Желания

Если Палпатин чего-то хотел, он непременно это получал. Способ заполучить желаемое находился всегда — все зависимости от того, было желание материальным или нет. Хего искренне этим восхищался и не мог вспомнить ни одного случая, когда Палпатин — так или иначе — не получал того, что хотел. Ни сейчас, когда вся власть сосредоточена в его руках, ни тогда — много-много лет назад. И, хотя никогда не признавал этого вслух, знал, что и их связь не возникла бы, не пожелай этого Палпатин. По крайней мере, не в том виде, в котором она существовала без малого сотню лет. *** Их первая встреча не должна была пройти так. Хего всего лишь хотел присмотреться к наследнику Косинги, чтобы использовать в своих целях. Он заранее навел справки и имел некоторое представление о том, с кем, возможно, придется иметь дело. Не единственный, но, судя по скудной информации и реакции Косинги, вовсе не самый любимый ребенок. Хего подозревал, что на выходки юного Палпатина закрывают глаза исключительно для создания видимости приличной семьи. Идеальной, насколько это возможно, когда ваш ребенок вечно участвует в гонках и нередко попадает в ДТП — в том числе с жертвами. Плэгас рассчитывал найти в Палпатине шпиона, сыграв на его амбициозности, плохих отношениях с отцом и любви к Набу, но едва ли не впервые в жизни просчитался. Палпатин заговорил с ним первым. *** Набуанец — юнец даже по человеческим меркам — оказался чертовски привлекателен. Он очаровал Хего и внутренней силой, и амбициозностью с самоуверенностью на грани приличия. Магистр был уверен: этот человек не знал стыда, и его друг Ларш Хилл разделял это убеждение. Ларшу Хиллу юноша определенно не нравился — ни как потенциальный деловой партнер «Капиталов Дамаска», ни как шпион. И уж точно не как кто-то, кто мог стать в самом деле близок с магистром, и уж тем более не как тот, кому можно было бы доверить личные секреты. Старший муун предпочел бы, чтобы дерзкий юноша никогда не появлялся в жизни Хего Дамаска. Не то чтобы Хего планировал прислушиваться к мнению Хилла относительно Палпатина. И не то чтобы Палпатина волновало чье-то мнение о ситуации, кроме собственного. Он шел против отца, потому что хотел этого. Он двусмысленно намекал на природу своих отношений с богатым инородцем, втайне жалея, что некоторые слухи остаются лишь слухами: Хего умело игнорировал намеки Палпатина, и это почти било по его самолюбию. После очередного громкого скандала с отцом, испытывая желание выпустить пар, Палпатин переоделся в простые рубашку и брюки, собрал волосы в хвост и через окно сбежал из дома — в коридоре у дверей стояла отцовская охрана, а под окнами очень кстати росли крепкие деревья. Поправив поясную сумку и прислушавшись, Палпатин бросился через сад. Косинга устроил званый ужин, а значит, его не должны хватиться в ближайшие несколько часов. Палпатин рассчитывал прокатиться по Озерному краю, помедитировать в излюбленном тайном месте и вернуться домой. Если удача будет на его стороне — связаться из укрытия с магистром Дамаском и передать ценные сведения. *** — Здравствуйте, магистр, — склонив голову в вежливом поклоне и скромно улыбнувшись, поприветствовал мууна Палпатин, когда тот наконец-то ответил на входящий запрос. Нетерпение и рвущееся наружу раздражение удалось скрыть, и Палпатин был собой доволен. Хего не стал сообщать Палпатину, что ему известно все, чем в этот раз поделился человек: в конце концов, юноше было вовсе не обязательно знать, что он далеко не единственный информатор «Капиталов Дамаска» на Набу. И тем более он не должен был знать, что есть информаторы более ценные — хотя бы потому, что в плане Хего Дамаска наследнику дома Палпатин была отведена другая роль. Особенно после того, как Косинга рискнул угрожать Хего, не подозревая, с кем имеет дело. — Тебе придется проявить немного терпения, — снисходительно закончил разговор Хего, — если ты не передумал. Потенциал, который Хего видел в этом юноше, восхищал. *** В своем гневе, являясь центром бури, Палпатин был восхитителен. Плэгас почти сожалел, что не видел лично, как Палпатин расправился с семьей и не просмотрел записи с уцелевших камер яхты, прежде чем уничтожить их. Его кровожадность почти пугала — с этим яростным вихрем приходилось считаться, как и учитывать в планах эмоциональность и импульсивность ученика. — Я убил их всех, — бесцветным