Сказка об английском капитане и его жене

Нынче люди давно уже летают в космос и мечтают построить поселения на Марсе, а ведь были времена, когда они и свою-то Землю знали не полностью. Да, и теперь сохраняется немало тайн, однако порой не было известно и того основного, что сейчас легко может найти каждый любопытный. Были и области сродни космосу - например, Северный и Южный полюса и всё, что их окружает, и на карты были нанесены ещё не все острова, проливы, мели и глубины. И ведь было это не так давно, всего лишь в позапрошлом веке. А его потом назвали золотым веком полярных открытий. Никогда ещё не было так много известно о тех краях, где господствует вечный смертельный мороз, невозможный для любого человека. И тогда царицей морей была Британия – могучая, воинственная и процветающая страна. И совсем не зря пелось, что она правит морями – никто не мог сравниться с нею в мощи на воде. Самые красивые и грозные корабли на протяжении десятилетий вздымали мачты и паруса. Синий, красный и белый цвета внушали страх врагам и почтение союзникам. Но эта держава не забывала и о науке, и множество достижений принадлежало тогда именно ей. А в то время жил в Англии славный капитан, и звали его сэр Джон Франклин. Был он храбр сердцем, пытлив умом и добр душой. Он в молодости воевал и стал замечательным солдатом, но потом поставил свои таланты на службу арктическим исследованиям. За заслуги ему даровали рыцарский титул, что справедливо согласовалось с его натурой – благородной, хоть он не мог похвастаться знатностью происхождения. Он был так предан морю, что долгое время не думал о женитьбе, но однажды его сердце покорила мечтательная и пылкая поэтесса Элеонора Порден, и они сыграли свадьбу. Увы, недолго длилось их счастье, и молодая леди умерла от чахотки, лишь оставив капитану прелестную дочь, названную в честь матери. Со скорбящим вдовцом продолжала общаться подруга Элеоноры, Джейн Гриффин – умная, волевая и смелая, не уступающая качествами мужчине, но остающаяся притом самой настоящей, восхитительной женщиной. И постепенно печаль в сердце капитана сменилась тихим светом новой любви – и теперь он повёл к алтарю своего милого друга Джейн. Они оба тогда уже были немолоды, но тем крепче были чувства и согласие, и нельзя было представить их по отдельности, пусть Джону и приходилось отлучаться в плавания. Но последнее время капитан был несчастлив, пусть и скрывал это за мягкой улыбкой, и от подспудной тоски даже здоровье его пошатнулось. А дело в том, что его золотой характер принёс ему не приязнь и почёт, а беды. За новые заслуги сэра Джона сделали губернатором далёкого острова Тасмания, который в то время принадлежал Британии. Его приняли там с честью и хвалой, и всё было прекрасно на острове: чистенькие мощёные улочки, красивые белые дома с садами, где росли диковинные цветы, царило благополучие, торговля шла полным ходом. Но капитан пришёл в ужас, когда узнал, в чём секрет и что стоит за этой картинкой. На остров в то время ссылали каторжников, некоторым за хорошее поведение и усилия по исправлению жаловали свободу и статус поселенца – ведь никто бы добровольно не отправился на другой конец земли. И местная знать использовала поистине рабский труд этих людей и обращалась с ними, как с псами, а может, и хуже. Когда сэр Джон и леди Джейн навестили тюрьмы и места, где работали несчастные, то оба побледнели как полотно – а тюремщики лишь самодовольно улыбались да приглашали на званые ужины. Все оставались равнодушны к людским страданиям, кроме новоприбывшей капитанской четы. Сэр Джон решил, что должен изменить положение и улучшить жизнь людей. Также он столкнулся и с лихоимством, и с интригами, и из своего прекраснодушия стал пытаться это пресечь. Но мало кто готов менять устоявшийся порядок. На капитана стали смотреть косо, а потом и вовсе задумали злое и стали очернять его, направляя доносы самому королю о том, какой у них глупый, взбалмошный и неумелый губернатор. А сэр Джон был человеком простым и честным, и он пропустил все удары врагов своих, и скоро уже было поздно пытаться что-то исправить. И его сняли с должности и отправили обратно в Англию, но не с благодарностью за добрые дела, а с позором. Ни Джон, ни Джейн не могли заподозрить, что, отправившись в маленький заморский рай, попадут в настоящее змеиное гнездо – а такие, с позволения сказать, люди, как тамошнее общество, готовы растоптать самое святое и высокое ради собственной выгоды. Как бы там ни было, но словно пятна дёгтя марали теперь мундир сэра Джона, нигде его не воспринимали всерьёз, смеялись и грязно шушукались за спиной – а ему оставалось только печалиться и мечтать о том, чтобы вернуть себе доброе имя. Но вот собралась очередная экспедиция в Арктику. Она должна была решить вопрос, как кратчайшим путём добраться в Тихий океан из Атлантического, минуя южный мыс Горн, возле которого всегда свирепствуют бури. Англия билась над этим затруднением уже долгие годы, но нынешнее путешествие должно было стать самым великим за прошедший век. Однако кто же должен был его возглавить? Множество заслуженных капитанов имелось на примете у Адмиралтейства, да загвоздка всё равно возникла. Уильям Парри вежливо отказался, устав от бесконечных странствий. Джеймс Кларк Росс также, потому что он дал обещание своей прекрасной молодой жене больше не участвовать в таких опасных предприятиях, ведь она очень боялась за него и не хотела, чтобы дети остались сиротами. Джорджа Бака недолюбливали, и его кандидатура вызывала слишком большие споры. Френсис Крозье являлся замечательным моряком и учёным, но был слишком низкого происхождения, да к тому же ирландец, и опыта самостоятельного руководства экспедицией у него не имелось. Джеймс Фицджеймс, в прошлом воин-сорвиголова и ныне подающий надежды флотский талант, оказался слишком молод. Тогда неохотный выбор пал на капитана уже старого – сэра Джона Франклина. Но тот был счастливее всех в мире, когда ему предложили руководить экспедицией, и согласился без раздумий. Леди Джейн поддержала его всем сердцем и постоянно подбадривала – это ли не случай, чтобы вернуть себе былую славу, а потом наслаждаться справедливым почётом? И начались приготовления – рьяные, несколько спешные, и всё напоминало подготовку к празднику наподобие Рождества или Пасхи. Несмотря на почтительный и сдержанный тон служебных документов всё то же и всё так же – беготня, суета, горящие глаза, воодушевлённые голоса и суматоха в радостном предвкушении! Экспедиция должна была стать великой не только из-за открытий и научных изысканий, что ставились целью, велик был её состав, за сотню человек. Притом опыт полярных плаваний имели всего четверо, включая капитанов Франклина и Крозье да ледовых лоцманов – но кого это в то время заботило?.. Два корабля должны были отправиться в высокие широты – «Эребус» и «Террор». Их судьба повторяла судьбу начальника экспедиции: так же, как сэр Джон, они когда-то были военными кораблями, но потом их переоборудовали для нужд полярных исследований. Все достижения человеческой мысли выделили для этого ледового морского похода: на корабли для быстроты хода поставили паровозные двигатели и винты, провианта было на три года вперёд, ещё взяли несколько тонн лимонного сока, чтобы моряки пили его постоянно и не болели цингой – а сколько было взято новейших приборов для проведения научных изысканий! Даже фотографический аппарат, чтобы была возможность запечатлеть что-то примечательное. Всё самое современное и передовое выделили для этого великолепного путешествия. Отплывали в долгий путь с пристани Гринхайт с радостным настроением и надеждой. Толпа так и пестрела нарядами, но среди всех сэр Джон высматривал особенно троих – его возлюбленную супругу леди Джейн, дочь Элеонору и племянницу Софию, что, осиротев, воспитывалась в их доме с детства и уже была взрослой барышней замечательной красоты. Даже слишком взрослой, ей было уже почти тридцать. В неё был влюблён заместитель Джона, Френсис Крозье, вот только София не была уверена в своих чувствах. Ну да ладно, думал Джон, после возвращения на родину всё разрешится – и на прощание махал своим дорогим родным женщинам платком, стоя на корме, а люди не уставали выкрикивать громкое «Ура!» и петь. Всё должно было пойти как по маслу, да ещё обращала на себя внимание примета, коим так привержены моряки: на рей незадолго до отплытия уселась снежно-белая голубка, и долго она просидела там, и её не отважился прогнать матрос, что лазил по вантам. И вот два корабля истаяли в мареве океанской дали. Потом у Баффинова залива их встретили два китобойных судна, их командиры были любезно приняты и отужинали на борту флагмана – но далее никто больше не видел ни «Эребус», ни «Террор», и известий от них не поступало. ***

