По принятию через время

Сейчас в целом было трудно понять, что сыграло больше - привычное и уже понятное по жизни «само как-то пройдёт» или «не болит - значит и нет ничего», однако оба утверждения в совокупности с чьим-то нежеланием создавать дополнительные проблемы своим состоянием порой приводили к ужасным последствиям. Повезёт, если узнаёшь сразу, а что, если будешь скрывать, пока всё не достигнет точки невозврата? Иногда ему кажется, что все они – дети, которые так и не выросли из своей глупости. Иначе подобный поступок обосновать было нельзя. Нет, всё же можно было, но потребовалось бы начинать ещё с начала далёких веков. За это время все они постареют, а проклятая рана не оставит и секунды жизни. Нет, ему подобное не нужно. Когда знаешь человека слишком хорошо, понять подобное проще. По скованным движениям, резкой смене одежды, нежеланию делать что-то привычное со странным аргументами. Тогда сначала спрашиваешь, а после слушаешь молчание со смущёнными попытками придумать оправдание. Если бы сказал, что всё нормально – то он бы и отстал, всё же право на владение чужой жизнью ему не давали. Миша молчит, Миша метается глазами по комнате в попытках найти хотя бы единое оправдание, даже несмотря на то, что понимает, что уже пропустил тот момент, когда мог использовать его с наименьшим шансом на подозрение. Теперь раскроют слишком быстро, даже оглянуться не успеет. — Миш, что с рукой? – Петя повторяет свой вопрос и смотрит прямо на него. Бугаев смотрит в сторону, словно провинившийся ребёнок. – Можно я посмотрю? - в конце концов он сдаётся, поворачивается и с виноватым взглядом вытягивает руку. Петя хватает за край удлинённого рукава футболки, неправильно-широкого, и аккуратно закатывает его наверх, обнажая кожу, на которой красуется относительно свежий порез. Он устало вздыхает и прежде, чем успевает спросить, уже получает ответ. — Кошка поцарапала. Думал, заживёт само.– говорит Миша как-то слишком отрешённо и грустно. В порезах от кошачьих когтей в действительности могло не быть чего-то серьёзного. Могло. Но как бы могло оказаться в итоге не знает примерно никто. И Петя рад этому. Не рад только тому, что Мише так сложно начать думать о том, что подобное тоже может быть опасно. Очень опасно. — Миша, пожалуйста… – он даже не заканчивает, становится ясно, что он имел в виду. Петя смотрит на него ещё несколько секунд и поправляет собственную разлетевшуюся чёлку, что пушистыми прядями лезет в глаза. Порой осознание даётся слишком сложно. Петя не злится, не собирается устраивать лекции о том, как плохо так поступать, Миша и без него это прекрасно знает. Он беспокоится, он пытается помочь. Возможно, где-то слишком, но всё ещё не собирается кричать. Говорит, спрашивает, ценит. От этого приятно, но всё ещё тревожно, словно ему едва пять и родители точно отругают за разбитые от падения на асфальт колени, которые тут же нужно спрятать. Пускай будет больно, пускай ему придётся спать, сложившись вдвое от боли, пускай ему придётся надевать неудобную одежду и делать вид привычной деятельности. Они не узнают. Не будет криков, ругани и наказаний. Значит и жить будет проще. А заживёт как-нибудь само. Тягость мыслей осложняет только факт того, что это нужно перевязать. Левше перевязать рану занимающую почти половину левого плеча практически от самого места его сгиба будет несколько… сложновато. Если вообще возможно. Миша либо не сможет и сделает только хуже, либо перетянет так, что в итоге станет ещё хуже, чем в первом варианте. В любой ситуации, достаточно хорошо у Бугаева вряд ли получится. Его взгляд странно-сложный, смотрящий ровно в стену, но не имеющий совершенно никакого фокуса на ней. Мысли в голове, словно рой пчёл, собранной командой постоянно метаются из стороны в сторону, каждый раз наталкивая на неприятные ощущения. И всё из-за одной небольшой ошибки. Виноват здесь был только Миша, решивший взять кошку на руки и не успевший схватить её должным образом, чтобы та не испугалась высоты и не зацепилась когтями за первое, что оказалось рядом. Теперь