — что он от нас потребует? Зачем мы ему? Хочет выманить и убить? — Я и в это письмо не верю, — грустно усмехнулся Вальдес. — Олаф Кальдмеер самый честный и благородный враг, который мне встречался. Похищать женщину и угрожать? Не представляю, что с ним случилось. В то, что его сломали на допросах, не верится. — Можно потребовать доказательств, что Эсмеральда у него — но это лишние четыре недели плена для нее и детей. Эномбредастрапэ, дети! Сколько дриксенских детей осталось без отцов после схватки у Хексберг — и шторма, утопившего уцелевшую в бою половину Западного флота Дриксен. До этого дня Альмейда не задумывался о родственниках. О женах. О детях. Соберано запретил обмен заложников — и Альмейда велел не брать пленных. Он не мог спасти соберано, но сидеть в Хексберг бесполезным грузом и даже не попробовать спасти жену? — У него есть дети? Семья? — Рамон попытался понять причину. Сколько лет Кальдмееру — за пятьдесят. У него могли быть дети на флоте, и тогда они погибли под пушками. Или утонули в воде, как утонул бы сам Кальдмеер, если бы не фельпец, не поднявший райос. Райос. — Не знаю. Отпусти меня одного, Рамон, — Вальдес еще раз прочел письмо, — если у господина адмирала есть какие-то претензии, то только ко мне. — Тем не менее, он захватил мою семью, и приглашает в гости нас обоих. Скажи Луиджи, пусть готовит галеру. *** Закрытая карета и смущенный Фельсенбург ждали на причале. Вальдес изящно поклонился и протянул ему свою отстегнутую шпагу. Альмейда молча стоял рядом, сжимая перевязь в руках. — Дорогой родич кесаря! Не ожидал встретиться с вами так скоро, — с иронией сказал он. — Господа, — Руппи поморщился, и покачал головой, — вы гости, ваши шпаги останутся у вас. Не стоит привлекать внимание. Путешествие в карете не добавило ясности. Фельсенбург ехал с отрядом молчаливых слуг, половина из которых походила на бывших моряков. Одна короткая ночевка на постоялом дворе, где их провели в комнату, не снимая шляп и плащей, чтобы скрыть от случайных свидетелей. Вальдес проверил дверь — она не была заперта, а под окном не было стражи. Конечно, остановить побег можно было и другими способами — но то ли Фельсенбург считал, что они здесь по своей воле, то ли Кальдмеер велел не оскорблять талигойцев еще сильнее. Наконец перед ними распахнулись ворота добротного поместья, и Альмейда отдернул шторку и прижался к окну в попытках увидеть семью. Он видел, как Фельсенбург повернул голову, заметив движение, но тот не стал возражать. Слуги поместья ждали гостей, и необходимости прятаться больше не было. Кальдмеер приветствовал их коротким “Господа”, и провел в гостиную. — Где моя семья? — Альмейда тяжело дышал, настолько хотелось свернуть наглому гусю шею. Вальдес смотрел на своего бывшего пленника с недоумением. — С маркизой и детьми все хорошо, они здоровы. Вы сможете их увидеть из окна ваших покоев, после обеда они гуляют в малом дворе, — Кальдмеер выпрямился и поджал губы. — И чего же вы от нас потребуете? — в низком голосе Альмейды можно было услышать грозу. Он сам чувствовал себя грозой, готовой пролиться, ударить молниями, сжечь огнем, смыть водой, сдуть ветром. — Как я писал, я потребую личной услуги, не связанной с вашими должностями или противостоянием ваших стран. — Вы считаете себя вправе требовать? — удивился Вальдес. Кальдмеер заледенел еще сильнее. — У вас прекрасные дети, господин Альмейда, общаться с ними одно удовольствие. Позвольте выразить мои поздравления. — Заведите своих и общайтесь, пока живы. — Вот мы и пришли к причине моего приглашения, — Кальдмеер печально усмехнулся, — во время моего пребывания у господина Вальдеса меня часто навещали некие создания… — Девочки? — Вальдес поглядел на Кальдмеера с жадным интересом, — но вы не говорили… — Я не счел возможным жаловаться, так как полагал, что вы в союзе с ведьмами Хексберг. Кроме того, на них не действовали ни молитвы, ни эспера. — Причем здесь моя жена? — заорал Альмейда. — Прошу вас, тише. Иначе вы испугаете мою жену, — Кальдмеер посмотрел вверх, прислушиваясь. — Вы женаты? — Вальдес даже отошел на