Леди Джейн умела ждать – как то подобает супруге мореплавателя. Однако прошёл год, за ним другой, а экспедиция будто канула в бездну. Леди Джейн заподозрила неладное и забила тревогу. Однако Адмиралтейство убеждало, что всё идёт по плану. Как можно впадать в уныние, если снаряжение столь прекрасно, а состав командования такой замечательный? Тут все словно забыли о том, как ранее за спиной награждали ехидными смешками и сэра Джона, и Крозье, и Фицджеймса по разным поводам. Никому не хотелось пускаться на поиски злосчастной экспедиции, поначалу даже старинному другу Крозье, Джеймсу Кларку Россу – что было и вовсе огорчительно. София помогала тётушке, чувствуя тоску и вину по отношению к капитану Крозье: может, он был и смешон в своей влюблённости, но добр и нежен – и София также хотела бы его увидеть хоть когда-нибудь. И она понимала, что его чувство подобно чувству её дяди к леди Джейн. И Софии тоже хотелось бы взять своего Френсиса за руку, поцеловать в щёку и сказать: «Я так тебя ждала!». Но лишь в сорок восьмом году, отбиваясь от атак неукротимой леди Джейн, адмиралтейские чиновники начали разрабатывать план спасательной операции. А она уже устала от своих неистовых усилий, а также от печали и злости, поселившихся в её сердце. Леди Джейн решила поехать к морю, чтобы отдохнуть и развеяться – и во взгляде на волны воскресить образ своего любимого. Их шелест был подобен его шёпоту, когда они засыпали вместе, сплетясь в объятиях, или когда они желали друг другу доброй ночи, расходясь по своим комнатам, если хотели спать порознь. А ныне Джейн только и мечтала о прикосновении мужа. Как бы она ни ворчала на него порой, как то случается у немолодых супругов, ценнее были моменты, когда они держались за руки, смотрели друг на друга нежными глазами, говорили часами о самых разных предметах, обедали вместе и любовались на розы, цветущие в саду их особняка. Пожалуй, Джейн до сих пор даже не подозревала о том, как она любит своего Джона, своего славного милого капитана. И однажды, со сладкой тоской в сердце, что была пока ещё сдобрена надеждой, леди Джейн решила прогуляться к морю поздно вечером. Она не боялась, потому что нрав её был бесстрашным от природы. Кругом не было ни души – тем не менее, думается, что она могла бы постоять за себя, случись очутиться там разбойнику. Тем более, она никому не хвасталась, что умеет стрелять, но на нынешнюю прогулку взяла с собой заряженный пистолет – просто так, на всякий случай. В призраков и нечисть она также не верила. Но сердце её затрепетало, когда она услышала зов, доносящийся будто бы прямо из морских волн: - Джейни! Родная! Я нашёл тебя, подойди же! Она оглянулась – никого не стояло на извилистой дорожке к морю, меж камней, покрытых мхами. - Драгоценная любовь моя, пожалуйста, иди сюда! Голос и правда доносился от воды, накатывающей на берег, покрытый серой галькой. И никто не мог звать её по имени, да ещё так, как в письмах обращался к ней сэр Джон, её любимый супруг. - Джейни! Милая! Я здесь! Ну подойди же! Только не пугайся! Это казалось наваждением, и леди Джейн прочла короткую молитву, как то иногда делал набожный Франклин. А тот словно угадывал все её мысли и знал, что она делает, и терпеливо подождал, но потом отчаянно закричал: - Я знаю, что ты не веришь, но просто поди сюда! Сердце у Джейн сжалось, так жалобен был тон – и она так и увидела перед собою зелёные прозрачные глаза Джона, напоминающие ручьевую воду, бархатные густые брови, аккуратный нос с благородной горбинкой, волевой подбородок, милые мягкие щёчки... И, даже зная, что наверняка не найдёт там никого, а назавтра будет вспоминать о происходящем как о диковинном мороке, она бросилась к полосе прибоя. Фонарь, который она держала в руке, погас от порыва ветра. Джейн снова старательно зажгла его, но чуть не выронила, когда спустилась. Волны беспокойно лизали чёрные камни у подножья холма, и на один из них, наполовину погружённый в воду, локтями опирался её Джон – и лицо его было в точности таким, как она только что представила. Он ничуть не изменился – если только это был он, а не зловещий призрак. Даже китель с золотыми имперскими эполетами был такой же! И в неверных отблесках фонаря было видно, что он не синий, а почти траурно-чёрный от влаги. Волосы Джона также были мокры и слегка растрёпаны, точно так же, как когда они просыпались вместе поутру. - Вот и ты. Как же я соскучился, - печально проговорил некто, похожий на Франклина как вылитый. Леди Джейн не знала, что и думать. Почему он в воде? – вопрошала она. Почему так бледен? Что это должно значить? Сон ли это наяву? Но ведь она не отличалась экзальтированностью, ни в коем случае, так что ей не должно было ничего мерещиться. Джейн нравились не только естественнонаучные труды, высокого духа поэмы, остроумные фельетоны – но и романы ужасов, которые она читала для развлечения. Да ещё и народные сказания, по части которых просвещал когда-то капитан Френсис Крозье, бывший нередко любезным гостем в доме Франклинов, а притом являвшийся и знатоком ирландских мифов и верований. И Джейн сразу вспомнила, что нечисть имеет обыкновение принимать облик знакомого человека, близкого тому, кого хочется заманить в ловушку – будь то друг, родственник, супруг, кто угодно. Только малые отличия имеются обычно: нечистый может оказаться худее, полнее, выше или ниже ростом, на одной руке может не обнаружиться пальца или приметная родинка вдруг переместится с правой щеки на левую – что угодно. Но чёрт изобретателен, думалось Джейн, и способен учиться новым штукам. Поэтому она подняла ярко разгоревшийся фонарь над головой, осветила им загадочное явление и медленно, холодно произнесла: - Нет. Ты – не Джон. - Но это я! - Ты лишь напоминаешь его удивительно искусно, но я не поддамся. А грудь сжимало, будто железными обручами. Мираж? – так она вопрошала себя. Но они находились не в пустыне, а на английском побережье, притом не при палящем солнце, а ночью. И неизвестный, похожий на Джона, взмолился: - О нет, позволь коснуться твоей руки! Господь обещает всем нам вечную жизнь, но Он не говорил, какова она будет. Я тоже удивлён. Джейни! Не беги от меня. Пожалуйста, поди ближе. Умоляю, родная, я хочу просто посмотреть на тебя! Как завороженная, леди Джейн спустилась по камням, еле удерживая фонарь, а другой рукой подбирая свои пышные юбки. - Учти, непонятное создание, - процедила она сквозь зубы, - у меня есть с собой оружие. - Если ты меня ударишь или выстрелишь, я превращусь в морскую пену, и мы никогда не свидимся больше. Бог простит тебе опасение, я уверен. Но всё будет так, как я сказал. Она смотрела и не верила своим глазам – перед нею был Джон. Волны колыхали его крупное тело, затянутое в мундир, и бахрома эполет подпрыгивала на чёрной морской глади. И он упоминал Господа без зазрения совести и без страха – только лишь с надеждой. - Я докажу тебе, что я не призрак. Смотри. С этими словами он оторвал золочёную пуговицу от своего капитанского кителя и аккуратно бросил её навстречу Джейн, так что она звякнула и закувыркалась по камню. И Джейн понимала, что даже это прикосновение может сгубить её – но протянула руку и взяла предмет. И между пальцами заскользил мокрый холодный металл. - Вот видишь? Она молчала. - Смеешь ли коснуться меня? И она протянула руку. Кожа Джона была холодна. Но мягка и чувствительна, как у человека, а не как у мертвеца. - Что с тобой стало, Джон? – дрогнувшим голосом спросила Джейн, забыв о своих сомнениях и желая говорить хоть с кем-то, кто напоминает её возлюбленного. - Видишь ли, милая, у меня теперь нет ног... – застенчиво отозвался капитан. - Что ты имеешь в виду? – со страхом произнесла Джейн. Она до сих пор не была уверена, что перед ней не чудище – но даже нечисть она теперь готова была пожалеть. - Смотри. Одним могучим усилием Джон взмыл на камень, и Джейн ахнула – она увидела, что вместо человеческих ног у него чёрный, скользкий китовый хвост. А притом ведь всё остальное тело оставалось вполне человеческим, а мундир был наряден и чист – хоть завтра на приём в Адмиралтействе, не будь китель таким мокрым. Только орденов не хватало. Леди Джейн оперлась рукой на скалу, чтобы не упасть от пережитого потрясения, и тщательно выговорила: - Я до сих пор не знаю, кто ты таков. Но к какому миру ты относишься, к миру живых или к миру мёртвых? Существо, похожее на Джона, скорбно подняло брови: - Увы, такое ощущение, что и к тому, и другому. Милая, прости. Но я действительно умер – в июне, и тогда же я перестал быть человеком. Мне стоило трудов добраться к тебе через Атлантический океан, и всё это в отсутствие опыта. Мне нужно слишком многое рассказать тебе, но я вижу, что ты не готова меня слушать, и сие понятно. Но если ты всё же решишь, что можешь меня выслушать, приходи сюда – мне не нужно ни секстанта, ни компаса, ни подзорной трубы, чтобы приплыть к нужному берегу и понять, что ты здесь. Тебе же может быть трудно узнать правду о том, что происходит, но я должен поведать тебе всё, как есть. Я жду тебя завтра. Если решишь никогда со мной не разговаривать – также пойму, хоть это разобьёт моё сердце. Но решение только за тобой. С этим Джон нырнул в волны и исчез. ***

