взаимовыгодное сотрудничество

Она уже почти в дверях, когда Сергей окликает: — И что, ты просто вот так уйдешь? И несколько мгновений Лера борется с желанием упереться лбом в косяк (а лучше — садануть как следует, в надежде потерять сознание и избавиться от всех проблем и задач хотя бы на время). — Что еще тебе нужно? — Мне? В общем-то, ничего сверх того, что я тебе уже сказал, ма шери... просто подумалось... — его тон становится все более и более театрально-игривым с каждым новым словом, — all work and no play makes Lera a dull girl... Она оборачивается медленно, как персонаж фильма ужаса, уже знающий, что чудовище притаилось за его спиной. Чудовище по-прежнему сидит в своем кресле; у него расстегнута до конца мечевидного отростка рубашка, волосы собраны в уебский айтишный хвостик, ноги расставлены так широко, как позволяют подлокотники кресла. Он ухмыляется. Конечно, он ухмыляется. Леру продрало холодными мурашками еще на медово-ласковом «ма шери». Ухмылка цементирует очевидное. Долю секунды она взвешивает со всей ответственностью, какие могут быть варианты развития у ситуации. Рассматривает возможность сказать «нет» и уйти. Вот так, ничего не объясняя. Она ни разу еще не пробовала — иногда тешила себя такими фантазиями, но в конечном счете желание утвердиться еще ни разу не победило здоровые подозрения о том, на что может пойти Разумовский, который не получил то, чего хочет; но сейчас она почти уверена, что может себе это позволить, и даже без последствий. Может. И хочет. Или нет? Как сложно в последнее время понять, чего она хочет. Даже просто на завтрак перед полупустым холодильником. Не то что перед перспективой секса с сомнительным согласием. — А тебе нормально? Сейчас? Когда тут нет Олега? — Это тебя смущает? — Сергей выгибает брови в два идеальных полукруга. — Ну хочешь, я его наберу. Повисит на линии, послушает... Лера качает головой. Ей, конечно, плевать на Олега. Просто оттягивает время на принятие решения — как на зачете, когда бессмысленно зачитываешь билет и потом говоришь «какой хороший вопрос». Сколько же у неё не сданных зачетов. Чудовищная усталость не оставляет даже места для вредности. Одновременно с тем, как она это понимает, Сергей светлеет лицом, ерзает и облизывает тонкие губы. Видимо, что-то такое написано у неё на лице. Что-то вроде «соберешься убить — сделай это, пока я сплю, чтобы мое привидение отсыпалось в посмертии». — Ну вот, а то я уже думал, что придется уговаривать. Этого люди обычно не переживают, — у него такие интонации, словно на Леру повлияла его неудержимая харизма, а не тот факт, что проявление силы воли требовало бы приложения ресурса, который пришлось бы вычитать из запасов завтрашней себя. Надо бы сказать ему что-то острое. «Меньше болтай, больше делай». Что-то вроде этого. Но сил хватает только на короткое: — Раздевайся. — Ооо. Люблю, когда ты командуешь... но только в постели, — он снова двигает бровями. Ему раздеваться особо не нужно, только расстегнуть брюки и приспустить плавки (спасибо, что сегодня просто черные, потому что леопардовый принт все-таки заставил бы её развернуться). Лера поступает примерно так же, только брюки и трусы приходится кучей сбросить на пол. Снимать водолазку сил и желания уже нет, поэтому на пару секунд она замирает так, сверху полностью одетая, снизу — покрытая зябкими мурашками. Как на приеме у гинеколога. При Олеге она переодевалась не раз, и ни разу он на нее не посмотрел. Точнее, смотрел, если было нужно, но никогда с эмоцией большей, чем когда он смотрит на инвентарь в спортзале. Не комментировал, максимум бросал «обработай это» или «нужно подкачать плечи». Сергей — пялится. У него во взгляде что-то жаркое, пальцы впиваются в подлокотники кресле, язык снова проходится по губам. — Ну какова красота. Не брейся больше никогда, тебе не идет. Было время, когда такие слова вогнали бы её в краску по самые уши. — Тебя спросить забыла, — выдыхает Лера без огонька. Разумовский смеется и хлопает себя по коленкам, намекая. Она седлает его, аккуратно втискивая колени между подлокотниками и бедрами Сергея, особенно щадит ту, что травмировала днем — хотя она, на удивление, совсем не отзывается болью. Поза сверху ей всегда нравилась, с Сергеем особенно, сохраняла какую-то видимость контроля — под ним она чувствовала себя совсем уж беспомощной