Горький кофе

— Скажи, что ненавидишь меня. Гарри растерянно замирает. Жан оборачивается, по глазам оценивает глубину внутреннего диалога и бьется лбом о стену. Блядь, сука, почему всегда так вовремя? Проходит еще секунд десять. — Гарри, нахуй, или вынь или заебал думать. — Я… я тебя ненавижу… — он снова толкается, но медленнее. После Мартинеза ебля превращается в унылый пиздец. Гарри внезапно решил стать хорошим. У Жана бы никогда не встал на такого, он хочет его рефлекторно. Потому что когда-то работало. А Гарри… Гарри, наверное, ебет его из жалости. Во искупление. — Еще. — Я тебя ненавижу. — Скажи, что я бешу тебя, что порчу твой стиль. — Жан… — Скажи, что у меня член маленький. Что я хуевый детектив и хуевый напарник. — Я понял. — Он целует плечо, и это тоже не то, тоже ужасно. Ты хочешь кончить, а не плакать. Гарри, пожалуйста… — Ты самый хуевый на свете детектив, я тебя презираю. — он шепчет это в ухо нежно и беззлобно. Не как раньше. И это больнее, гораздо больнее. Замысловатая ирония. — Меня совершенно не заводят твои ягодицы. — он никогда не говорил «ягодицы», — Мне мерзко трогать твой член. Жан прижимается щекой к холодной стене. Он не будет стонать, нахуй надо. — Когда я целую тебя, — и он целует. — То меня тошнит. Как можно потерять все, если у тебя ничего не было? Оказалось, можно. Пьяный Гарри блюет через плечо, не вынимая член, и засыпает, давя своим весом, дыша перегаром в самую душу. Почему ты вообще скучаешь? Еще отвратительнее, еще грустнее, еще более одиноко. Жан всерьез думает подмешать ему что-нибудь в кофе. Чтобы еще хотя бы раз. — Меня тошнит, когда я думаю, что мог трахать тебя раньше. У тебя отвратительное лицо, пустые глаза, слишком веселые, так и хочется… — Что? — Неправильно? Жан снова оборачивается. — Я думал, надо говорить все наоборот. — Мудила. — Просто скажи, как ты хочешь. Ты хочешь — чтобы мозги по полу. Чтобы больше никогда. Или еще хотя бы раз.

* * *

Жан в сигаретном дыму, как рыба в воде. Нет, рыбы в воде не кашляют. Его тошнит, и зудит внутри. Как изжога или отрыжка. В его легких живет любовь, только он зовет её болью. По-своему он прав. Голова тяжелеет, когда смотришь с балкона. Внизу тощая кошка хромает через дорогу. Он представляет, что в комнате спит Гарри. Храпит, причмокивая, исходя слюнями. Очередная простынь похерена. Если не возвращаться с балкона, можно вечно делать вид, что у тебя кто-то есть. Кто-то, к кому можно вернуться в комнату. Раньше он думал, одиноко — это когда в мире больше не остаётся ни одного человека, который помнит про твой день рождения. Или когда идешь по ночной улице, и ждешь с надеждой, что кто-нибудь доебется. Или когда пьяная хтонь засыпает, не дав тебе кончить, и ты идешь на кухню курить и не спать. Ты не заслужил сон, только тошноту и боль в легких. Заведи уже трубку и соси сколько влезет. Смысл сигарет в том, чтобы убивать медленно. Если куда-то спешишь — лучше балкон. Но он не будет, это только шутки. Он умрет тихо и где-нибудь подальше. Он не хочет никому показывать свой труп. Он не хочет, чтобы какой-нибудь новичок заблевал улицу. Кицураги стучится, потому что Гарри ты перестал открывать. Ким за него переживает. Счастливый засранец. — Я жив, вольно, нахуй. Шутка, которой ты надеешься отделаться от жалости. Да, точно, он же не умеет смеяться. В этом вы похожи. Но в остальном… в остальном он, пожалуй, бесит. Ким смотрит внимательно и больше никак. Жан привык, что к нему вламываются. Он уходит в кухню, забыв, что Кицураги, как вампир, не может