В полнейшем смятении Джейн вернулась домой и всю ночь не могла уснуть. Её терзали самые разнообразные чувства. Стоило ли ей радоваться, увидев Джона – или кого-то столь похожего? Стоило ли горевать из-за того, что он мёртв, если он говорил правду? Стоило ли испытать отвращение при виде китового хвоста – или, как обычно, любоваться благородным лицом и выразительными глазами Джона? Но самым сильным теперь было сожаление и стыд от того, как сурово она обошлась с ним. Правда, её тоже можно было понять. Но не слишком ли сильно повлиял на неё прогрессивный век, в который всё было принято подвергать сомнению и рассматривать только с точки зрения науки? Неужели стоило сомневаться в том, что она видела собственными глазами и осязала собственными руками? И уже под утро, проваливаясь в неспокойный сон, Джейн дала себе зарок, что сегодня вечером пойдёт на берег морской и продолжит разговор. И она отправилась на то же место в тот же час, в одной руке снова неся фонарь, а в другой сжимая золотую пуговицу с капитанского кителя – которая, конечно же, за ночь никуда не делась и преспокойно лежала на столике у кровати Джейн. Когда племянница София увидела её и удивлённо спросила, откуда эта вещица и принадлежала ли она сэру Джону, тётушка лишь со светлой грустью улыбнулась и сказала, что всё так – и что она на самом деле всегда носила с собой этот маленький сувенир как напоминание о муже. София умилённо проговорила, что это очень трогательно и что она надеется, что с дядей Джоном всё хорошо и что они вместе с Френсисом вернутся в Англию в этом году. Сложно было Джейн удержаться от тревожного вздоха – так же, как и когда она снова подошла к кромке волн: ей и хотелось, и не хотелось видеть Джона, уж слишком дико и зловеще звучали его слова о том, что его нет в живых. А что же тогда происходило с другими участниками экспедиции? Не успела леди Франклин подумать об этом, как на поверхности воды показалась тёмная человеческая голова, и всё тот же, до боли родной голос раздался на берегу: - Джейни, любовь моя! Пришла! Как я счастлив! Она сбежала вниз по камням, поставила фонарь, опустилась на колени и не выдержала – обняла Джона, не боясь замочить платье и не брезгуя коснуться странного хвоста. Первые минуты прошли безмолвно: они обнимались, только вздрагивали иногда плечи Джона – он плакал. Тогда Джейн взяла его лицо в ладони и несколько раз поцеловала в глаза. А он жался к ней, как дитя, и шептал то нежности, то какие-то обрывочные слова о плавании и о невзгодах, и хотел оторваться от неё, да не мог, пусть и обещал долгий рассказ. И чем дальше, тем больше теплела кожа Джона и обретала здоровый человеческий оттенок, и это было заметно даже при скупых отблесках фонаря. Теперь, когда он так преобразился, Джейн больше не чувствовала отторжения и верила, что с нею действительно её любезный супруг собственной персоной. Она иногда отстранялась и вглядывалась в его лицо – и узнавала каждую любимую морщинку, каждую складочку, каждый седой волосок в бровях и бакенбардах, все давным-давно изученные чёрточки. Наконец, Джон не выдержал и прижался губами к губам Джейн, и даже сквозь морскую соль она ощутила тончайшую сладковатую нотку, по которой, как оказалось, так истосковалась. Да. Этот поцелуй нельзя было спутать ни с чьим другим. Когда они наконец-то уселись рядом, придя в себя, Джон серьёзно произнёс: - А теперь слушай... Ох, даже и не знаю, с чего начать... - Ну, ты уж начни хоть с чего-нибудь! Тогда Франклин, всё-таки передумав и сразу переходя к сути, сообщил, что первую зиму «Эребус» и «Террор» провели у острова Бичи и двинулись далее к острову Кинг-Уильям, где с сентября сорок шестого года были заперты во льдах у западного побережья. - А что происходило после одиннадцатого июня сорок седьмого, я не знаю, - сокрушённо покачал головой Джон. – Ведь с того времени я не мог подняться на поверхность и хоть одним глазком посмотреть, что происходит с людьми. А если предположить, что я мог бы выглянуть из пожарной проруби, но меня никто не может ни видеть, ни слышать, кроме тебя... А сам я при всём желании не мог бы забраться по отвесной стене – а там и действительно настоящая стена, вот настолько толсты там паковые льды! Да уж, ну и выбрали же мы времечко для путешествия... похоже, эти зимы самые холодные за несколько сотен лет. А всё-таки надо было слушать Френсиса и обходить злосчастный остров с востока, так бы нас не затёрло!.. – горестно всплеснул руками капитан. - Стой, стой! - перебила его Джейн, нахмурившись и беря мужа за запястье. – Давай-ка обо всём по порядку, а то я что-то ничего не пойму! Поверхность, прорубь... Будь добр объяснить. Скажи, как ты умер? – понизив голос, переспросила она. И тут Джон осёкся, как нашаливший мальчишка, и опустил глаза, чуть приоткрыв рот и растерянно пожевав губами – в своей обычной, такой узнаваемой манере. «Да что ж такое», - досадливо подумала Джейн и начала перебирать все возможные причины. - В чём дело, Джон? Раз уж случилось то, что случилось, я имею право знать правду. У тебя последние годы было неладно с сердцем – может, у тебя случился приступ? И она положила руку ему на грудь. Но капитан отрицательно мотнул головой, настолько вдруг оробев, что сделал это молча. - Тогда воспаление лёгких? Джейн положила ему на грудь вторую руку. Но Джон снова дал понять, что предположение неверно. - Может, у тебя был удар? С этими словами Джейн погладила Джона по голове. - И всё же нет, милая, - наконец, выдавил Джон. – Я погиб во время охоты на белого медведя. Джейн замерла на несколько мгновений. Она посмотрела на китовый хвост, и до неё стало доходить. - Неужели... это сделал зверь? – похолодев, спросила она. - Да, именно, - виновато признался Джон. Тихо вскрикнув, Джейн в ужасе на миг прижала руку ко рту – но тут же оправилась и потребовала: - Ну, уж теперь рассказывай как на духу! Вот тут и пришлось Джону поведать о чудовищной полярной твари, нападавшей на моряков, о засаде и о том, как он туда направился, чтобы поднять боевой дух морских пехотинцев. С неохотой старый капитан перечислил, как он убегал от медведя, как тот его всё-таки схватил, тяжело ранил, а потом сбросил в прорубь, где Джон и нашёл свою гибель. Он толком не помнил, что с ним произошло – то ли захлебнулся, то ли сердце сразу же разорвалось в ледяной воде. Подробностей Джон не описывал, и всё-таки Джейн, до этого слушавшая, словно застыв, отчаянно, горько зарыдала. Много ли ей нужно было, женщине с воображением и с огнём любви в груди?! Она так и представила снег, залитый багровыми брызгами и струями, оторванные ноги в форменных сапогах и своего несчастного Джона, беспомощно ползущего по льду, будто раздавленный полумёртвый мотылёк, представила его окровавленные изорванные культи с торчащими расколотыми костями – и его распахнутые в смертном ужасе глаза, и тёмный провал полуоткрытого рта, откуда скоро перестанет вырываться пар – навсегда... И что толку было, что сейчас Джон сидел с нею рядом?! Ей нужно было выплакать этот кровавый кошмар. А Джон того и боялся – и теперь только и мог, что гладить Джейн по спине, по плечам и рукам и бормотать неуклюжие утешения: - Ну, Джейни, миленькая, лапочка моя, солнышко, не убивайся так! Я ведь очень быстро умер! Ей-богу, я даже ничего почти не чувствовал, так испугался! Я вообще будто не понял, что происходит! Даже не успел! - Джон, Бога ради, ну зачем ты туда пошёл! Зачем!.. – причитала Джейн. А Джон просительным тоном объяснял ей прописные истины – которые она и так понимала, но сейчас нужно было хоть что-то говорить, Джону было бы невыносимо слушать плач любимой в тишине: - Но ведь люди были напуганы, они роптали – я хотел их подбодрить... И тем более, не мог же я, начальник экспедиции, прятаться за их спины, как трус... - О чём ты только думал!.. – не унималась Джейн. - А веришь ли, нет, - робко улыбнулся Джон, - был один миг, всего миг... когда я как будто бы не поверил, что такое со мной происходит наяву... а может, наяву, но всё не так серьёзно? И представь себе, я думал о том, как потом расскажу тебе и девочкам об этом приключении... как буду оправдываться... ну, а через секунду меня снова схватила тварь, и там уж я не думал ни о чём. И пришёл в себя уже под водой, и обнаружил хвост – а ещё что я теперь могу дышать, как рыба. Точней, что мне как будто бы и не надо дышать, – пожал плечами Франклин. Из глаз Джейн брызнули последние слёзы, и она проговорила: - Джонни, ну какой же ты у меня всё-таки дурачок! Она с глубоким вздохом прижалась к мужу и замерла так. А потом, словно спохватившись, несколько раз провела ладонью по безобразному китовому хвосту. - Знаешь, как мне сейчас приятно, - застенчиво произнёс Джон и ткнулся лбом в её висок. А после они проговорили всю ночь – ведь Джейн на этот раз принесла с собою плед, так что они смогли удобно на нём расположиться и не мёрзнуть. И капитан в своей обстоятельной манере рассказывал о ходе экспедиции, а его жена – о кампании, которую она развернула в обществе, и своей борьбе с чиновниками Адмиралтейства. Джон горячо поддержал Джейн и тоже выказал надежду, что хоть, увы, и не все, но люди могут оставаться живы – и, естественно, нужно сделать всё возможное для их спасения. А ещё он сказал Джейн, что любит её, гордится и восхищается ею. А она тоже призналась ему в любви и в том, что считает его настоящим героем и всегда считала. И, разумеется, они поцеловались и обнялись ещё бессчётное количество раз, Джейн ласкала и баюкала у себя на коленях хвост Джона – а тот жмурился от удовольствия и ворковал ей всякие нежности своим глубоким бархатным голосом. ***