и мучайся из-за собственной глупости. — Миша? – он резко дёргается и смотрит на Петю, держащего в руках набор из сразу нескольких вещей. Он складывает принесённые вещи на журнальный столик возле дивана, после чего встаёт и бросает короткий взгляд на набор лекарств, сложенных друг на друга стопкой, разъезжающейся по поверхности стола. – Подожди, я воду принесу. Миша поднимает на него взгляд, смотрит уходящему в спину и всё же так и не понимает, зачем ему понадобилась вода. Если бы нужно было промывать рану водой – это явно делали бы не на диване. Проще было перечислить причины, по которым всё ещё возможно сделать так, чем те причины, по которым это было ужасно глупо. Бугаев прождал бы его и вечность, но Елфимов возвращается довольно быстро. Достаточно, чтобы Миша не успел перечислить все причины, по которым он не может принести таз, наполненный водой. На стол поближе к здоровой руке Миши опускают стакан с водой, после чего Петя двигает в эту сторону блистер с таблетками. — Это обезболивающее. Выпей. Я не думаю, что тебе будет приятно во время обработки раны. – Миша метает взглядом со стакана на Петю и обратно. — Спасибо… Но, знаешь, я дальше и сам могу. Спасибо. – Мише тяжело просить о помощи. Он всегда старается сделать всё «сам». Так ему проще, так он не чувствует вину. Так будет проще всем. Он каждый раз уверяет себя в том, что подобное - единственный правильный выбор, а потому и не может избавиться от этой призрачной уверенности в необходимости вести себя именно так. Хотя в их отношениях помощь никогда не означала слабость. Никогда не требовала платы за неё. Миша сам вечно носился вокруг болеющего или страдающего от аллергии Пети, но принять подобную заботу в свою сторону выше его сил. По крайней мере сейчас. — Можешь, я не сомневаюсь, но это будет неудобно и тебе придётся потратить гораздо больше времени. Я лишь хочу тебе помочь. Можно? – вспомнить всё, что они сделали друг для друга, не получится - слишком много. Гораздо больше, чем можно было себе представить. И Миша точно знал, что он не пошутит над его слабостью сейчас. Он вздыхает, опускает взгляд в пол на несколько секунд и лишь после вновь смотрит на Петю. — Можно. Не затягивай только слишком туго, пожалуйста. Это не очень удобно. – всегда, когда приходится размещать бинты на руках, получается слишком туго. Неудобно, больно, неправильно. Он не сомневается в том, что Елфимов сможет сделать всё на высшем уровне, просто повторяет для себя, чтобы наконец запомнить, что это не всегда должно выглядеть так. — Спасибо. Я сделаю всё аккуратно, обещаю. – он прикладывает руку к груди, выражая честность своих слов и признательность за разрешение. – Выпей обезболивающее. Я руки помою и вернусь. Он вновь уходит и Миша вновь, подобно зачарованному, смотрит ему вслед. Только когда фигура совсем растворяется в дверном проёме, он наконец вспоминает о необходимости сделать то, о чём попросили. Правой рукой он хватает блистер и неаккуратно крутит его, пытаясь изобрести велосипед придумыванием нового способа открытия таблетки. Левая рука всё же не могла залечиться от одного факта осознания проблемы. Можно было, конечно, аккуратно двинуть только кистью, но желания опять сделать всё неправильно и почувствовать неприятную боль явно не было. Даже несмотря на то, что весь день до этого он спокойно пользовался ей, игнорируя сам факт наличия пореза. Словно ребёнок, который придумал очередную глупость, Миша вытаскивает таблетку из упаковки, положив блистер на стол и нажав на заднюю сторону желаемой. Круглая красная таблетка тут же решает совершить побег и Бугаев едва успевает поймать её прежде, чем та окончательно улетит со стола. Иначе бы ему пришлось доставать вторую, чтобы всё же выпить, а после лезть под диван, чтобы достать первую, иначе та попадёт в лапы слишком заинтересованной кошки. Елфимов возвращается быстро. Рукава его домашней рубашки смешно закатаны, показывая то, что цветная она только с внешней стороны. Волосы собраны в небольшой хвост, напоминавший широкую кисточку. Миша не понимает