без приглашения. Теперь вспоминает, и это его веселит. Он почти проморгал кофе. — Я, собственно... Все-таки вошел. — Да не надо. Жан сыпет кофе из банки. «Ложки мыть — только зря время тратить». Он говорил о другом, но ты все равно согласен. — Иногда отгул это просто отгул. — Жан достает вторую чашку. — Сахар надо? Он не зовет людей на «вы», если они пришли его заебывать. — Да, спасибо, одну ложку. Жан кусает губу. Вот педрила. Он достает ложку. — Сначала все хотели, чтобы я о нем позаботился. И я заботился. Потом все хотели, чтобы я оставил его в покое. Я оставил его в покое. Теперь чем мне надо заняться, как считает общественность? Кицураги смешно щурится. То ли вместо улыбки то ли очки забыл протереть после улицы. — Я здесь не как представитель общественности. Жан не глядя швыряет сахар. Подавись, лейтенант, у меня кусочками. О, эти маленькие радости неспавшего злобного мозга. Ведешь себя, как леший. Как на балконе так «ау, ау», а как идут к тебе, только швыряешь сахар. Жан все-таки ставит чашку тихо. — Детектив говорил, у вас бывают эпизоды. Я просто хотел проведать. Не знаю, как заведено у вас в участке… — У нас в участке заведено хуй класть друг на друга, если вы не напарники. Но иногда и это не мешает. Жан смотрит на него с вызовом. Да, ему хуево. Да, все, кто угодно, в курсе. Ты не будешь играть в допросы с вокруг да около, это мило, но ты наигрался. Если Кицураги спросит напрямую, ты ему много расскажешь. Не из мести, просто вдруг хочется. — Интересный у вас сахар. — он кивает на пакетики для улик. — Угадай, кто это придумал. — Жан будет на «ты» до победного. — Удобно было таскать с собой на пикники к речным трупам. Потом Гарри еще кое-что придумал. Заменять сахар на все, что на него похоже, чтобы ты не сильно дергался, когда он… Жан уже сделал несколько глотков. Как-то слишком горько для кофе с сахаром. Ебаный в рот. Жан выхватывает чашку из рук, когда лейтенант снова тянется к ней губами. Он недоуменно моргает. Скажи ему, что ты мудила и выпроводи за дверь. Нам это не надо, у нас другие планы, Жан. Совсем другие. Он мало выпил, с ним все будет в порядке. А ты не спал, тебя снесет, как пёрышко, прямо в Серость, с балкона. Ты не хочешь, чтобы кто-то видел, помнишь? Он помнит, что он хочет Гарри. А Гарри хочет Кима, а Ким… Да, это было бы смешно. Настолько смешно, что даже ты бы посмеялся. Жан, Жа-а-ан, дружище. Это же подарок. Последний подарок Гарри, почти что на день рождения. И это действительно иронично — это ведь ты собирался подмешать ему что-нибудь. А теперь, поздравляю, вы с его новым напарником одни на кухне и выпили нечто, от чего его оранжевая куртка становится ярче и перестает бесить. Нет, Жан, нет, он же решит, что ты специально. Что ты психопат ебаный. А ты не психопат разве? Нет, психопаты не хотят с балкона. А хуйню в кофе — хотят? Где-то в дальнем углу затылка Жан помнит ощущение. Жан помнит, чем началось и чем кончилось, но не особо — между. И он успевает последнее, на что хватает затылка: — Не выпускай меня на балкон. И сам не ходи. Понял? Ким уже встал, и разве что за кобурой не тянется. Слава богу, у него нет с собой кобуры. Пришлось бы и ее отобрать. — Жан, с вами всё в порядке? Он точно решит, что ты ебанутый. Что ты наркоман и педрила. Погоди-ка, «Жан»? Он трогает плечи. Его перчатки не передают тепла, но они скользят так приятно, почти без трения. Жан улыбается: — В полном. Он пахнет кофе и смазкой. Не той — машинной, но ты уже подумал слово «смазка». Твой член стоит и тебе не