Фонарь давно погас, но теперь и без него всё было видно, потому что начало светать. Джейн тревожно оглянулась, но Джон успокоил её с мягкой улыбкой: - Не беспокойся, я никуда не денусь при свете дня! Я могу приплывать к тебе в любое время. - Ах, - огорчённо воскликнула Джейн, - но ведь мне сегодня же ввечеру нужно выезжать в Лондон! Ничто ведь не сдвинется с места без нашего с Софией участия! Этим проходимцам из Адмиралтейства нужно не давать ни спуску, ни передышки! Она, было, приготовилась мужественно возражать, если Джон станет её упрашивать остаться и чуть повременить – но тот с удивительным спокойствием отвечал: - Не вижу в том никаких затруднений, дорогая. Ведь Темза впадает в море, так что я могу заглянуть к тебе в гости и в сам Лондон. Да и вообще там остаться с тобою рядом – почему бы и нет? Мы бы встречались на набережной. Джейн вздохнула с несказанным облегчением. И рассмеялась: - Хвала Небесам! Вот только Темза, она же грязная и зловонная, ты весь извозишься! Джон лишь отозвался ей в тон, разведя руками: - Ну и подумаешь! Чего только не сделаешь ради любви? ...Этой фразе и суждено было стать девизом всей жизни леди Джейн. А пока что Джон шутил с улыбкой: - В крайнем случае, принесёшь мне воды умыться и моего любимого лавандового мыла! И Джейн засмеялась снова: действительно, забавно было думать, что морское существо станет ещё нарочно умываться, как какой-нибудь там обыкновенный сухопутный человек. Между тем, пора было возвращаться: Джейн и так провела у моря всю ночь и понимала, что её уже могли хватиться. Но на этот раз она попрощалась с Джоном спокойно, с лёгким сердцем – и, прихватив фонарь и плед, зашагала обратно к домику, который они сняли в деревне вместе с Софией. А та и правда не находила себе места. По виду комнаты и будто бы нетронутой постели было непонятно, то ли тётя куда-то отправилась ни свет ни заря, даже не выпив чашки чаю, то ли как ушла гулять поздно вечером – что София в принципе не добряла – так до сих пор и не возвращалась. Что могло с ней стрястись? И уж если дядя Джон и Френсис неизвестно где, не хватало ещё и тёте Джейн пропасть – такая паническая мысль пронеслась в её белокурой голове. Которую, однако же, Софии удавалось держать ясной и холодной, с чем она справилась и теперь. И в первую минуту пока не стала бить тревогу и поднимать людей: для начала ей показалось разумным поискать леди Джейн там, куда она обычно ходила прогуливаться. А уж если её там не окажется или выяснится, что ей, например, стало дурно – вот тогда стоит немедленно звать подмогу. София оделась в простое удобное платье и отправилась к побережью. И велико было её удивление и радость, когда она встретила тётю Джейн, что удивительно бодрым шагом шла навстречу. - А вот и ты, дитя моё, - невозмутимо произнесла леди Франклин, будто потерялась не она, а София. – Тоже решила прогуляться к воде? - Тётушка! – в замешательстве воскликнула София. – Я о вас беспокоилась! - Вовсе не стоило, дорогая. Всего лишь не спалось, и я решила предпринять небольшой моцион. Тем не менее, по виду Джейн можно было судить о том, что она не спала всю ночь – она всё-таки была не в том возрасте, что юные ветреницы, которые порой пропадают на балах, а наутро так же свежи, словно розовый бутон. И Джейн понимала, что сейчас её лицо выглядит измученным. Мешки под глазами углубились, а с краешек век не до конца сошла краснота от душеспасительного, но мучительного плача. Оставалось лишь надеяться, не спросит ли София ничего о платье, на котором до сих пор оставались следы влажности от недавних объятий с Джоном. Пока они беседовали, его волосы успели высохнуть, и он почти ничем – по крайней мере, такой была верхняя половина его тела – не отличался от обычного человека. Но время от времени ему нужно было нырнуть, чтобы освежиться и тогда уже с новыми силами продолжать разговор. Тем не менее, Джейн не собиралась ничем делиться. Более того: Джон попросил никому, даже родным, не рассказывать о нём ни слова. «Иначе будет худо», - предостерёг он. Джейн даже не расспрашивала его, чем именно может обернуться её несдержанность. Она предполагала, что тем же, чем и оборона вследствие естественного страха – обращением Джона в морскую пену, как в сказке одного датского писателя, что попадалась ей на глаза несколько лет назад. «Обретёт ли Джон вечную жизнь?» - такой вопрос Джейн перед собою не ставила, потому что он изначально был человеком с бессмертной душой, а не морским чудищем непонятной природы, но вечная – или просто очень долгая? – разлука с ним особенно теперь казалась ей невыносимой. Равно как она понимала: вздумай она распространяться о Джоне, её вполне могли бы упечь в сумасшедший дом. И она молча продолжала хлопотать об отправке спасательной экспедиции, и иные чинуши, завидев её в районе Уайтхолла, в панике переходили на другую сторону улицы, а то и неслись едва не галопом на противоположный конец площади – а она только смеялась им вслед: врёте, не уйдёте! Джейн настолько разошлась, что сняла меблированные комнаты прямо напротив Адмиралтейства – чтобы вцепиться в глотку чудовищу бюрократии подобно бульдогу и сделаться кошмаром всех формалистов. И её усилия дали результат – тем более что за ней стоял парламент, пресса, да и всё честное общество. Под этим всеобщим давлением Адмиралтейством был разработан план экспедиции, и воплощаться он начал весною сорок восьмого года. Тем временем, многие – и особенно София – стали замечать за леди Франклин некоторые странности. Почти все свои свободные часы, которых выдавалось не очень-то много из-за кипучей деятельности, она начала проводить у воды – спустится ли к Темзе, поедет ли на курорт, вечно её тянуло на берег. Да ещё как прихватит с собой бумагу и писчие принадлежности, да как давай строчить! Ещё и глядя порой в одну точку, словно видела там что-то, не видимое глазу иного свидетеля, ещё и шевеля порой губами. Такое поведение могло бы быть характерно для её покойной подруги Элеоноры, слагающей очередную героическую поэму или балладу о крестовых походах – но за Джейн Гриффин, тем более, когда она стала леди Франклин, такого не водилось никогда. А иногда она просто то усаживалась на скамью или камень, то начинала нервно расхаживать по берегу, то и дело глядя на часы, словно ждала кого-нибудь. Но никто никогда не являлся. В остальном же манеры и привычки леди Джейн никак не поменялись. Она оставалась всё так же деловита, всё так же пылка и хладнокровна в одно и то же время. Только зимой, как отметила София, овладела ею тревожная меланхолия. Тётя Джейн по-прежнему ходила гулять по набережной. Притом она смотрела на лёд Темзы пристально, словно ледовый лоцман, однако с неизъяснимой тоской, будто желала растопить его. А если она видела где-то вдалеке от берега полынью, то порывисто вздыхала, украдкой заламывала пальцы и долго ещё смотрела на чёрное отверстие со студёной водой. Иногда в глазах её появлялись слёзы, но она прохладно-беспечным тоном уверяла, что это от ветра, пусть даже погода стояла тихая. Что ж, вполне можно было приписать её минутную слабость влиянию зимы - и оставалось лишь гадать, как же себя чувствуют участники экспедиции в высоких широтах среди лютого мороза, вечных снегов, на зажатых паком кораблях?.. Но едва пригрело солнце, и лёд на реке посерел и стал ноздреватым и тонким, Джейн оживилась и – что бы вы думали? – снова кинулась к реке. И тут София решила проследить за ней. Разумеется, это было недостойное поведение. Но София оправдывала себя озабоченностью душевным состоянием своей тётушки: всё-таки тревоги и труды отнимали у неё немало сил, напряжение не могло не сказываться. И вот молодая леди, заметив, что её тётя ходит примерно в одно и то же время на одно и то же место, однажды проследовала за ней, держась на почтительном расстоянии. Она спряталась за тумбой с