голосом произнес Палпатин, в очередной раз рассказав о случившемся. Плэгас просил его повторять снова и снова, и Палпатину начинало казаться, что он рассказывает о чем-то, что не имеет к нему никакого отношения. Палпатин поежился от пробирающего до костей ветра. Тонкий защитный комбинезон не мог согреть: склон, по которому он старался подняться к учителю, был каменистым, и, раз за разом падая и поднимаясь, Палпатин успел разодрать в кровь не только ладони. Боли в коченеющих конечностях он почти не чувствовал, но ее отголоски помогали держаться в сознании и повторять, повторять, повторять. Ярость тлела глубоко внутри, не находя выхода. Пользы от нее совсем не было. Палпатин чувствовал себя каким угодно, но только не великим. Скорее жалким — и боялся представить, как выглядит в глазах Плэгаса. «Хего Дамаска», — напомнил он себе. То, что муун владен Силой и был ситхом, не означало, что он больше не является главой «Капиталов Дамаска». Эта простая мысль бодрила. Плэгас — не сверхсущество. До вершины оставалось совсем немного, и каждый шаг давался все с большим трудом и требовал все большей осторожности. Нога соскользнула с выступа, и Палпатин вскрикнул от неожиданности и закрыл глаза. Он был готов к ощущению падения и к тому, что камни, лед и снег вновь соприкоснуться с чувствительной кожей. Но боли не последовало: Плэгас успел поймать его. Палпатин не мог сказать точно, стоял ли он перед учителем считаные секунды или прошло несколько минут, прежде чем Хего разорвал его защитный комбинезон и прижал человека к себе. — Сидиус, — в интонации, с которой Плэгас произнес новое имя Палпатина, ему послышалась нежность. *** Если хочешь что-то сделать хорошо — сделай это сам. Палпатин знал не понаслышке, насколько правдива древняя, как мир, поговорка. Но вот с народной набуанской присказкой, что нет существ упрямее гунганов, готов был поспорить. Мууны — точнее, один конкретный представитель этого вида — оказался на редкость упрям. И Палпатин мучился, не понимая: учитель на самом деле не понимает намеков (грозящих вот-вот оказаться за гранью приличия) или притворяется? Намеки Ларша Хилла и собственные наблюдения доказывали, что интерес — не только деловой — был взаимным. Поэтому план был прост и состоял ровно из одного пункта: показать Хего Дамаску, что хватит кружить вокруг да около, пора переходить к куда более активным действиям. Вспомнились и объятия на Майгито, и горячие прикосновения, и частые «случайные» касания руками и рукавами на светских вечерах, и то, как нередко Хего держал его за запястье, слегка поглаживая, и совсем не торопясь отпускать — когда они ехали на аэротакси по Набу. Решив для себя, что в этой области решительных действий от магистра Дамаска он в обозримом будущем не дождется, Палпатин решил взять их отношения в свои руки. Он вызнал у Хилла, когда вечер магистра Дамаска наиболее свободен, и смог уговорить того на маленькую помощь. Идея была в некотором роде рискованная, но Палпатину показалось, что старый муун и сам был рад перспективе перехода отношений друга и человека в другую плоскость. Или умело делал вид: по непроницаемому лицу Хилла и сдержанной вежливой улыбке мало что можно было понять. Осталось проявить немного терпения в ожидании важного дня. *** В назначенный день Палпатин сообщил Дориане, что не собирается почтить Сенат своим присутствием и с бумагами и прошениями им придется разбираться самостоятельно, — Палпатин займется этим завтра (наверное). Ближе к обеду в его апартаменты доставили новый костюм. Покрутившись у зеркала и так, и этак, Палпатин был более чем удовлетворен результатом. Сшитое по набуанской моде платье из нескольких видов окрашенного в синий шелка было изящно. Он отказался от от отделки практически полностью: тонким узором был украшен только шлейф, надетый под пояс поверх основной конструкции. Объемные рукава из жатой ткани стараниями мастеров напоминали причудливые цветочные лепестки, отдаленно похожие на бутоны набуанских же колокольчиков, однако ниже локтя ткань плотно облегала, подчеркивая тонкие запястья, а полупрозрачные манжеты прикрывали ладонь. Вопреки обыкновению, перчатки под наряд Палпатин не заказал. Закрепив строгой заколкой передние пряди на затылке, он надел элегантное украшение из тонких цепочек и, улыбнувшись собственному отражению, закрепил у ворота брошь — одну из