стыдно. Интересно, он любит жестко? Интересно, будете ли вы оба стонать имя Гарри в конце? Жан смеется и смотрит на Кима, и Ким абсолютно потерян. Он как будто смущенно поправляет очки, не отводя взгляда. Ладно. Хорошо. Может, и не смешно. Может, как-то иначе. — Стоит взять завтра отгул… — это говорит твой затылок. Но Ким понимает по-своему. Может, он тоже не спал и его уносит? — Вот, значит, как. Кто первый тянется? Кто первый начинает? Он липнет губами к губам, так как будто бы в кофе был сахар. Ты бормочешь что-то невнятное, он щурится, он расцветает, выворачивается из своей куртки. Его очки что, цветные? Твоим легким нравится запах. Твоей шее нравится влажность. Твоему члену тоже, кстати. Его руки где-то, и там тепло, там тоже липко и хлюпает. Ты такой хлипенький, Жан, кто бы знал… давай-ка, раздвинь, здесь тесно. — Ты тоже слышишь? — Что? — Ничего. Ветер. Рот Кима мокрый. Ты знаешь, что рты мокрые. Но этот какой-то особенный, незнакомый. Он закрывает один глаз, как ящерица на солнце. Он раздел пальцы. — Блядь, лейтенант… Почему-то ты уверен, что ему понравится. Ты даже готов на «вы» Его мокрый рот издает очень мокрые звуки, поддевая головку, покусывая яйца. Цепная реакция звуков. Ким облизывает голые пальцы, так что очко сжимается. Вот бы Гарри охуел. Вот бы Гарри… Он задевает зубами, и ты стонешь оглушительно громко. — Да? — Его очки хитро блестят. — Почему-то я не удивлен. Ким сильно сжимает яйца, просовывает голый палец внутрь. Член Жана бьется по очкам, он кусает кулак. — Убери, хочу видеть твое лицо. Смотри на меня, когда кончаешь, или в следующий раз это будут не пальцы. Ким смотрит внимательно и больше никак. Так странно, что ты наверху, а внизу — он, с губами на члене, продолжает смотреть в запотевших очках. Он так в этом хорош, охуеть, как хорош. Пидрила со стажем. Для тебя все со стажем, Жан. Он находит точку, надавливает, и еще, и раздвигает пальцы, и ты скулишь, ты больше не можешь, ты оттягиваешь его за волосы и стараешься не на очки, но поздно. — Блядь, лейтенант, извини…те. — Умеешь ты, блядь, формулировать. Он щурится, он умеет шутить. Жан смотрит с невнятным страхом. Он умеет сосать и ругаться. Ким крутой. Теперь ты, кажется, понял. — Ты так похож… — На кого? — Да так… На то что мне нужно. На Гарри. Прости. По очкам не видно, но ты и так знаешь. Во рту горько. Тебе не стоило приходить сюда, Ким, не стоило переводиться. Утром ты поймешь, почему у нас заведено класть хуй друг на друга. Друг в друга. Ты ни при чем, Ким, но тебе и правда не стоило… С балкона дует. Покурить бы, пока не поздно. Ким давит на плечи и ты опускаешься. Он не выглядит сильно расстроенным. Но еще и не утро. — Извинитесь, как следует. Он сжимает затылок, он знает, что делать. Голые пальцы во рту. Пиздец. Прописал инструкцию за один заезд. Даже Гарри потребовалось больше. Опять было вслух? Не важно, он тоже не вспомнит. — Да, сэр. — Жан открывает рот. — Открой и скажи ааа… А теперь расслабь. Тусклая пощечина. Вторая ярче. — Жан, сука, не беси меня, расслабь. Простукивает пульс — пощечиной снаружи, членом изнутри. — Как же ты плох в этом, просто удивительно. С такими губами и… блядь, ладно, последний раз показываю. Жан давится членом, но его не тошнит. Его наконец не тошнит и не горько. Утром будет саднить в затылке. Он сварит кофе, выбросит сахар, они помолчат неловко. Может, он спросит: «Какого хуя?», и ты скажешь: «Обыкновенного». Он закроет дверь, ты пойдешь на балкон. И если увидишь куртку, прижмешься к стене, чтобы не было видно.