фонарём на ограждении набережной, вооружившись театральным биноклем. В конце концов, глазам её предстало странное зрелище. Леди Джейн опять выжидала, потом вдруг присела к самой мёрзлой воде. Затем она встала на колени, точно для молитвы, однако стала делать странные движения – будто кого-то обнимала и гладила. При этом она вроде бы что-то приговаривала. И всё смотрелось убедительнее, чем если бы леди Франклин была заслуженной актрисой и играла в спектакле – так натурально, что Софии стало жутко. Она не выдержала, развернулась и поспешила прочь, жалея о своём любопытстве. И ей было не только стыдно – ей было страшно. Очевидно, тётя Джейн всё-таки не верила в спасение экспедиции, мысленно попрощалась с мужем, но не могла смириться с утратой – и теперь вот обнималась и беседовала с пустотой. «Да она помешалась, ей-богу...» Сама не своя была София весь вечер. Но, несмотря ни на что, решила понаблюдать за тётушкой дальше – не появится ли иных признаков безумия? Как не хотелось считать, что леди Джейн повредилась рассудком! Шли дни. За ними шли недели. Всё оставалось по-прежнему: никакие новые чудачества не появились у леди Франклин. Вот только София дала себе зарок не заговаривать с тётей на тему прогулок к реке и больше не ходить за нею – слишком уж тяжело было бы наблюдать новый эпизод её тихого сумасшествия... Вот так совершенно случайно, благодаря самообладанию Софии, которая невольно оправдала своё имя, и Джейн, и Джон спаслись, сами того не ведая. ***

А ведь капитан и его супруга были по-своему счастливы! Сразу по возвращении в Лондон из своей поездки Джейн принялась с замиранием сердца ждать и уже на третий день отправилась в условленное место на набережной, где можно было по лесенке спуститься к самой воде и из близи любоваться проплывающими кораблями и лодками. Когда-то они с Джоном любили там прогуливаться, держась под ручку. Поэтому даже не потребовалось объяснять, куда идти, лишь только Джон сказал: «наше место», как Джейн тотчас смекнула. Также он назначил и время. Но пришлось ей постоять на зябком ветру. Лишь погодя увидела она, как у самой кромки гранита выныривает Джон, сразу же отбрасывая со лба и приглаживая мокрые волосы и оправляя бахрому золотистых эполет. Ловко выбравшись на край парапета, он виновато осведомился: - Тебе долго пришлось ждать, Джейни? - Да с четверть часа, - пожала плечами та. - Ты уж прости, часов-то у меня нет, а время ни у кого не спросишь – всё на внутреннем ощущении. Эх, жаль, что нет подводных хронометров! – посетовал Джон. Но прибавил с оптимизмом истинно викторианского джентльмена: - Ну ничего, надеюсь, скоро такие изобретут. Тогда мне, может, и подаришь на день рождения! - Если доживу, - усмехнулась Джейн. - Доживёшь, - ободряюще пожал плечами Джон, - сейчас прогресс шагает стремительно... Джейн улыбнулась шире и покачала головой: её муж был просто неисправим в своём прекраснодушии. И она проворчала: - Так, давай-ка лучше займёмся предметами более насущными – ведь нужно пришить тебе пуговицу. Негоже начальнику экспедиции плавать оборванцем! И правда: на мундире сэра Джона до сих пор красовалось пустое место – так что леди Джейн достала из сумочки нитки, иголку и напёрсток и принялась пришивать пуговицу обратно, пока муж терпеливо придерживал борт кителя. Затем они продолжили прерванную отъездом леди Джейн беседу. Во время этого и последующих разговоров Джон опять много рассказывал о ходе плавания, сколько помнил, и в следующие разы Джейн вела записи – конечно, только для себя: именно для этого она потом и брала с собой тетрадь и перо. Много внимания уделяли они и разговорам о приготовлениях к спасательной экспедиции. При этом Джон давал и практические советы – в том числе, к кому и как лучше обратиться, на что сделать упор, кого дополнительно привлечь, на что обратить внимание. И советы эти оказывались вполне себе дельными, разве что за исключением тех случаев, когда кто-то из офицеров или чиновников уже вышел в отставку и не имел прежнего влияния. Притом Джейн не могла не мучиться, сознавая, что хранит ещё одну тайну, может, ещё более значительную, чем нынешняя природа её мужа. Координаты второй злосчастной зимовки и застрявших в паке кораблей. Джон назвал их безошибочно и точно, с утратой человеческого облика не утратив прежних знаний. Но Джейн, по сути, не могла сообщить о них в Адмиралтействе. Если бы она настаивала на верности сведений, то её также могли посчитать взбалмошной и безумной – уж не из спиритических сеансов она почерпнула это?.. А основания имелись. Из-за всей той шумихи, что окружила теперь пропавшую экспедицию Франклина, откуда ни возьмись восстал в Лондоне, да и не только, целый сонм гадалок и ясновидящих. И они утверждали, что могут установить мистическую связь с командиром пропавших кораблей и сообщали, что «всё хорошо» и что люди находятся в добром здравии. Леди Джейн оставалось лишь печально улыбаться в ответ на такое кощунство и ждать – только ждать. Потому что она пыталась обмолвиться о том, что «Эребус» и «Террор» стоит искать там-то и там-то, потому что супруг на уровне намёков поделился с ней некими соображениями – но это ровным счётом ничего не давало. Всё приписывалось догадкам. Да и что могла женщина, сколь угодно волевая и примечательная, смыслить в навигации? Её боялись – но всё-таки не слушали. Первая экспедиция не принесла плодов. А ещё Джейн была несколько зла на Джона за то, что он ринулся за кораблями и оставил её в неизвестности на несколько месяцев. С другой стороны, ей ли было его судить? Он сам душой болел за её, да что там говорить, их общие начинания. Но когда он вернулся, то она откровенно выговаривала ему, как тяжело ей в разлуке. И немало приходилось оправдываться снова. Тем не менее, она не смела мешать ему. А Джон постоянно интересовался делами: о плане экспедиции, о судне, о подборе команды. И иногда Джон даже сам «устраивал смотр» и плавал посмотреть, что да как, хотя как следует видеть мог только само судно, а не людей – но передавал жене все свои соображения касательно того, как оно могло показать себя в арктических широтах. Супруги Франклин обсуждали свои предприятия так, словно бы ничего особенного не произошло, и один из них не являлся теперь ни живым ни мёртвым морским созданием. Вообще, в нынешней натуре Джона было довольно много необъяснимого. Он мог дышать под водой и днями не подниматься на поверхность, но у него не было рыбьих жабр – даже в первую встречу при неверном свете фонаря Джейн это заметила. Его тело могло становиться значительно холоднее или горячее. При этом мороз ему был не страшен вовсе – и Джейн могла не волноваться за него зимою; огорчало её лишь то, что лёд мешает Джону пробраться к поверхности, и в зимнюю пору место для свидания стоит ещё долго и мучительно искать. Однажды во время оттепели Джон попытался разбить лёд из-под низу мощными ударами хвоста, но притом исцарапал, рассадил и ушиб его – и Джейн с подступившими к глазам слезами выбранила его за это как следует и дала наказ: - Никогда больше так не делай! Ты мне нужен здоровым, целым и невредимым! ...как будто капитан не погиб, растерзанный страшным зверем, лишившись ног. - Я могу подождать. А не хватало тебе страдать ещё и в посмертии. Вновь неубедительно звучали его слова о том, что ему теперь всё равно. Джейн на другой день, масля руки на зимнем ветру, наносила на его хвост целебную мазь, которую так теперь рекламировали в аптеках, и ворчала. Хотя на следующий день в этой же полынье Джон триумфально вынырнул и продемонстрировал ей совершенно здоровый хвост, но жена всё равно предостерегла его от отчаянных эскапад и убедила, что может подождать нового свидания. Притом мундир Джона не изнашивался, а самое интересное – когда Джон впервые вынырнул из Темзы, да и во все последующие разы, то вовсе не выглядел замаранным. Он словно плыл по кристальному швейцарскому озеру, а не по грязной, зловонной реке со сточными водами. И лицо, и руки, и волосы, и платье его хранили неизменную опрятность. Да и нечистотами от него никогда не пахло – только свежей океанской водой и ветром. ...