почему, но улыбается этой глупости и коротко кивает на явно поставленный в чужих глазах вопрос. — Скажешь, если будет больно, хорошо? – Миша вновь кивает, предпочитая молчать и погрузиться в свой собственный мир с наблюдениями за всем, что находится рядом. Так было проще успокоиться, проще подобрать слова. Многим это казалось странным. Они обязательно по десять раз переспрашивали, пытались отвлечь его от разглядывания даже тогда, когда он успел ответить прежде. Словно сам факт использования глаз, чтобы смотреть, казался им странным. Петя опускается на диван и склоняется над его рукой. Бугаев лишь вытягивает её, облегчая предстоящую задачу. Если завернуть её в бублик, то Пете явно не станет проще. Не станет проще и костям, которые при этом явно сломаются. Миша сосредоточенно смотрит на то, как Елфимов с ещё большей сосредоточенностью на лице и действиях обрабатывает его рану. Ощущения не из приятных, но совершенно избежать их без слишком большой дозы лекарств просто невозможно. Он понимает это, понимает и то, что нужно просто переждать. Бугаеву казалось, что невозможно влюбиться в человека ещё больше, но каждый раз, получая заботу со стороны Елфимова, он понимал, что ошибался. Но не понимал то, чем заслужил его – такого прекрасного и волшебного, точно знающего многое, без чего от Миши осталась бы лишь груда костей. То, как аккуратно он касается его кожи, как аккуратно пытается сделать то, что сам Миша сделал бы за половину от секунды и после очень долго страдал от собственного желания сделать всё побыстрее. Может быть, даже осознал бы ошибку в самом начале, но всё равно решил бы продолжить. Причина не меняется, остаётся единой с той, которая заставила его игнорировать рану. В этой отчаянности взгляд преданной собаки, которая лишь иногда морщится, когда касаются раны, но сидит спокойно. Даже не лезет. Словно умнее, чем о ней говорят, когда ругают. Миша не собака, но смотрит совершенно так же. Это заставляет улыбнуться, когда Петя заканчивает с рукой и опускает рукав обратно, накрывая свежий бинт. — Будь аккуратнее с рукой, хорошо? – Миша кивает и чуть склоняет голову в сторону, глядя снизу-вверх. Словно в подобном взгляде была заключена какая-то особая мягкость. Несколько прядей, выбившихся из хвоста от долгой носки, перелетают с привычного места, наклоняясь вместе с головой. Может от переживаний, может от времени, но весь хвост сейчас уже начинал напоминать метлу из чулана, а не то, что должно было быть волосами. Такое случалось довольно часто и поэтому Петя и не очень-то любил собирать волосы в хвост. Нет, конечно, на это был ряд и других причин, но зачастую после долгой носки вокруг резинки собирался толстый слой выпавших волос. Мише с этим было проще - на его волосы не наносили такое количество осветлителя и краски, с них резинка снималась в разы проще. Елфимов поднимается с дивана и наклоняется к столу, собирая лекарства и прочее, что явно не должно было лежать здесь, в руки. Миша поднимается за ним и хватает стакан здоровой рукой. На долю секунды Петя переводит взгляд на него, словно удивляется тому, что Миша решил не отсидеться с его рукой, а наоборот – помочь. Хотя это было совершенно в духе Бугаева. Поэтому он лишь уходит на кухню, зная о том, что Миша точно будет за ним. Отвлекается посмотреть на то, как он пытается понять, что делать с полупустым стаканом и после всё же возвращается к раскладыванию лекарств по ящикам и полкам. Он убирает недалеко, чтобы в следующий раз не пришлось искать. Проблема стакана решается просто – Миша допивает остатки и ставит стакан в раковину. По-хорошему, стоило его помыть, но по такому же хорошему, выполнять подобные действия левой рукой не стоило, а правой он скорее с десяток стаканов разобьёт прежде, чем нормально отмоет хотя бы один. Как Миша обычно любуется им, Петя смотрит на него этим совершенно тёплым взглядом. Как на что-то приятное, родное, близкое, как на кого-то настолько дорогого. Когда Бугаев неровно двигает головой, становится заметно, что хвост явно решает сдавать позиции. Не