Сменя догму, за кем Поползёт многоног, метабог, мутаген, земной плод Ты в руки не бери, не трожь Там тиф и глист и где тупик
Шеган определенно был слегка нездоров, даже более того — неизлечимо болен. Если бы можно было не брать в расчет не до конца человеческую природу его происхождения, то ангел зла безусловно считал бы, что находится при смерти. С подобным недугом даже дорога в хоспис была не то что закрыта, а заколочена дубовыми досками с ржавыми гвоздями. Рыцарь гибели был готов поклясться, что лучше бы испытывал муки больных малярией, тифом, чумой, да даже проклятой чахоткой, лишь бы не то, что он ощущал на себе сейчас. Эта хворь неизвестна ни одному врачу ни в одном из миров. От нее нет лекарств или вакцины. Хоть на глаз отсыпать себе любых медикаментов, запивать их тошнотворным спиртным пойлом, да надеяться на библейское чудесное излечение. У его заболевания нет явных признаков известных человеку болезней: Шегана не лихорадит, нет кашля с кровавыми сгустками, нет физического бессилия или рвотных позывов, разве что от собственной ничтожности. Если его холера была величественным ветвистым деревом, то корень зла был так глубоко, что невооруженным глазом увидеть это не представлялось возможным. Как бы Шеган не хотел отрицать такого премерзкого варианта исхода событий, но это было единственным верным ответом — первым шагом к выздоровлению: всему виной поганые человеческие эмоции, которые ангел зла пытался спрятать внутри себя настолько глубоко, насколько это было возможным. Противоречивые эмоции и чувства копошились в грудной клетке роем мерзких мокриц и трупных червей, норовя вот-вот прогрызть дыру в плоти в попытках пробраться к сердцу — все еще живому и бьющемуся. От этого беспрерывного зуда хотелось раздирать кожу ногтями, руками ломать решетку ребер, лишь бы не дать им забраться так глубоко. Шеган бы лично вырвал свое сердце из груди и оставил гнить под палящим меридианским солнцем, лишь бы не биться в этой агонии. Рыцарю гибели было до безумия непросто распознавать собственные эмоции. Он с блеском мог различать многообразие людской ненависти, злобы и раздражения, разделяя их преимущественно по группам: от лучшей к худшей. Только вот свои чувства он так понимать не мог. Шегану нравилось причислять себя к элитарной группе тех, кому все эти гормональные игры мозга абсолютно безразличны и параллельны. Нравилось считать свое жалкое человеческое сердце пустым сосудом для ненависти, а не живым трепещущим органом. Вилл идеально заполняла своей ненавистью ту пустоту, что пожирала ангела зла изнутри. Каждый раз, стоило лишь Шегану снова почувствовать холодные цепкие лапы отчаяния, что с силой Атланта тянули его в эту зияющую чернотой бездну, он летел к стражнице, пытаясь прожить на ее негативных чувствах еще пару часов, выиграть для себя время перед полным погружением во мрак. В какой-то степени, несуразная ведьма стала его панацеей — единственным лекарством от прогрессирующего невыносимого недуга. Шегану не претила мысль о том, что его существование в большой доле зависит от Вилл, даже наоборот, заставляла метаться из стороны в сторону, словно он был загнанным зверем. Будет честно признать, что на самом деле все так и было: Шеган и был загнанным в клетку зверем, не способным никак помочь себе самостоятельно. Мерзко, грязно, тошно. Ему хотелось содрать с себя кожу, обнажив всех быстро движущихся насекомых, которые уже успели поселиться в венах и артериях, разгоняя по телу заразу. Он был готов поднять с промерзлой земли острый камень и собственноручно отрезать эти чертовы крылья под корень, лишая себя возможности возвращаться в Хиттефилд за новой дозой лекарства. Ненависть Вилл была для Шегана морфием — его личным первоклассным болеутоляющим.Это вирус, и один из нас — носитель, Но тогда как быть? Кровь не остановить,