Это обстоятельство вспомнилось Джейн, когда она проиграла в полемике с доктором Рэем, и всё-таки было доказано, что в экспедиции имели место случаи людоедства. Несчастные убивали и пожирали соотечественников в стремлении подольше остаться в живых – вот что творил с ними арктический ад. Но, по крайней мере, Джон был к этому не причастен. Судя по найденной в каменном гурии записке, оставленной капитанами Крозье и Фицджеймсом, он действительно умер одиннадцатого июня тысяча восемьсот сорок седьмого года – и уже не мог отвечать за то, что будут творить его подчинённые, дойдя до крайнего исступления. Доброе имя капитана Франклина было спасено. Может, леди Джейн хотелось бы и большего, но этого она была сделать не в силах. В тот день, когда экспертиза подтвердила чудовищные свидетельства, и в газетах появились сенсационные статьи, которым не могла противостоять ни она, ни парламент, ни знаменитый писатель Чарльз Диккенс, также верящий в благородство британских офицеров, они даже почти не разговаривали – просто сидели, спустив ноги и хвост в воду Темзы, и проливали тихие слёзы, обнявшись. - Это я во всём виноват! – говорил Джон. - Неправда. Ты не мог отвечать за всё в экспедиции. Ни за погодные условия. Ни за оснащение кораблей. Ни за снабжение и оборудование, ни за мораль любого из матросов, юнг, офицеров, кто бы там ни был. - Я делал всё возможное... – слабо возражал Джон. – Моими проповедями я... - Молчи, ради Бога, - со скорбью перечила Джейн. – Многие люди ходят в храм и слушают пастора вроде бы со всей истовой силой их души – но что делают потом за пределами обители Божьей?! Успокойся. Смирись, Джон. Ты всего лишь человек. Мой любимый человек. И с этим она брала в руки его лицо и сцеловывала горькие, горше морской воды, слёзы, что лились по лицу капитана, который до сих пор ощущал себя отцом всех заблудших и тяжко согрешивших детей в его последнем путешествии. И он, и она теперь знали: быть может, Господь покарал их за гордыню и надежду на новые знания, может, хотел, указать им какой-то иной путь. Но им хватало смирения признать, что они этого не понимают. Пониманию служило лишь одно – стремление либо спасти оставшихся в живых, либо достойно увековечить их память. И экспедиции, что снаряжала леди Джейн, продолжали отправляться из Англии. А они с мужем продолжали встречаться на берегах. Внешне Джон оставался всё таким же, может, даже чуть красивее, чем при жизни – словно на парадном портрете. Тем временем, Джейн не молодела, и её порой удручало это – ещё сильней, чем раньше в браке с Джоном. Уже не будучи юными, да и не являясь сладострастниками по натуре, они тем не менее порой выражали друг другу любовь нежными ласками, и Джейн с ноткой горчинки спрашивала: «И я всё ещё для тебя желанна?..» - и в ответ получала от Джона целый гейзер горячих заверений, прекрасных слов и сладчайших прикосновений. Он демонстрировал странное сочетание скромности и восторженности – и мог бы в итальянском стиле петь ей серенады под балконом особняка, что она бы вряд ли оценила, но предпочитал вкрадчиво и доходчиво делиться своими научными и философскими выводами, отдавая должное её уму и любопытству. А ещё изредка, задумчиво глядя на неё, сравнивал её с некогда враждебной англичанам, но легендарной Жанной Д’Арк – и не сказать, что Джейн она не была близка. Взять хотя бы подобие имени. Она была всегда холодна, как Джейн полагала. Но отзывалась на его капитанский специфический интеллект и взамен насыщала его знаниями в сфере свободных искусств. Многие она почерпнула по почину её подруги Элеоноры. ...Ей было теперь отвратительно сравнивать, кто и в чём поднаторел. Она уже не различала, где блеск их знаний и даже характеров мог слиться воедино – влечение души было ближе. Ведь ни в чём соревноваться не стоило любящим друг друга женщине и мужчине. Она только и могла повторять: «Джонни... Мой Джонни Франклин. Как же я люблю тебя. Как хочу поцеловать твои нежные щёки и драться со всеми, кто нанесёт им малейший шрам или оставит иной след на них. Кто ударит тебя – будет иметь дело со мной». Как при его жизни, так и теперь ей хотелось и почитать, и защищать это необычное морское существо, влюблённое в неё. Именно влюблённое – потому что они, пережив горе потери, обрели друг друга заново и теперь любили друг друга ещё сильнее. Джейн поначалу смущал китовый хвост Джона, однако потом она играла с ним и гладила его, слушая, как блаженно вздыхает Джон и как он улыбается. В остальном он всё-таки не испытывал человеческих нужд, как то было ранее, но мог предположить, что иногда в минуты душевного расстройства их может испытывать Джейн. И поэтому однажды он сказал: - Джейни, родная. Я не тот, что раньше. Но я по-прежнему могу доставлять тебе некоторое удовольствие. Желаешь ли ты этого? И она поняла, что он имеет в виду. Когда-то капитан становился на коленях перед женой и смиренно просил: - Любезная Джейн, позволь мне обожать твоё естество. Бог весть, где он вообще узнал про такие тонкости. Но Джейн не осуждала его, а только радовалась его чуткости. И как-то раз в гроте на побережье она, как когда-то давно, приподняла пышные юбки, а Джон спрятался под ними и ласкал её страстными поцелуями так искусно, что она не могла сдержать блаженного стона. Как обычно после подобного действа, Джон смешно стеснялся и мялся, как мальчик, разве что не мог теперь пойти в церковь отмолить грехи, а только просил о том Джейн, смиренно и невесомо целуя её руки так, будто прикладывался к святым реликвиям – совсем не так, когда жаждал приласкать её ярко и страстно. Конечно же, это было не главным. Основную часть времени супруги Франклин проводили по-другому. Теперь Джейн отличалась большим мужеством и самообладанием, чем когда-либо после отправления в Арктику злосчастной экспедиции. Она снимала домик на южном побережье, в Блэкпуле, и ездила туда каждую неделю. По-прежнему София не задавала ей вопросов по поводу одиноких прогулок к морю, а лишь помогала собрать ей полдник для пикника на побережье. Поначалу София обижалась, что тётя не зовёт её с собой, но вскоре поняла, что это действо сугубо сокровенное. Ей до сих пор казалось странным поведение тёти Джейн, но она после некоторых наблюдений не могла не отмечать, какой посвежевшей, умиротворённой возвращалась леди Франклин. А что б ещё могло порадовать Софию? Только возвращение милого капитана Френсиса Крозье, над которым она раньше иногда посмеивалась из-за его юношеской влюблённости почти под старость, а теперь жалела, что поцеловала его лишь бегло в щёку, когда он отправлялся в плавание. И тётя Джейн также могла содействовать спасению любимого – да, теперь однозначно было понятно, что любимого! Поэтому София делала вид, что ничего не понимает, и только помогала тётушке в приготовлении кушаний, которым она так самозабвенно отдалась в виде хобби. Это было настоящее роскошество: омлеты с грибами, травами и беконом, да ещё с фасолью и томатами, и бланманже, говяжье и свиное жаркое с разнообразными приправами, французскими и германскими, и ростбифы, которые она почему-то разрезала на кусочки, и тунец, и треска, и форель, также поутру овсянка со свежайшей клубникой, а чаще с малиной, которую когда-то так любил сэр Джон, и с отборным изюмом. Были ещё блюда из морских гадов, которые готовились почти тайно и предназначались лишь для самой леди Джейн и её пикников в одиночестве: неизменно подаваемые с плавленым французским сыром и зеленью креветки, осьминоги, кальмары, каракатицы, гигантские морские раки - а в виде гарнира полагался рассыпчатый картофель со сливочным соусом. Потом следовал ещё пудинг, разнообразные варенья, печенья и пирожные по самым диковинным рецептам. И София наблюдала, что леди Джейн не полнеет, лишь только слегка её фигура становится мощнее, как то подобает и возрасту, и воспринятой на себя миссии. Теперь ей полагался бы не веер, а маршальский жезл на светских приёмах, где она бывала. Оставалось гадать, куда деваются те прекрасные блюда, что Джейн порой уносила с собой в фарфоровых судках. София могла предположить, что её тётушка следует теперь каким-то древним языческим традициям и бросает всё это кулинарное великолепие в волны морские как подношение богу Нептуну в расчёте на то, что он поможет «Эребусу» и «Террору» выбраться изо льдов и продолжить свой путь – либо что он даст людям сил добраться до тех мест, где их можно будет спасти. Ах, если бы любезный Френсис мог отведать те же кушанья, думала София. Она из любопытства пробовала консервы фабрики Голднера, которые были взяты в качестве провианта экспедиции, нашла их сносными, но не более, и теперь переживала, как-то там Френсис с таким скудным рационом. Но она верила, что даже в случае самого худшего развития событий ему хватит мужества и сил выполнить свой долг, и что в конце концов, когда он вернётся в Англию, она скажет ему: «Да!» - и потом они обвенчаются в самом пышном и прекрасном соборе. Тем временем, Джейн и беспокоилась, и испытывала счастье. Когда она смотрела, с каким восторгом смотрит Джон на некогда знакомые ему столовые приборы, с каким аппетитом он ест, она не могла не умиляться и иногда даже гладила его по плечу и трепала по мокрым, тёмным с проседью волосам: - Кушай, Джонни. Мой ты малыш. А он оправдывался: - Я бы мог и воздержаться, но если есть такая возможность... Это всяко вкуснее водорослей! - Ты ел водоросли, а не только лишайник?! – смеялась Джейн, напоминая о его героической экспедиции в Канаде. - Ну, представь себе, - степенно отвечал Джон. – Некоторые рыбы их едят, и я тоже попробовал, раз переродился таким образом и уподобился