шаг от неожиданности. — Представьте себе, — Кальдмеер поправил браслет, невидимый под рукавом, — вот только после визитов ваших ведьм мое общество бесполезно для моей жены. Марикьяре смутились, Вальдес так и вовсе окинул Кальдмеера взглядом, заставившим того резко втянуть воздух. — Бесплодие, а не бессилие, — холодно уточнил он. В комнате воцарилось молчание, не прерываемое ни шагами слуг, ни звуками со двора. Наконец Вальдес подошел к столу, на котором стоял поднос с бокалами и корзинка с вином. — Это надо запить, если вы позволите? — Разумеется, прошу вас располагаться, — Кальдмеер отмер и помог открыть вино, — боюсь, кэналлийского у меня не найдется. — Мне очень жаль, — искренне произнес Вальдес, — девочки могут лечить, но… — Но при этом берут свою цену, — Кальдмеер пожал плечами, — возможно, мне следовало попросить вас о защите… или милости. Гордыня — один из грехов, но после поражения она помогала мне держаться. — Какую услугу вы хотели попросить, — устало спросил Альмейда, садясь за стол. — Моя жена мечтает о ребенке, которого я не могу ей дать, адмирал, — не менее устало пожал плечами Кальдмеер, — а у вас прекрасные дети. — Моих детей вы не получите! — вскочил на ноги Альмейда. — Тише. Я воспитаю вашего ребенка как своего, — скривился Кальдмеер, — моя жена в дальнем родстве с Фельсенбургами, у них в роду попадаются темноволосые. Альмейда упал на стул и уставился на Кальдмеера. Тот прикрыл глаза, а потом выпил вино залпом. — Почему… — начал Альмейда, взглянул на Вальдеса и замолчал. — Я танцевал с девочками годами, — ответил тот на незаданный вопрос, — но вы пригласили и меня? — Вы дружите с ведьмами. Они сумеют сделать так, чтобы адмирал выглядел мной в глазах моей жены? — Кальдмеер сжал бокал так, что еще немного — и осколки разлетятся. — Увы, — покачал головой Вальдес, — они сами могут принимать любой облик, но не могут изменить ваш. — Мне жаль, что ваш план не удался, — облегченно выдохнул Альмейда. — Это всего лишь значит, что нам с вами будет неприятнее, и придется договариваться в темноте, — Кальдмеер выпил залпом второй бокал. — А если я не соглашусь? Или вызову вас на дуэль? — Пожалованное мне баронство вернется кесарии после моей смерти при отсутствии наследника. Я с удовольствием дам вам удовлетворение, когда моя жена будет в тягости. А до тех пор и вы, и ваша семья в полной безопасности. В гостях. — Мой до… — Не вздумайте предлагать ваше гостеприимство моей жене, — тихим, почти шипящим голосом оборвал Вальдеса Кальдмеер, — она верная эсператистка и подданная кесаря. *** Альмейда смотрел из окна на Эсмеральду и гуляющих по двору детей. Энрике, Антонио и Роберто тут же разбежались в разные стороны — младший, Роберто, толкал палкой колесо, старшие кидали камнями в ствол одного из деревьев и спорили, кто метче. Исабель держала в руках две куклы и рассказывала что-то Эсмеральде, а его жена улыбалась в ответ, хоть и не выглядела счастливой. Впрочем, ее черные, почти не тронутые сединой локоны сияли, и сама она почти светилась под лучами нежаркого северного солнца. Как же он соскучился. Как же он хотел их всех обнять, и увезти хотя бы в Хексберг. Впрочем, там теперь безопасно, и едва ли он сумеет отпустить семью от себя обратно на Марикьяру. В окнах напротив дернулась занавеска, и Альмейда узнал Кальдмеера по шраму, тенью делившему лицо. Кальдмеер смотрел на детские игры, едва ли понимая чужую речь. Просто смотрел, и Альмейду внезапно прошило сочувствием. Он еще не видел жены Кальдмеера, и скорее всего и не увидит. Кошкин Вальдес — он признался, что просил девочек навестить пленного адмирала. Сначала, чтобы они помогли зажить плечу, потом — потому что Кальдмеер вел себя как обычно и не признавался в том, что видит странные сны, а под конец — потому что надеялся, что тот увидит ведьм, выглядящих как сам Вальдес, и ответит на симпатию. Кальдмеер провел Альмейду по покоям баронессы, пока та выезжала с визитом к кому-то из соседей. Кровать с балдахином у стены, сундуки и стол у окна, шкафы, ширма и стол для умывания. Альмейда должен был дождаться, пока