подаренных Дамаском. На время пути до «Шпилей Кальдани» Палпатин предпочел скрыть весь наряд под иссиня-черной мантией с широкими рукавами и глубоким капюшоном. Так шанс добраться неопознанным значительно повышался. *** Желаемого Палпатин умел добиваться, чем бы это ни было. Хего даже спустя годы помнил день, когда они рискнули перейти черту, негласно ограничивающую их отношения в сугубо деловой плоскости. Он был красив и изящен — как всегда. Если бы кто-то решил спросить магистра Дамаска о самом красивом человеке, то он бы назвал сенатора Палпатина. К счастью, желающих задать подобный вопрос (кроме самого Палпатина) не находилось. — Знаете, магистр, мне надоели ваши игры, — глаза Палпатина на мгновение вспыхнули золотом, выдавая его внутреннее состояние. Он стремительно подошел почти вплотную к Дамаску, взял его за руку чуть ниже локтя и, встав на цыпочки, прижался губами к губам мууна. Смотреть ему в глаза было не очень удобно, и Палпатин прикрыл их. Отчаяние, с которым Палпатин целовал его, поразило Хего: словно юноша боялся, что его могут оттолкнуть, но подумал об этом только в последнюю секунду, когда отступать было слишком поздно. Стоило Палпатину попытаться отстраниться, чтобы ретироваться, сделав вид, что ничего не было, как Хего приобнял его под поясницу и слегка наклонился, целуя в ответ. *** Их жизнь нельзя было назвать ни спокойной, ни безопасной. Особенно жизнь Хего Дамаска: даже несмотря на попытку уединиться и уйти от большинства дел, уделив все внимание изучению тайн Силы. Тем более с учетом присутствия в его жизни Палпатина. Человек давно не был пешкой и разменной фигурой. В Великом плане он был ферзем. Его королевой во всех возможных смыслах. Но среди массы положительных качеств — врожденных и приобретенных — терпение в ряде вопросов все еще не было сильной стороной Палпатина. И с этим, как и с его эмоциональностью, приходилось считаться, хотя, по мнению Палпатина, магистр Дамаск считался с его желаниями недостаточно. Палпатин жаждал внимания, жаждал признания и очень хотел поразить своего наставника. И потому особо тщательно продумывал планы покушения на Хего — конечно, чтобы поразить того своей находчивостью (и не дать расслабиться). Так или иначе, все планы изначально были обречены на провал: Палпатин не планировал ни убивать Хего, ни причинять его здоровью значительный вред. Наемникам об этом знать было вовсе не обязательно — уцелевшие после попыток покушения даже получали оплату своих стараний. *** Никто не имел права покушаться на что-либо, что Палпатин считал своим. И тем более никому не было позволено покушаться на жизнь и здоровье кого-то, кого Палпатин любил. Из погибшего окружения Хего ему было жаль разве что Ларша Хилла: за годы с момента знакомства он успел проникнуться симпатией к единственному другу Хего. Дарт Плэгас порой попрекал Сидиуса за кровожадность, достойную серийного убийцы, но сейчас Палпатина не волновало, что мог бы сказать или подумать его Хего. Сейчас его вела жажда мести, и глаза застилала кровавая пелена. Меч учителя в ладонях гудел, и Сидиус был уверен, что оружие полностью разделяло его намерение. Протекторат гранов ждала незавидная участь. *** Незадолго до очередных выборов, когда в Сенате вовсю развернулась нешуточная борьба за пост канцлера, Палпатин предпочел сохранять вежливый нейтралитет, до последнего не показывая, кого он поддерживает. Со стороны казалось, что его волновало только благополучие Набу, и, пока ни один из кандидатов или их сторонников не был достаточно убедителен, — разговоры с некоторыми сенаторами и их помощниками Палпатин и вовсе перепоручил Дориане. Первая волна злости на магистра Дамаска уже улеглась. Палпатин должен был сам участвовать в предвыборной гонке, и у него было немало сторонников в Сенате. Выступление королевы Амидалы должно было вызвать сочувствие у сомневающихся, а деньги Банковского клана — соблазнить тех, кому, в сущности, было безразлично, кто займет пост канцлера. Но незадолго до начала предвыборной кампании Хего пригласил Палпатина в оперу и попросил (приказал) проявить благоразумие и отказаться от участия в выборах. Последующие несколько вечеров Палпатин вспоминал не без легкого стыда: он устроил магистру настоящий скандал и принципиально воспринимал в штыки все его аргументы, какими бы разумными они не были. Но годы сотрудничества и