им. Но это редкостная гадость, как по мне. Спасибо, Джейни, что угощаешь меня человеческой пищей! И она лишь крепче прижимала к себе мужа, не заботясь о том, как мокро будет её платье, и они самозабвенно целовались, как юные голубки. Джейн стала спокойнее относиться к расставанию и теперь много путешествовала. Она побывала в Южной Америке, в Японии и в Индии. Попутно она делала заметки, словно в судовом журнале. Это должно было стать интересным для газет и журналов, с которыми она поддерживала связи. Но самое главное, каждый раз она приходила к морю и ждала там Джона, зная, что он следует за ней и что он неутомим и полон сил – его скорость вполне могла состязаться с ходом самого современного корабля. Он неизменно сопровождал Джейн в путешествиях, то и дело выныривал из волн и весело махал ей рукой – а во время шторма он также появлялся на поверхности и успокаивал её, мол, всё будет благополучно – так, точно сам мог отвечать за погоду. Но Джейн верила ему и привыкла думать, что у неё есть личный морской ангел-хранитель. Она также приносила и показывала ему многочисленные диковинные сувениры: чудесных куколок, шкатулки из заморских пород дерева с инкрустацией, местные украшения – Джон лишь сетовал, что ему негде это хранить, поэтому Джейн оставляла всё себе. А как-то раз он попросил её купить курительную трубку – и было забавно наблюдать, как Джон, мокрый с ног до головы, пускает облачка дыма, сидя на песке и подвернув хвост, да ещё и рассуждает о качестве табака. Ах, как нравилось Джейн возвращать его в привычную жизнь даже такими маленькими жестами! И она могла бы успокоиться, видясь с мужем на берегу будь то Темзы или Индийского океана, но не прекращала своих трудов, отправляя всё новые корабли и команды на поиск той экспедиции, что должна была стать величайшим триумфом, а обернулась жестокой трагедией. ***

И вот однажды у леди Джейн случилось горе. Вдруг во время очередного путешествия она вышла на палубу и увидела, что параллельно курсу корабля плывёт громадный кит, то поднимаясь на поверхность, то подныривая и пуская фонтаны воды и бия хвостом. И некий явственный голос в голове сказал ей: «Джейни, это я!» Она насторожилась и поняла, что этот голос принадлежит киту, который и без того очень странно себя вёл. «Надеюсь, твоё путешествие проходит хорошо? Прости, милая моя, но теперь я выгляжу так...» - Джон, ты ли это в самом деле? – выкрикнула она в отчаянии, не заботясь о том, услышат ли её остальные пассажиры судна. - Да, не сомневайся, любовь моя. И я последую за тобой туда, куда сочтёшь нужным. Ищи людей на канадских островах, кто-то да остался в живых, я думаю. Прости, что теперь я не смогу обнять тебя и порадовать. - Но что с тобой стало теперь, Джон? – с тоской вопросила леди Франклин. - Во мне теперь более сотни душ, а именно – сто двадцать девять, - отвечал чёрный кит, - человеческое и даже русалочье тело не могло бы вместить так много. Они говорят, что «ищут Франклина», но не думают обо мне как о человеке, они хотели бы видеть хоть некие останки или вещи, оставшиеся от нашей экспедиции. Я – имя этого путешествия, за что мне сейчас как никогда досадно. - Но ты открыл Северо-Западный проход?! Тебе должны принадлежать честь и хвала! – растерявшись, сказала Джейн. - Допустим, но... После оборвавшейся фразы Джейн ещё с минуту стояла в растерянности, однако в конце концов воскликнула: - Джон, я понимаю тебя и то, что с тобой приключилось! Как мы будем видеться снова? Я правда скучаю по твоим поцелуям. Ты самый великолепный человек... божье создание... которое мне приходилось видеть. - Увы, я теперь не могу навестить тебя в столице. Иногда езди к побережью, я почувствую твоё присутствие. И Джейн оставалось лишь тяжело вздыхать, надеясь, что когда-то она сможет уйти в море на добротной лодке, и когда-то всплывёт из глубин огромный кит, напугает рулевого, но она сможет коснуться тугой скользкой кожи морского чудища, прежде чем оно нырнёт обратно. Ей только и пришлось сказать теперь: - Берегись китобоев, любимый. Ты ведь теперь завидная добыча. Джон и при жизни был крупным и статным, а теперь был громадиной, способной раздробить в щепки любую шхуну, будь его воля. Но Джон всегда был добр и ни с кем не желал воевать и совершать насилие, пусть и служил когда-то в военно-морском флоте Её Величества. Поэтому Джон плеснул огромным хвостом и отвечал: - Не бойся, Джейни, я опытен и могу распознать разновидности судов, даже видя только днища из толщи вод. Обещаю держаться подальше от любого корабля, на котором не будет тебя. Джейн задумчиво покачала головой и закрыла глаза – видел ли это кит? Чувствовал, быть может? Но он понял её огорчение и прибавил: - И я всё-таки уверен, что Господь хранит меня, несмотря на все испытания. Но даже если я буду убит – я знаю, что душа моя бессмертна так же, как души всех моряков, что сопровождали меня на пути к Северо-Западному проходу. Я буду неустанно молиться о них, каких бы ужасных вещей ни натворили люди в минуты крайнего отчаяния. Как можно отметить, вид мой далёк от человеческого, но я не утратил ни разум, ни веру. Аминь. И Джейн перекрестилась украдкой, а кит скрылся в волнах. В пятьдесят четвёртом году началась война с Российской империей, и Британии пришлось сменить первостепенные задачи – держава эта уже не могла отправлять новых судов для исследования Арктики, всё было подчинено военным нуждам. И экспедицию Франклина официально объявили погибшей, а леди Джейн предложили пенсию вдовы. Но она отказалась. И до конца дней своих она не носила траура, но наряжалась в яркие розовые и зелёные платья, бросая вызов обществу – она словно не желала признавать, что её муж умер. И она имела на то резон: какая разница, как выглядит и какую натуру теперь имеет твой возлюбленный, если ты и сама его видела и убеждалась в том, что он не сгинул бесследно?.. Между тем, Джон и сам тосковал. Джейн предприняла очередное путешествие, в Китай. И, стоя у планширя корабля, овеваемая резкими порывами ветра, она всматривалась в даль, ожидая увидеть знакомую чёрную спину. Долго ли, коротко ли, но её надежда оправдалась, и она вновь увидела огромное морское чудище, которое опять обратилось к ней мысленно, знакомым бархатным голосом в голове: - Это снова я, Джейни! Признаюсь, что я совершил поступок, о котором можно пожалеть. Но я уверен, что сделал правильный выбор. Это звучало слишком загадочно, и Джейн переспросила его, что случилось. И Джон поведал ей удивительную историю. Оказалось, на самом деле писатель Андерсен знал или чувствовал нечто, скрытое от людей – и его сказка являлась былью. Как-то раз Джону встретилась морская ведьма. Вероятно, не та же самая, о которой писал датчанин – оставалось предполагать, что таковых имелось немало по всему подводному миру, разве что они вели скрытный образ жизни. Но оказывались притом охочи до сильных переживаний и скорби, просто-таки питались ими и жаждали наживы, чуяли их нутром и устремлялись к несчастным. По словам Джона, эта ведьма жила у мыса Горн, где постоянно свирепствуют бури, и застала Джона как раз недавно, тогда, когда он следовал за Джейн в Китай. Странной была встреча, потому что ведьмы не читают газет и не могли бы узнать достоверных сведений о людском мире. Но эта всплыла прямо перед носом у Джона, ощерив зеленоватые зубы и кокетливо откинув спутанные волосы, также изобразив нечто наподобие книксена в толще воды: - Приветствую, капитан! Он удивился: - Доброго дня, уважаемая леди. Однако вы ошиблись. Я не капитан. Даже не человек. - О, киты не отличаются столь изысканными манерами! Вы себя только что выдали, сэр. Она распахнула свои прозрачные глаза навыкате и прошептала: - ...