Луноцвет

Тристиан всегда искренне верил, что любви нужна радость, словно цветам — солнце. Что чувства распускаются только в ласковом свете счастья, истины и веры. А мрак и отчаяние годны лишь на то, чтобы в них сгинуть. Если ты живешь во мраке — откуда взяться любви? Весь его опыт говорил, что он прав. Лишенный света Саренрэй, он не жил в своем стыде, отвращении и печали, а лишь прозябал. И суровые и вероломные Украденные земли укрепляли его в мрачных мыслях. Тристиан чувствовал некое ироничное родство с этим краем: он тоже был украден, забыт и оставлен своей горькой судьбе. Его суть стала темна и уныла, будто непролазная чаща. И точно так же губительна для беспечных путников. Но земля, в отличие от него самого, казалась именно тем, чем и являлась — угрюмым местом, полным смертельных опасностей. А Тристиан все время лгал и притворялся. Даже тем, кто ему нравился. У его новой жертвы была удивительно искренняя улыбка — беззаботная и солнечная. Так улыбаются лишь дети и юные ангелы. Эта девочка его поразила. Она показалась ему легкой серебряной бабочкой, прилетевшей с луны. Ну откуда в этом скорбном мире могло взяться столь чистое и невинное создание? Да, в ней текла кровь небожителей, подобных существ называли здесь аазимарами. Но Тристиан уже успел убедиться, что от людей их отличала лишь необычная внешность да это название. Алисия же показалась ему ангелом куда более настоящим, чем он сам — не видящим зла, бескорыстным и бесстрашным. А вдруг она — это его спасение? Вдруг она пришла... за ним? Но вскоре он разглядел ее изъян — уродливый шрам на разуме. Отражение шрама, скрытого под пушистой копной серебряных волос. Алисия была дурочкой. Но дурочкой, благословленной богиней Иомедай. Она простодушно призналась в этом сама при первом же удобном случае. — Простите, мне сложно понимать, о чем вы толкуете. Я ужасно глупая, — вздохнула она. — Мне жаль, правда! Но так уж вышло. Раньше-то я была нормальная, когда жила в Локридже. А потом получила по голове шестопером от «Черного орла» лорда Арнефакса. Ну и все — стала глупой. Я не умерла, потому что богиня спасла меня. Из-за того, что я сама тогда заступилась за Эмму и Вальма, спасла их от «Черного орла». Наверное, чтобы я и дальше могла заступаться и спасать. У меня даже иногда получается, правда? — и она снова ему улыбнулась: солнечно и радостно. Тристиан больно прикусил собственную щеку и выдавил ответную улыбку. То, что он на миг почувствовал себя обманутым, разумеется, не сделало ему чести. И тогда он пообещал себе, что постарается спасти эту девушку. Нежный серебристый бутон, вдруг выросший в этой темной пугающей глуши. Алисия шагала через эту тьму, не понимая, что ей нужно бояться. Бралась за сложные задачи, не осознавая их сложности, с детской непосредственностью шла навстречу гоблинам, кобольдам и клопам, верила всем на слово и прощала всех так, будто не знала, что такое грех. Точно так же — бестрепетно и с ясным взором — она карала тех, кто, по ее мнению, заслуживал наказания. Тристиан заметил, что Алисия охотно дает второй шанс, но непреклонно лишает третьего. Его сердце ныло, когда он пытался угадать, заслужит ли он ее прощение? Или Алисия решит, что его молчаливое предательство изо дня в день не достойно милосердия? Еще больше в его груди заломило, когда он понял, что взгляд Алисии притягивается к нему, будто стрелка компаса — к северу. Что она задает ему вопросы чаще, чем необходимо: порой по второму, а то и по третьему кругу. Что она улыбается еще радостнее и светлее, едва встречается с ним взглядом, что действительно доверяет ему и восхищается им. Стыд прожигал Тристиана насквозь. Но он был слишком ничтожен, чтобы вырваться из капкана, в который угодил по своей глупости и трусости. Но за что в этом капкане оказалась Алисия? Когда они вернулись к Джаманди Алдори с мешком, в котором лежала голова Рогача, владыка мечей улыбнулась с обманчивой змеиной мягкостью и сказала: — Ты отличный лидер и командир, Алисия из Локриджа. Мы считаем, что баронство — твое по праву. А для того, чтобы облегчить тебе заботы по управлению, я отправлю тебе своих помощников... «...