в спальне погаснут свечи, зайти, раздеться за ширмой и ждать, пока Кальдмеер не коснется его. Что будет дальше, они не смогли обсуждать. Кальдмеер выглядел так, будто готов был убить Альмейду и Вальдеса. Альмейду трясло при мысли о том, что его жена находится где-то рядом, а он согласился провести не одну ночь — месяц с чужой женщиной. *** В покоях баронессы было темно. Альмейда на цыпочках прошел за ширму, ощупывая пол перед собой босыми ногами. Туфли он оставил за дверью вместе с камзолом. Сбросил рубашку и штаны, но исподнее придержал. Слышен был шепот, хриплый голос Кальдмеера, и высокий молодой голос баронессы. Альмейда говорил на дриксен — но не мог разобрать сумбурную речь влюбленных. Вздохи, смех, поцелуи — Альмейда понял, почему Вальдес не дождался признаний. Кальдмеер любил свою жену не меньше, чем кесарию. Вот прошуршало покрывало, и Кальдмеер подошел и нащупал его плечо, и потянул за собой. Альмейда оценил свое состояние — пусть он и согласился помочь, и выпил можжевеловой настойки, но не был готов. Кальдмеер ушел влево, к изголовью, продолжая ласково говорить что-то Бернадетте, если он правильно разобрал имя. Альмейда глубоко вдохнул и попытался нащупать женщину. Та взвизгнула от прикосновения к стопе — щекотно. Кальдмеер выругался и тут же извинился. Альмейда попытал счастья выше, нашел стройную ножку, пошел рукой вверх, к бедру, еще выше, и наткнулся на чужую ладонь. Резкое движение отбросило Альмейду в сторону, и он ткнул Кальдмеера куда-то в плечо — пусть тот уже определится. Кальдмеер извиняюще хмыкнул, поймал руку Альмейды, спустился ладонью до запястья и потянул вниз и вперед. Альмейда согнулся, сделал шаг, налетел на кровать и только успел упереться в кровать второй рукой, чтобы не упасть на баронессу всем весом. Левая рука, которую все еще держал Кальдмеер, лежала на шелковой коже живота, и Кальдмеер стал гладить нежную кожу, продолжая отвечать на вздохи и стоны, когда они спустились от живота к волосам и еще ниже. Слышать любовную возню, быть ее частью оказалось не страшно и не противно. Альмейда ласкал красавицу — она не могла не быть красавицей, с такой нежной кожей, тонким станом, мягкими, податливо раскрывающимися ногами, горячим жадным лоном, и наконец-то его подштанники стали ему тесны. Он попытался шевельнуться, чуть не потерял равновесие. Выждал момент, когда их сплетенные руки поднялись в воздух — и перехватил ладонь Кальдмеера, направляя к своему паху. Тот нащупал ткань и снова выругался. Бернадетта начала приподниматься — и Альмейда вернулся к ласкам, пока Кальдмеер стаскивал с него белье. Осторожно, пользуясь тем, что сейчас баронессы касался только он, Альмейда сел на колени между ее ног, услышал, как Кальдмеер вернулся, целуя ее и что-то говоря, и вошел в такое знакомое его руке лоно. Бернадетта довольно застонала, нужно было двигаться, но сейчас касаться баронессы руками было нельзя — едва ли она потеряла способность считать до четырех от страсти. Под руку попалась спина Кальдмеера — и Альмейда ухватился за нее, чтобы потянуть их обоих на себя. Любить втроем так ему еще не приходилось. Баронесса отзывалась то ли на его движения, то ли на ласки мужа — но уже скоро он почувствовал, как ее охватывает экстаз, и позволил себе последовать за грань. Он едва восстановил дыхание, когда Кальдмеер снова толкнул его, прося покинуть кровать. Белье, неизвестно куда заброшенное Кальдмеером, пришлось оставить, хорошо хоть бриджи с рубахой нашлись за ширмой. *** Эсмеральда снова гуляла с детьми. Рамон сжал кулаки, глядя на такую близкую и такую недоступную семью. Две недели, проведённые в поместье Кальдмеера, истощили его терпение. А ведь тот провёл в плену четыре месяца, не зная, удастся ли ему вернуться, и страдая от визитов кэцхен. Впрочем, сначала сны о молодой жене могли казаться благословением. Но если после он использовал молитвы и эсперу, чтобы их прогнать, то явно заметил разницу. Кошкин Вальдес! То он подсылал девочек генералу Вейзелю, то грустящему фельпцу. Что уж говорить о вражеском адмирале. Неудивительно, что Кальдмеер счел себя