— Не испытывай удачу, стражница. — прорычал Шеган, с силой сжимая тонкие запястья ведьмы, плотно зафиксированные у нее над головой. Вилл отчаянно вырывалась, словно была прибитой гвоздем к доске бабочкой. Она кричала, шипела, дергалась. Подобные действия изрядно забавляли рыцаря гибели, давая позабыть о полчищах жуков, что покоились у него под кожей. Рядом со стражницей не было боли, только извращенное удовольствие. В глазах ведьмы пылал огонь сопротивления: она так яро боролась, что, казалось бы, скоро будет метать молнии прямо из своих так лихорадочно бегающих зрачков. Девушку трясло то ли от ярости, то ли от ощущения и осознания собственного бессилия перед демоном. Шеган прекрасно понимал ее состояние: Вилл была таким же загнанным в угол зверем. Может, она тоже больна? Он никогда не задумывался об этом. На деле у них с ведьмой было куда больше общего, чем хотелось бы признавать. На мгновение Шеган замер, стараясь запомнить стражницу в таком до боли знакомом для него состоянии: потерянной, сбитой с толка, злой на весь мир и на себя, беспомощной. Дорогая, поздравляю, мы тоже заражены — Что ты делаешь? — хрипит Вилл, даже на исходе сил не прекращая вырываться из его цепкой хватки. Шеган резко дернулся, словно ведьма пропустила по его телу высоковольтный разряд тока. Он в исступлении смотрел на Вилл. Что вообще происходит? Что они делают? — Ты совсем с ума сошел? — пыталась докричаться до ангела зла девушка — Отпусти меня! Ну же, панацея, действуй. Почему на этот раз не помогает? Почему он снова чувствует, что его сердце кишит отвратительными опарышами, пожирающими бесполезный гниющий орган? — Действуй, стражница. — процедил Шеган, сильнее сжимая ее запястья в своих ладонях — на ее молочной коже, вероятно, останутся синяки. Они будут расцветать на ее коже букетом васильков, плюща или сирени, поэтично отображая внутреннюю гниль Шегана. Таким цветам бы лучше увядать в горшках и вазах, но это определенно не их случай. — Что? — на выдохе произнесла Вандом с непередаваемым удивлением глядя на врага. — Действуй. — Шеган практически рычит ей на ухо, продолжая сгорать от этой агонии. Его хватка слабнет, отчего ведьме удается вырваться на свободу. Вилл с силой толкает Шегана в грудь, отстраняя его от себя. Стражница отмечает, что тот даже не сопротивляется — практически добровольно делает пару шагов назад. — Избавь меня от этого, стражница. — еле слышно хрипит демон, нервно двигая крыльями. Взгляд ведьмы меняется с агрессивного на обеспокоенный. Неужели, в ней так велика эта праведная жертвенность? Готова сочувствовать чудовищу, словно была сестрой милосердия? Как сентиментально. Вилл осторожно, словно боясь спугнуть дремлющего зверя, обходит его сбоку, стараясь выявить проблему. Девушка не до конца понимала всю суть и горечь происходящего. — Я вырву свое гребаное сердце прямо сейчас, если ты не поможешь мне. — цедит рыцарь гибели, стараясь не двигаться лишний раз. Только черные крылья выдавали его напряжение, колыхаясь от любого слишком громкого вздоха ведьмы. — Я не могу помочь тебе, Шеган. — на выдохе произнесла Вандом, не переставая оглядывать его с ног до головы. — Они повсюду, стражница. — раздраженно фыркает Шеган — Копошатся под кожей, заставляют что-то чувствовать, будто пытаются внушить свои противоестественные идеи. Я не понимаю, что происходит. — сейчас ангел зла был слишком искренен, но его панацея обязана это знать. — Тебе страшно, Шеган. — шепчет Вилл, подходя к врагу чуть ближе. Рыцаря гибели передергивает от ее слов, он старается отогнать их от себя, словно надоедливых мошек. — Невозможно. — огрызается Шеган. Вилл делает еще один крошечный шаг навстречу к нему, аккуратно дотрагиваясь до руки демона кончиками пальцев. Шеган чувствует, будто его ударили током. Он не знал точно: это было побочным эффектом от орамеры стражницы или рыцарь гибели действительно что-то чувствует. Боль на мгновение затихает, сменяясь привычной пустотой. Вот оно — лекарство. Он не двигается, не говорит ни слова, позволяет ведьме прикоснуться к нему. Ангел зла не мог даже и предположить, чем вызван такой интерес ведьмы к его персоне, да и размышлять об этом не было особого желания. Главное — это то, что боль отступает. — Я не понимаю… — голос Вилл разрезает воцарившуюся тишину. Шеган поднимает голову, смотря в лицо стражницы завесы. Снова этот обеспокоенный взгляд. Он не знает, что отвечать ведьме, не может подобрать достойных слов. Демон бы и сам был не против услышать объяснения природы возникновения и наличия столь своеобразных методов лечения его недуга. — Я болен, стражница, — выдыхает Шеган, чувствуя, как гибнут мокрицы и черви под его ребрами — я чертовски сильно болен.