мухой в сетях паука-кровопийцы. Сергею тоже нравилось, или он просто потакал ей в маленькой прихоти, чтобы она не скисла совсем в своей выученной беспомощности. Для такого конченного эгоцентрика он в целом был неплохим любовником. Сергей пробегается пальцами по её телу, сравнивая ощущения: нежность кожи и шершавость теплой вязаной водолазки. Снова смеется. — Не удивительно, что ты о нем спрашиваешь Вы даже одеваетесь одинаково. Хочешь быть с ним или быть им, ммм, ма шери? Ни то и ни другое, просто неброская черная одежда это то, что носят люди, которые ходят на секретные задания чокнутых миллиардеров. Лера не комментирует. Без Олега правда немного странно, он всегда был где-то рядом, когда они с Сергеем занимались сексом — шумел водой в душе, гремел кастрюльками на кухне, хмыкал над чем-то, листая новостную ленту в смартфоне. Иногда, если Лера громко вскрикивала или, наоборот, долго молчала, он заглядывал в комнату и смотрел на них — остро, но без грамма ревности. Как родитель, проверяющий, не слишком ли дети заигрались. — Как жаль, что Олегу настолько не по вкусу женщины, — вздыхает Сергей. — Какая могла бы быть картина... живописцам ренессанса не снилось... На это он уже жаловался, и не раз. «С другой стороны, я, как бисексуал, нуждаюсь в разнообразии», заканчивал потом, и скалился во все зубы, а Лера думала «ты позор для всего нашего сообщества», но молчала, потому что давать Сергею в руки лишнее оружие было страшно. Кто знает, может, завтра он решит отправить её соблазнять какую-нибудь злодейку, или шантажировать её жизнями бывших подружек — да и в конце концов, о таком говорят с друзьями, а Разумовский был ей не друг и даже не приятель. В самом лучшем случае — начальник. В худшем — шантажист, насильник и моральный урод. — Давай ближе к делу. — Ближе к телу, — передразнивает Сергей. — Торопишься бежать по моим поручениям или так соскучилась? У них действительно не было ничего с тех пор, как Олега похитил чокнутый восточный мужик в чешуйчатом доспехе. Даже если бы Разумовского могло возбудить её переломанное, обсыпанное синяками тело, он был слишком уж занят Олегом в койке, и не в том смысле. Наверное, поэтому сейчас и вцепился так — пока Олег приходил в себя, у них тоже вряд ли что-то было. Разумовский не допускал Леру осматривать Олега после плена, а Лера сама не рвалась, но предполагала, что с такими швами, как у него на спине, особо не покувыркаешься. Так что если тут кто и торопится, то это сам Разумовский. Он задирает край водолазки, прижимается губами к животу, выцеловывает дорожку ниже, сгибаясь в пояснице; опять смеется, потираясь носом там, где кожа переходит в слизистую. Лера упирается ладонями в его плечи и немного пригибается, как бегун на старте: три, два, один. Он ласкает языком, губами и кончиком носа — быстро и вполне технично. Никто из парней, которые были у Леры раньше, даже те, что искренне старались, не приближались к такому уровню не то что мастерства — дотошности. Сергей нашел угол, под которым нужно было посасывать и потирать её клитор, так же точно, как находил ошибки в коде и неприятности на их с Олегом задницы; рассчитал темп и время, клинически отмерил уровень чувствительности при максимальной эрекции (выше, чем Лера от себя ожидала), даже пыхтел в поисках точки джи. И сейчас пыхтит и причмокивает, и под его губами и пальцами кровь приливает к половым губам и пещеристым телам, покалывает под кожей, делает жарко и влажно. Возбуждение приходит запоздало, но неминуемо, как пересдача практики — оно бьет колючим, неприятным почти электричеством от промежности к коленям, заставляет ежиться и подергиваться, сильнее прижимать к себе его голову за затылок. Кунилингус без влечения по сути несет в себе ту же функцию, что и расчесывание комариного укуса — желание получить облегчение любой ценой на фоне нарастающего зуда; но когда напряжение начинает стягиваться в одну точку и пальцы на ногах поджимает судорога — да, именно в это мгновение Разумовский отстраняется и задирает лицо, заглядывая ей в глаза. Позиция снизу не мешает ему смотреть так, словно это он сейчас сядет ей на лицо. Подбородок у него влажно поблескивает. На мгновение кажется, что ему пошло бы больше, будь это кровь. — Нравится? — спрашивает он, и проводит языком широкую влажную полосу по губам и выглянувшему из-под капюшона