вправе требовать компенсации и с Вальдеса, и с его командующего, который не мог не заметить интереса подчиненного к пленнику — но не стал вмешиваться. Главнокомандующий дриксенского флота, избежавший гибели, несмотря на поднятый райос, которого не бросили в тюрьму, которого лечили, которому оставили адъютанта — разве Альмейда не считал тогда, что спасенная жизнь стоила любых развлечений, которые мог бы позволить себе Вальдес? Кальдмеер оказался честнее — он не винил Эсмеральду в грехах Альмейды, и, насколько было видно, обеспечивал ей спокойное пребывание. *** Прошло еще две недели, прежде чем хозяин, бледный и с дрожащими руками, объявил об успехе, и сообщил, что завтра их отвезут в порт, где все еще стояла галера Джильди. — Я могу увидеться с женой? — спросил Альмейда, едва сдерживаясь от облегчения. Вальдес растянул губы в улыбке, поздравляя — и отошел к столу за вином. Встреча с детьми и женой была счастливой — и горькой. Мальчишки наперебой рассказывали ему о настоящем морском сражении, и о военной и морской науке, которой с ними занимались Кальдмеер и Фельсенбург в свободное время; Исабель — о дриксенских куклах, которые все-все со светлыми волосами и в совсем других платьях, Эсмеральда просто облокотилась на подставленное предплечье и замерла — и он тоже замер, не в силах поверить, что они возвращаются в Хексберг. Следующим утром две кареты с плотно зашторенными окнами ждали во дворе, и дети спорили, кому выпадет ехать с матерью, а кому с отцом. Эсмеральда лишь качала головой, объясняя, что мальчишки могут меняться на каждой остановке, а Исабель поедет с ней, когда дверь особняка распахнулась, и на пороге появилась красивая молодая — двадцати с небольшим лет — белокурая хозяйка. Кальдмеер моментально оказался рядом и поддержал ее под руку, помогая спуститься со ступеней, а баронесса подошла к Эсмеральде и протянула ей какой-то сверток. Две головы, черноволосая и белокурая, склонились вместе, говоря так тихо, что нельзя было расслышать, потом разошлись. Вальдес не мог оторвать глаз от жены Кальдмеера, и Альмейда толкнул его плечом. Раз уж он сам не вызвал Кальдмеера на дуэль, не стоило давать повода к вызову Вальдеса. Два, три дня дороги до порта, десять дней в море — и они будут в Талиге. Баронесса вернулась к ступеням, оперлась о руку мужа и поднялась к парадному входу. Обернулась, окинув уезжающих гостей взглядом в последний раз, задержала взгляд на Альмейде, всех его шести с половиной бье роста, и чуть склонила голову, касаясь рукой плоского еще живота. Улыбнулась мужу, замершему на лестнице, и ушла в дом, не одарив Вальдеса своим вниманием. Альмейда сжал губы, чтобы удержать шок — баронесса знала? Догадывалась? Что она сказала Эсмеральде? Знал ли Кальдмеер? Слуга распахнул перед ним дверь одной кареты, другой слуга помог устроиться в другой карете маркизе, Исабель и Роберто, а Вальдес и старшие сыновья сели рядом с ним. Вальдес смотрел в окно, пока они не выехали со двора, но Кальдмеер не обернулся. *** — Вы хорошо себя чувствуете? — Кальдмеер замер рядом с креслом жены. — Да, благодарю вас. В доме так тихо без детей, — баронесса отложила вышивку и улыбнулась мужу. — Я молюсь Создателю, чтобы через десять месяцев здесь стало шумно. Не знаю, позволит ли мне служба присутствовать — зимняя навигация обычно спокойная… — Не волнуйтесь, за мной присмотрят слуги. А маркиза рассказала мне, чего ожидать. — Я рад, что вы подружились, что вам было не так одиноко, а маркизе было на кого опереться. — Это я благодарю вас, Олаф. Что бы ни случилось, вы подарили мне счастье, — баронесса лукаво посмотрела на мужа и добавила, — спрашивайте, я же вижу, что вас что-то беспокоит. — Могу я узнать, что вы подарили маркизе? — Кальдмеер опустился на пол и прижался к ее коленям, — это пустое любопытство, вы не обязаны отвечать… — Две куклы для Исабель, с черными волосами — их изготовили по моему заказу. Мальчик и девочка, в алых одеждах. — Почему алых? — Кальдмеер поцеловал ее пальцы. — Как флаги Марикьяры, ведь Антонио и Энрике скучали по дому. Кажется, они назваются райос?