сэр Джон Франклин. Он не знал, что и делать, ведь никогда не отличался светской находчивостью, и только раздражённо махнул плавником и промолвил: - Простите, миледи, откуда бы вам ни было известно моё имя, но я должен продолжать свой путь. Всего хорошего! Он нырнул так, что ведьму завертело потоком, но она не растерялась и крикнула ему вдогонку: - А ведь я знаю, куда направляетесь! В Гонконг, вслед за своей женой, о которой тоскуете много лет! Джон, растерявшись, остановился, зависнув в тёмной воде. - Её все считают вдовой, лишь мне известна правда, - дерзко говорила ведьма. – Люди пытаются вступить с вами в духовную связь и получить какие-то сведения с помощью смешных ритуалов и не знают, как близки к истине. Вы живы, но не так, как хотели бы. А я могу сделать вас снова человеком или русалкой. Вы будете счастливы со своей леди Джейн, а после её смерти воссоединитесь. Сердце Джона дрогнуло, и он осведомился: - Допустим, но какова цена? - Всего лишь души всех, кто был с вами в плавании, счётом сто двадцать восемь, - любезно оскалилась ведьма, разводя руками. – Да, там были и некоторые люди, что вам дороги, сэр Джон. Ваш грустный, но преданный приятель Френсис Крозье, ваш названый сын Джеймс Фицджеймс – а остальные просто мусор. Они ведь даже не плавали прежде в полярные широты. Жертва ваша будет невелика. Подумайте, капитан. Он промолчал и отправился дальше, но ведьма неутомимо следовала за ним на протяжении четырёх дней. Джон размышлял: даже если б он совершил такой грех и согласился на сделку, что бы случилось? Во-первых, он не чувствовал себя вправе дарить людские души дьявольскому отродью. Каждый ему был дорог, от юнги до фор-марсового старшины, от лейтенанта до капитана, пусть не всеми он был коротко знаком. Он был любящим отцом для них всех и не мог жертвовать чужими жизнями ради своей. Во-вторых, а как бы он явился в Англию, каково было бы его положение? Почему он вернулся, а остальные нет? Он чувствовал, что не вправе жить, когда остальные умерли страшной смертью. Он даже меньше всего думал о том, как отнесётся к его возвращению общество. Он просто не имел права на наслаждение простыми человеческими радостями в свой короткий стариковский век, когда другие, молодые и некогда полные сил, пали жертвами в борьбе с условиями Арктики. В-третьих, а может, стоило бы поставить это на первое место, он не хотел обманывать Господа и поддаваться искушению в ответ на чьи-то уловки. В-четвёртых, ведьмы хитры, размышлял Джон, вспоминая всё некогда читанное. Эта требовала только души моряков, заключённые в его могучем китовом теле, которые он стал чувствовать, как свою собственную. Но вдруг она о чём-то молчит и потом лишит его или голоса, или ног, или разума? Просто, потому что «такова плата», а она не упомянула об условиях. - Ну что же, капитан? – спросила ведьма, как-то раз взмыв в воде прямо перед ним. Но Джон не ответил. Он стремительно распахнул свою пасть и проглотил нечестивую. - Потом три дня мне было нехорошо, - застенчиво признался Джон. - Мой мальчик... – грустно вздохнула Джейн. – Ты поступил правильно. Ты не мог иначе. - Это правда. Не мог. Я желаю тебе возможности путешествовать по морю и обретать вдохновение, как обычно. И тогда мы сможем видеться. А там... как Всевышний распорядится. Желаю, чтобы кончина твоя была лёгкой и быстрой и чтобы мы свиделись как можно скорее. Это было зловещее пожелание, но леди Джейн уже привыкла к такому и лишь тепло улыбнулась. ***

Леди Джейн Франклин до конца своей жизни продолжала снаряжать арктические экспедиции – даже несмотря на то, как грустно вздыхала дочь капитана Элеонора, приданое которой стремительно таяло и которая переставала быть завидной невестой, хотя взяла от матери и живую красоту, и нежную чувствительную натуру. Но Джейн не могла иначе. Исследования стали делом всей её жизни – пусть даже она понимала, что люди погибли в далёком сорок восьмом году или несколько позже. В шестидесятом с формулировкой «За неиссякаемую настойчивость при отправке экспедиции для выяснении судьбы мужа» Королевское Географическое Общество наградило леди Франклин золотой медалью, и она стала первой женщиной, удостоенной такой награды. И она не раз повторяла: «Что не могло сделать Государство, сделала женщина!» Гордыня ли это была? Отнюдь. Её сердце огнём своим способно было растопить арктические льды, и всем это стало очевидно. И этот огонь не иссяк даже к её старости. В семьдесят четвёртом году готовилась очередная, уже седьмая, экспедиция в Арктику. Леди Джейн не застала её итогов. Она умерла восьмидесяти трёх лет от роду, пережив мужа почти на тридцать лет. Но она отходила к Богу спокойно и с покорностью, смирившись с дурным самочувствием. Ей ждало нечто большее, и она знала это. Вот только в момент смерти она испытала настоящее смятение, потому что ощутила, что летит в странном направлении – не вверх, а вниз. Чем же она заслужила преисподнюю?!.. Но Джейн вмиг избавилась от страха, лишь придя в себя. После яркой вспышки, подобной сиянию солнца, ей всё же не предстали райские врата и апостол Пётр с ключами в руке. Она поняла, что находится в океане. Она взглянула вниз и увидела вместо ног акулий хвост с серой жёсткой кожей, подобной наждачной бумаге, и красивым, аккуратным плавником, который изящно покачивался и удерживал её в равновесии. Тем временем, она убедилась, одета ли. Да, на ней был винно-красный богато вышитый жакет из парчи, а за плечами развевалась накидка в тон, которая так эффектно могла бы смотреться, вздумай она стремительно проплыть. - Ну и дела, - озадаченно подумала Джейн. – Действительно, как говорил мой милый Джон, Создатель наделяет нас самыми разными видами существования даже в вечности... И стоило ей мысленно произнести имя мужа, как послышался лёгкий шум, и из-за коралловых зарослей выпорхнула легко, совсем не так, как на земле, массивная, но всё равно стройная фигура: - Джейни! Родная! Ты тут! - Джонни?! - Наконец-то! Всё было то же, даже мундир с золотыми эполетами – но больше взволновало Джейн то, как он ринулся к ней, обнял и закружил в вальсе под водой, она лишь отбивалась: - Джонни! Имей совесть! Ты ведь уже не мальчонка! - Конечно, нет! Мы вообще не люди, и точка! Мы можем делать всё, что захотим! Сэр Джон весело смеялся, и Джейн произнесла: - Мой нежный дурашка! Джонни... Как я по тебе скучала, милый, милый! - Могу представить,- отозвался Франклин. – Ведь сколько лет я по тебе скучал? И вот ты здесь. Всё хорошо и всё правильно. - Дай Бог, - пробормотала она. - Ну, Он и дал нам такую жизнь, как теперь, - пожал плечами Джон, и, по-моему, это дивный подарок. Море не менее красиво, чем небо, и полно загадок, которые мы с тобой можем раскрыть. Здесь есть, на что полюбоваться и с кем подружиться. Джейни, хочешь, я познакомлю тебя с тюленями? Они добрые, простодушные и очень дружелюбные. «Совсем как ты», - подумала Джейн и широко улыбнулась. - Косатки, например, их враги, - рассуждал Джон, - но они не лишены аристократизма, властны и умны. Совсем как ты! – неминуемо сказал он. – Хотя я вижу, что Творец наделил тебя акульим хвостом. Что ж, думаю, не одного недобросовестного чинушу ты смолола зубами в кусочки, тогда как не трогала честных и порядочных. Акулы, видишь ли, тоже не так злы, как принято считать. Джейн оставалось только в ласковом умилении смотреть на мужа, который выглядел таким весёлым и воодушевлённым. - А хочешь, подарю тебе розовые и золотистые жемчужины? Нужно придумать, как составить их в ожерелье, но оно бы так украсило твою нежную шейку! Погоди, вроде бы я положил их относительно недалеко, в уголке грота в Адриатическом море, я помню, где! - Ох и болтун ты, Джон, ох и горазд восхищаться! – засмеялась Джейн и привлекла его в объятия. – Не капитан, а морской ангелочек. Иди сюда. И они слились в поцелуе, с котором Джейн всё равно, несмотря на окружавшую их солёную, терпкую морскую воду, чувствовала вкус и аромат малинового варенья, которое некогда так любил Джон. - Расскажешь мне о подводном царстве? – спросила она, проводя руками по своим волосам, из которых начинали выпадать шпильки. - Конечно, я имел честь и удовольствие изучить его предостаточно, - зажмурился от удовольствия Джон. - Давайте же, профессор, читайте свою лекцию! – подначила Джейн, ласково толкнув его в бок. - Право слово, я не знаю, с чего начать, - вполне всерьёз озадачился Джон. - А давай поплывём куда глаза глядят? – предложила Джейн. - Думаешь?.. - А что нам остаётся? Ты просто будешь рассказывать некие забавные факты о том, что видишь. Да и в конце-то концов, времени у нас теперь очень много. Триста ли лет, как написал Андерсен – откуда только он взял эту цифру? – или меньше, или больше. Но чувствую, что хватит срока, прежде чем мы отправимся к Небесам, чтобы обрести покой, - рассудительно произнесла Джейн. И Джон воскликнул: - Тогда вперёд! И ринулся, радостно взмахивая хвостом, и Джейн не отставала от него. ...По некоторым слухам, они до сих пор исследуют морские глубины и узнали много нового, неизвестного людям – жаль, что по данному им обету они никак не могут рассказать нам любопытные сведения. Но пусть они хранят их как свои личные сокровища, более ценные, чем розовый и золотой жемчуг. Также ходят сплетни о том, что София после смерти перевоплотилась в дельфина и водит нежную дружбу с тюленем Уэддела, который некогда был капитаном военно-морского флота Френсисом Крозье, и они вместе постигают тайны Антарктики. О младшей Элеоноре Франклин очень мало известно, но говорят, что она стала сиреной, в чём сказалась натура её впечатлительной матушки, столь талантливой в стихосложении. Её голос иногда не слышим простым человеческим ухом, но долетает даже до тех краёв, которые далеки от моря. Смею сказать, что это повествование было поведано ею. И пусть живёт и здравствует славная морская семья и поныне, и пусть люди берегут океан, который был ещё до того, как Господь создал привычный нам мир. Надеюсь, что этот рассказ убедит вас, дорогой читатель, что сильнее Смерти только Любовь.