клитору, заставляя остаточно вздрогнуть. — Нра-авится, вижу. Тебе же тоже нужно, признай, ну, не стесняйся, я тоже когда-то был студентом и помню, как учеба отнимает время и силы... отличникам не до парней... и это я не бегал в маске и плаще за бандитами. Тебя ж ведь и некому, кроме меня, трахнуть-то, ма шери. Я бы сказал, благотворительность, но я слишком тебя хочу. Взаимовыгодное сотрудничество, а? Это неправда, думает Лера с долей обиды. Всё у меня прекрасно было с парнями и не только, пока не появился ты. Да у меня и сейчас... вот буквально сегодня упала в руки одному незнакомцу, между прочим. Он итальянец, или испанец, и он такой красивый, и богато одет, и у него чуткие руки и добрые глаза. Он меня увезет за границу, мы поженимся и родим трех детей, и они не будут знать слов «коррупция» и «терроризм», и, и, и... Желание разрыдаться вскипает внутри так остро, что пугает её саму, и тут же гаснет. Все еще сбитая с толку, с комом в горле, она позволяет Сергею усадить себя поудобнее, как тряпичную куклу. Горячий член мажет влажной головкой по бедрам, потом прижимается к влагалищу, тоже влажному и раскрытому от возбуждения. — Готова? — мурлычет Разумовский. Она кивает. Для устойчивости приходится обнять его за шею. Он входит медленно, не столько от большой заботы, сколько из желания потянуть удовольствие. Бывало и так, что под настроение он трахал быстро, жестко, пугающе, сейчас же все, можно сказать, нежно и бережно, и когда мышцы привыкают и проходит легкое жжение, становится... не сказать чтобы приятно. Никак. Для неё — Сергей с довольным стоном сжимает её ягодицы, подталкивает немного выше, тянет вниз, снова вверх. — Давай, ма шери, ты у нас спортсменка или как? Поработай бедрами, — выдыхает он недовольно. Лера подчиняется, приподнимаясь самостоятельно. Бедра подрагивают от неудобной позиции, Разумовский постоянно перехватывает их в новом месте, оставляя беспорядочные следы от пальцев, которые могут позже стать полноценными синяками. Они оба пыхтят и тяжело дышат, и с какого-то момента трение даже начинает приносить удовольствие — не сравнимое с ласками, которые были до этого, но хотя бы ей становится не так скучно. Скучно, бога ради. Она еще помнит, как было до: до падения, до кошмаров, до первых самостоятельных миссий, до этой всепоглощающей усталости, когда сил хватает только переставлять ноги по одной за раз и не думать о том, куда идешь. Тогда было... страшно. Жутко, до засасывающего чувства невесомости в животе — что может сделать с ней Разумовский, если она скажет нет, и что может сделать с ней Разумовский, если она скажет да (тогда казалось, что он захочет вопиющих извращений и мерзостей, но в общем-то он ни разу даже не спросил про анал — наверное, для этого у него был Олег, он же за разнообразие). Было чудовищно стыдно, за сам факт секса с этим почти незнакомым, неприятным, аморальным (и на десять лет старше! что скажут родители?) мужчиной, за то, что он происходил практически на глазах у его друга-напарника-партнера-хрен их там разберет... За то, как было любопытно. За то, что чаще нравилось, чем нет. Но даже когда нравилось — потом ждал обязательный откат, сомнения, новый стыд, и черная депрессия, и рыдания до опухших глаз, и мамино осторожное «ты с подружкой поссорилась?», от которого хотелось навзрыд смеяться. Просто поразительно, что когда-то она могла вместить столько эмоций. Может быть, в этом все дело — за те месяцы она просто выжгла в себе весь запас, отведенный нормальному человеку на десятилетие? Думать о том, что эта выжженная пустыня теперь ее новый дом — неприятно, страшно... Постыло, так, кажется, говорят в старых сказках про нелюбимых мужей и надоевшую работу. Постылая жизнь. Опостылевшая себе самой она. Кендо еще это. Дорого бы она сейчас дала даже за то, чтобы Разумовский её напугал. Или вызвал отвращение, если уж не желание и интерес. Если быть честной — а она честна с собой, просто потому что на вранье уходит больше сил, это она выучила за время своей двойной жизни, — она согласилась сегодня, надеясь, что секс с Разумовским гарантирует шквал эмоций. Хотя бы секс с Разумоским гарантирует оргазм. Пока она скачет сверху, а он толкается бедрами ей навстречу, его пальцы скользят по животу, зарываются в мокрые волосы на лобке, притираются, жмут и теребят, и снова электрическое напряжение