чтобы управлять тобой, как своей марионеткой», — продолжил про себя невысказанную ею фразу Тристиан. Почему-то мысль о том, что Алисию лишат права выбора и сделают пешкой в своих играх, оказалась мучительной. — Миледи! Вы можете сделать кое-что еще! — вырвалось у него. — Опытный в исцелении жрец мог бы исправить нанесенный мозгу Алисии урон. Уверен, наш лидер будет вам очень благодарна. И принесет куда больше пользы. Раскосые карие глаза под тяжелыми веками слегка сузились. Алдори покачала головой и выразила сомнение, что такое возможно. — Это возможно, — печально вздохнул Харрим. — Но не лучше ли будет оставаться во мраке неведения? Разум — лишь лампа в руке путника, бредущего в пещере. Он просто выхватывает из мрака жуткие, лишающие сна картины. Все равно, так или иначе, все мы движемся к гибели. — Это ничего! На это я согласна! — радостно воскликнула Алисия. — Ничего страшного, если я посплю на час-другой меньше. Я так устала быть глупой. Мне так стыдно за это. Пожалуйста, госпожа Алдори, если вы можете мне помочь — помогите! И я тоже буду вам помогать, обещаю! Джаманди бросила на Тристиана новый задумчивый взгляд и склонилась к своим советникам, чтобы пошептаться. А потом торжественно кивнула: — Что ж, пусть будет так. Наши жрецы попытаются. Таков подарок Бревоя новорожденному баронству. Тристиан снова увидел Алисию через пару дней. За это время он десять раз успел пожалеть о словах, сорвавшихся с его языка. Не убьет ли вернувшаяся способность мыслить ясно, сомневаться и страшиться, тот свет, что он увидел в ее душе? Не легче ли Алисии было бы без пригибающего груза осознанности? Ангельской безмятежности в ее чертах действительно больше не было. Наивной детской непосредственности — тоже. Но улыбка оставалась все такой же яркой и лучезарной. — Спасибо, друзья мои! — произнесла Алисия с чувством. Ее голос немного дрожал. — За вашу помощь и за вашу веру в меня. Я очень надеюсь, что сумею ее оправдать. Но если кто-то решит меня сейчас оставить — я буду не в обиде. Но в Рестове из ее спутников никто не остался — они все пошли за Алисией и дальше. Теперь Тристиан наблюдал за ней еще более пристально, чем прежде: искал на ее лице следы алчности, самодовольства или жестокости, столь свойственных тем, кто оказывался у вершины власти. И не находил. Зато заметил, что Алисия, перестав задавать ему свои бесконечные вопросы, глядела на него теперь не прямо, а лишь украдкой. И в ее глазах порой мелькали странные смущение и печаль. Пожалуй, смотреть на нее и слушать ему стало еще интереснее — теперь в серебристых глазах сверкали мысли, словно лунные блики на воде, а голос наполнился богатством обертонов. И хотя он различал порой нотки страха, сомнения и сожаления, спокойная уверенность звучала куда чаще. Алисия теперь ясно видела тьму, сквозь которую ступала, но все-таки не сворачивала, шла вперед, наполняя сердца спутников отвагой и мужеством. Пыталась защищать всех, как и прежде, дарила справедливость: так, как ее понимала. Была щедра на милосердие и прогоняла мрак с их пути своим собственным светом. Этот свет манил его все сильнее — сиянием луноцвета в ночи. Тристиан как-то раз увидел этот цветок в заброшенном и одичавшем саду Мерцающего острова. Крупные серебрящиеся в темноте бутоны раскрывались у него на глазах со странными вздохами, превращаясь в изящные, полупрозрачные, словно тончайший фарфор, чаши. Они источали горьковатый миндальный аромат, до того прочно запертый внутри лепестков. Сад быстро наполнялся звуком тихих хлопков и пьянящим запахом, и Тристиан не решался пошевелиться, боясь спугнуть это чудо. Луноцвет владел садом всю ночь. И лишь с приближением утра вновь с шуршанием свернул свои бутоны, пряча их хрупкую красоту. Алисия была, словно тот луноцвет. Распустилась для него в ночи, развеяла ужас и тьму. И Тристиан терзался теперь в сотню раз сильнее — то страшась за нее, то сгорая от ядовитого стыда, то позволяя робкой надежде шептать, что все будет хорошо. Но главное — он и сам шел теперь вперед и всеми силами пытался смягчить зло, которое был вынужден творить. Впервые за много лет он вынырнул из своей жалкой апатии и делал хоть что-то хорошее. И с удивлением понимал, что ясный свет серебристых глаз смертной подействовал на него сильнее, чем бесконечные молитвы Саренрэй. Непонятное чувство полностью его захватило. Тристиан глядел на Алисию, слушал ее голос, и понимал, что ничего нужнее и прекраснее в его жизни нет. И что ему хочется чего-то большего, чем просто смотреть и слушать. Он помогал Алисии, совершал ради нее все возможное и невозможное, защищал ее, подбадривал и утешал, если ей становилось особенно тяжело. Но и этого было мало. Взятые у Линдзи книги утверждали, что именно такие чувства люди называют любовью, и говорили о плотских взаимодействиях, которых влюбленные жаждут. Эти идеи казались странными, но отзывались в его смертном теле приятным тянущим