только по съехавшей резинке, но и по количеству прядей, торчащих в разные стороны. Он делает шаг назад и пытается сдуть волосы с лица, но от этого выглядит лишь смешно. Никакого смысла это не имеет, только заставляет их пару раз лишь немного подпрыгнуть. Миша вздыхает, Миша оглядывается, Миша смотрит на Петю практически умоляющим взглядом. Собирая волосы в хвост одной рукой, он лишь вырвет половину. Понимание без слов в уставшем молчании кухни. Петя выдвигает стул из-под стола и уходит в ванную комнату за расчёской. Может быть, можно было найти одну и на кухне, если поискать по ящикам, но это займёт слишком много времени и в итоге они получат расчёску без ручки и половины зубчиков или гребень, сломанный пополам и явно кем-то опаленный. Возвращается быстро, удерживая в руках белую расчёску, найденную в корзинке в ванной комнате. Миша, практически развалившийся на стуле с невысокой спинкой, резко выравнивается и выглядит так, словно перед этим он делал что-то совершенно незаконное и теперь пытается оправдаться хотя бы поведением. Елфимов улыбается, смотря в его глаза и всё же возвращается к тому, что собирался сделать. Снимает резинку с волос, укладывая её на стол, и заново расчёсывает его волосы. Пропускает пару прядей через пальцы. Те приятным полотном сплошного цвета касаются кожи. В любой другой ситуации они оба просто сняли бы резинку и надели бы обратно, поправив то, что должно было выглядеть иначе. Почему именно сейчас Пете захотелось всё переделать останется вопросом, ответом на который может послужить совершенно простое «потому что» и оказаться верным. В некрашеных волосах был определённый плюс, те путались гораздо меньше, чем крашенные. Елфимову не требуется много времени, чтобы закончить с этим. Он разделяет волосы на три пряди, дополнительно расчёсывая каждую по отдельности и после откладывает расчёску на стол. Стараясь действовать максимально аккуратно и быстро, чтобы в итоге волосы не превратились в страшного ёжика, которого после придётся распутывать всеми возможными средствами, Петя собирает волосы Миши в косу, вид которой оставляет желать лучшего. Ей точно стоило попробовать поучиться аккуратности у зеркала, чтобы не выглядеть так, словно та только вышла с недельного запоя. Зато в таком положении волосы совершенно не лезли в лицо и не мешали нормальной жизни. — Вроде бы, получилось не так и ужасно. Можешь сам посмотреть. – вместо того, чтобы взглянуть в зеркало или хотя бы дойти до него, Миша тянется рукой к косе и ощупывает её. И без того было понятно, что на простой косе в этот раз ничего не закончится. Он мягко улыбается, когда опускает руку обратно на подлокотник кресла и поднимает голову, чтобы посмотреть на Петю с расчёской в руке. Сейчас он точно собирался отнести её обратно и уже после думать о чём-то ином. Миша это стремление понимал, но ставил нечто иное гораздо выше порядка. Хотя бы на пару минут, выбивающихся из колеи. — Петь, стой, пожалуйста. Иди сюда. – хотя он и стоял рядом, но через несколько секунд непонимающих попыток достучаться до того, что лежало на дне ясно-глубоких Мишиных глаз, всё же понимает, чего от него хотели. Он ставит руки на оба подлокотника кресла, накрывая ими руки Бугаева, и склоняется, смотря тому прямо в глаза. Взгляд друг на друга, как простая просьба о разрешении. Этого достаточно. Достаточно, чтобы понять. Чтобы получить тот ответ, который будет правильным. Миша улыбается, словно луч рассветного солнца, и тянется к Пете в меру своих возможностей. Рука не позволяет нормально встать в подобном положении. Миша смазано целует его в щёку, тихо шепчет это мягкое «спасибо». Достаточно, чтобы услышать. Достаточно, чтобы понять. Научиться принимать порой слишком сложно, особенно когда это касается тебя самого. Потому что всегда кажется, что знаешь лучше всех, когда на деле оказывается, что ты был единственным слепым, но узнаешь ты это только тогда, когда будет слишком поздно. Однако везёт тем, кто проходит этот путь принятия не в одиночку, зная о том, что доверять можно не только самому себе.