выкручивает по нарастающей, заставляя сбиваться координацию движений; вот уже она отчаянно мотает головой, закусывает губу, крупно вздрагивает, и— (Ничего такого, чего она не добилась бы наедине с собой, струей из душа или припрятанной от родителей и Кира игрушкой) Накатывает облегчение, разжижающее кости до состояние желе. Настолько всеобъемлющее, что сил не сразу хватает на то, чтобы шлепнуть Разумовского по запястью, заставляя убрать руку от чувствительного места. Он приоткрывает глаза, сверкает синим из-под густых, как будто накрашенных ресниц: — Уже? Ах... не много же тебе нужно, чтобы... Я тоже почти, подожди чуть-чуть, ма шери, какая ты у меня красавица... Он снова жмурится, а Лера, за неимением занятия получше — смотрит. Разглядывает его искаженное удовольствием лицо, приоткрытый рот с высунутым кончиком языка, налипшие на взмокший лоб волосы, зажмуренные веки с тонкими синеватыми прожилками сосудов и еле заметные морщинки в уголках глаз. Он запрокидывает голову на спинку кресла, елозит по ней затылком, на выломанной шее дергается острый кадык. Лера смотрит на него, как зачарованная. Считает биение ниточки пульса — его видно на глаз, — такое же суматошное, как движения бедер Разумовского. Раз. Два. Три. Он ведь хочет, чтобы она начала убивать. Что мешает начать с него. Быстрый росчерк ножа. Он ничего не успеет почувствовать. Олег не успеет узнать. Будет уже поздно, когда он найдет посеревшее обескровленное тело. Конечно, он захочет мстить, но разве Лере на это не плевать? Этот образ — булькающий, захлебывающийся собственной кровью Разумовский, ее окровавленные руки, растекающаяся по ковру лужа, — вызывает отвращение. Ужас. Недоверие. Удивление. Любопытство и даже возбуждение — того рода, когда влезаешь в папин бар, чтобы налить друзьям немного коньяка и разбавить содержимое бутылки чаем. Мама, айм э криминал! Арестуйте меня немедленно! Сергей снова приподнимает веки, встречается с Лерой взглядом и улыбается лениво, сонно и довольно, и стонет, и она чувствует, как он напрягается под ней и в ней, а потом становится (еще более) горячо и мокро, и все это время она не перестает думать, что она могла бы, она правда могла бы, в этой точке, наверное, уже да. И что бы она почувствовала тогда? Начал ли Разумовский убивать так? Когда даже секс потерял всякий вкус и остался только один не опробованный способ почувствовать что-то, кроме болотной тоски? И только на этой мысли её пробирает реальный холод. Сергей прижимается к губам поцелуем, всовывает в рот язык, но он ощущается не приятнее, чем слизняк, что-то мерзкое и трупное, как препарат с практики в морге — она отталкивает его от себя и поспешно встает, морщась дважды — когда наружу выскальзывает обмякший член и когда приходится разгибать колени. — Целуешься только по любви? — дразнится Разумовский. Лера бросает на него жгучий взгляд, но следом за смесью ужаса и отвращения накатывает неуместная веселость. Да он ведь даже не понимает, как близок сейчас был к... Нет, она бы никогда. Но могла бы. Просто не хочет. У неё уходит пара минут на то, чтобы ополоснуться в ванной. Из зеркала над раковиной смотрит её отражение, мутное от пара и серое от тусклого света единственной лампочки под потолком. У отражения — синеватые круги под глазами и обескровленные губы, пятна румянца, вызванного возбуждением, медленно гаснут, и следом гаснет что-то живое во взгляде. Кого она обманывает. Она бы не смогла. Очень, очень хотела бы, но не смогла. Она прижимается лбом к зеркалу и еще с минуту просто дышит. Она не чудовище. Пока, если верить, что планы Сергея на её будущее сбудутся. Но прямо сейчас она не может заставить себя переживать даже об этом. Злодеи, убийства, моральные выборы, тварь ли она дрожащая... Сейчас бы умыться. Одеться. Сделать, что требуется. И, может, еще останется время дописать дневник практики. Разумовский так и сидит себе лениво в кресле, только застегнул брюки и вынул телефон. Еле удостаивает её взгляда поверх. — Ма шери, ты же все еще на таблеточках? — она рассеянно кивает. Неофициальная часть договоренности, вместе с тестами на всё и для всех. В конце концов, она медик. Будущий. Если выкрутасы Разумовского не убьют её раньше, чем сессия. — Вот умница. Не забудь, брошка, камера, гарнитура. Я увижу, если ты будешь плохой девочкой... Лера кивает без всякого интереса.