жаром. Порой ночами, за плотно закрытой дверью своей комнаты, он пытался представить такие прикосновения, и его плоть пронзала болезненная и сладкая дрожь. Но стыд быстро ее остужал. Как можно мечтать о счастье, когда поводок на твоей шее по-прежнему сжимает кулак мучительницы, а мысли о ней все еще сковывают страхом? Когда твои руки в крови невинных, и этой крови с каждым днем становится лишь больше? В ночь, когда на отвоеванный у тварей Клыкоград упала скорбная тишина, Тристиан вышел к крутому обрыву, с которого открывался вид на долину. Его грудь ломало болью и неутолимой скорбью. Все эти люди погибли из-за него: из-за его прежних ошибок и нынешнего молчания. Одной рукой он спасал их — другой губил. И разгоревшийся было свет в его душе тихо затухал сейчас под грузом чудовищной вины. Он стоял, раздумывая — посмеет ли остаться здесь после того, что совершил, и имеет ли право называть свои лицемерные попытки делать добро борьбой с Нириссой? Как вдруг услышал тихий звук: неподалеку кто-то плакал. Ведомый скорее инстинктом, чем настоящим желанием кого-то утешить, Тристиан зашагал навстречу звуку. И увидел Алисию, спрятавшуюся за валуном. Она сидела, свесив ноги с обрыва, и поспешно вытирала заплаканное лицо рукавом. А когда он подошел, печально ему улыбнулась: — Тоже не спится? — он молча покачал головой, и Алисия спросила, давя новый всхлип: — Мы же победили, правда? А чувство такое, будто я виновата. Будто заведу всех нас в еще большую беду. Столько людей погибло. Они мне поверили, приехали сюда, думали, начнут новую жизнь. А вместо этого умерли... Тристиан сглотнул шершавый комок в горле. Как она может винить себя? Это же его вина! И проклятой Нириссы. — Ты сделала все, что могла! И это куда больше, чем по силам смертной! — с необычной для себя горячностью возразил Тристиан. — Ты — настоящая героиня, Алисия. Твоя доброта и твоя доблесть вызывают у меня восхищение. Ее губы снова тронула грустная улыбка: — Я все еще дурочка из Локриджа и ничегошеньки не понимаю... Но спасибо, что говоришь это. И за то, что ты рядом — тоже спасибо. Знаешь, если бы не ты, у меня не хватило бы мужества продолжать сражаться. Ты освещаешь мой путь, Тристиан. Добротой, самоотверженностью, целеустремленностью. Наверное, тебя и в самом деле послала мне Саренрэй. Воздух в его груди на миг затвердел, словно превратившись в камень. Алисия не знала, но каждое ее слово было горькой насмешкой. Он не союзник ей, а тайный враг, и послала его вовсе не богиня. И уж тем более, он не мог освещать ничей путь! Он давным-давно сгорел дотла, потеряв не только крылья, но и саму свою душу. Но она легонько коснулась его руки: — Ты делаешь меня сильнее. Как будто вокруг ночь, а ты — яркий костер, который прогоняет холод и страх. Побудь со мной еще немного! Глаза Алисии сияли. Так было всегда, когда она на него смотрела. И Тристиан опустился рядом с ней на колени. — Это ты — мой свет, — произнес он еле слышно, надеясь, что его слова уносит от нее ветром. — Если бы только... Он оборвал себя и провел ладонью по ее волосам. Они оказались такими мягкими и приятными на ощупь, что убрать руку стоило большого труда. Быть может, оставить ее было бы честнее? Просто уйти, вернуться во мрак, из которого он к ней пришел. Лишиться ее сияния, лишиться надежды и тепла. Лишиться счастья, истины и веры. Он ведь лжет не только ей, он лжет и себе, и тешит себя иллюзиями. Если ты живешь во мраке — откуда взяться любви? А потом Тристиан вспомнил луноцвет и его дивный аромат. Значит, некоторые цветы распускаются и во мраке?.. «Может быть, ты станешь презирать меня, — подумал он. — И пожалеешь обо всех добрых словах, которые мне сказала. Я не достоин любви и радости, как не достоин света. Но я продолжу защищать тебя, пока могу, мой луноцвет». Он надвинул капюшон глубже, словно бы от ветра, и украдкой стер скатившуюся по щеке слезу. Нет. Не его — и никогда не будет его. Но счастье — малая плата за то, чтобы сберечь это серебристое сияние от тьмы. Алисия внимательно на него смотрела. Радостное ожидание в ее взгляде сменилось сначала непониманием, а потом тревогой. Но она взяла его за руку, стиснула пальцы и вновь повернулась к погруженной в беспокойный сон долине. — Все хорошо, — прошептала она. — Все будет хорошо, правда? Согласиться означало солгать: впереди у них были лишь новые, еще худшие беды. Но и сказать «нет» Тристиан не мог. — Когда-нибудь, — произнес он тихо. — Мы будем очень стараться. И ощутил, как ее горячая ладонь с благодарностью сжалась чуть крепче.