близости сделали свое дело, и в конце концов им удалось и поговорить по-человечески, и скорректировать план, приведя его к варианту, который устраивал обоих. По-прежнему планировалось использовать Амидалу, но канцлером должен был остаться Валорум. Инициировать процесс снятия блокады Набу должен был он же. *** В разгар войны между Республикой и Сепаратистами Палпатин нашел еще одно опасное развлечение: теперь Владыка Сидиус сам или через подставных лиц выступал в качестве организатора похищений сенатора Палпатина. Как правило, неудачных, но сложно было винить кого бы то ни было в том, что им оказалась не по зубам личная охрана Палпатина. Когда Сепаратистам наконец-то удалось его похитить, Палпатин внутренне возликовал. То, что его спасение едва не обернулось катастрофой, а Хего, имей он волосы, вмиг бы поседел, было сущей мелочью. Дозу адреналина он получил, и это главное. *** Палпатин, ежедневно смотрясь в зеркало, не питал иллюзий относительно своего облика. Возраст и стресс неумолимо брали свое: он поседел почти полностью, вокруг глаз стали заметны глубокие морщинки. Благодаря исследованиям Хего и Силе удавалось замедлить процесс старения, но Палпатин не мог ни переместить сознание в тело клона (клонировать форсъюзеров с сохранением чувствительности к Силе пока не получалось), ни омолодиться незаметно для окружающих. Но время для открытых заявлений еще не пришло. Хего, месяцами пропадающий в своих лабораториях на Аборе, оптимизма не внушал. Он продолжал твердить, что время еще не пришло, хотя Сила уже на их стороне. Но нужно подождать. Нужно подорвать авторитет канцлера Валорума — затяжной конфликт на Набу подходит для этого как нельзя кстати. Если вместе с этим удастся дискредитировать джедаев в глазах общественности — еще лучше. Но отстранять их от дел Сената и подрывать к ним доверие масс следовало с большей осторожностью. *** Палпатин праздновал победу. Не было никаких сомнений в том, что уже завтра его провозгласят канцлером Республики. После этого война должна была пойти на спад, Республика бы заключила выгодное соглашение с Сепаратистами, и в глазах граждан Палпатин стал бы героем — под всеобщее ликование планировалось провести ряд реформ и протащить несколько законов, которые в иной ситуации не дошли бы и до второго чтения. Но главное, что Палпатин собирался сделать, так это закрепить на законодательном уровне чрезвычайные полномочия за канцлером. А потом, ближе к сроку переизбрания или уже после повторных выборов, подписать указ о нахождении на должности до конца жизни или до тех пор, пока канцлер остается дееспособным. Великий план, конечно, тоже пришлось скорректировать: Хего не отказывался от власти, но должен был де-юре стать советником Палпатина, а не соправителем, как предполагалось ранее. Впрочем, де-факто Хего отводилась роль серого кардинала, вполне устраивающая обоих ситхов. *** «Джедайский вопрос», к удовольствию Палпатина, джедаи решили сами. Запись вероломного нападения магистров Йоды и Винду на новоназначенного канцлера разлетелась по ГолоНету с невероятной скоростью. Как и информация о том, что, если бы не Энакин Скайуокер, к которому Палпатин испытывал чувства, близкие к отеческим, а потому нередко встречающийся с ним вне рабочего времени, канцлер, скорее всего, был бы мертв. Ведь что может простой человек против джедаев? Орден милостиво не распустили, однако ряд мастеров и магистров объявили в розыск как пособников нападавших. Йода, к неудовольствию Палпатина, сумел бежать. — От покушения на мою жизнь у меня шрамы остались, — произнес Палпатин на экстренном заседании Сената, сняв капюшон и позволяя камерам зафиксировать каждую морщинку и каждый шрам. Сочувствие масс, особенно сомневающихся в честности и искренности Палпатина, было бы кстати. Тем более что в скором времени Палпатин планировал прилететь к учителю и вернуть себе утраченную внешнюю красоту. *** Если Палпатин чего-то хотел, он непременно это получал. Способ заполучить желаемое находился всегда — все зависимости от того, было желание материальным или нет. Сейчас у него было все, о чем набуанский аристократ и любитель гонок даже не мог помыслить. Стоило только захотеть, и желаемое оказывалось у него в руке — чаще рано, чем поздно. — Я знал, что не ошибся. Теперь вся Галактика была у его ног. — Я тоже. Вся Галактика и ситх, победивший саму Смерть.