Back, back to the garden

Голубоватые кольца дыма растворялись во влажном вечернем воздухе, солнце исчезло в синей мгле больших дождевых облаков. Растущие повсюду соцветия сирени и пионы, которые стали главным украшением изысканного сада перед уютным домом, казалось, своим тонким ароматом погружали в дрёму и уединение. Сад был многогранным, как и его хозяин. В нем хотелось сидеть часами и слушать звуки улиц. Алекс лежал в плетенном кресле, откинувшись на его мягкую спинку в удобной позе. На его коленях покоился недочитанный сборник стихов Эдгара Аллана По, который он уже давно не читал и небрежно, лишь в угоду своей плохой привычке, загнул уголок потрепанной страницы на месте остановки. Он сжимал тлеющую сигарету в зубах, пепел сыпался прямо на траву. Его глаза были расслабленно прикрыты, а губы сложились в лёгкую усмешку. До глубоких лирических рассуждений и красивых метафор из книги ему в данный момент не было никакого дела. В голове существовала только его собственная лирика, и лишь она одна заполонила ему ум, вытесняя все другие мысли прочь. И имя этой лирике было Майлз. Майлз, что сидел на деревянных ступеньках своего дома в Лондоне совсем рядом, тоже курил и смотрел на него так изучающе, что сердце непроизвольно ёкало от этого взгляда. Такой близкий сейчас, такой досягаемый. — И сколько ещё раз ты будешь сваливать, а потом тихо приезжать сюда снова даже без звонка? — Шутливо бросил он. Его хрипловатый голос был таким родным, вызывал вибрацию, гулко отдающую где-то глубоко внутри. — Возможно, пока не надоест, Ма. — Буркнул в ответ Тёрнер и тут же нахмурился. — Хотя уезжать от тебя мне надоело уже давно. Месяцы разлуки начинали казаться привычными, как и желание продолжать жить и заниматься своими делами вдали друг от друга. Ведь дел действительно было у каждого из них невпроворот: и другие друзья, и собственное творчество с бытовыми обязательствами и личностными кризисами затягивали в круговорот событий на разных континентах одинаково, да и выматывали равносильно, из-за чего на самобичевание просто не оставалось сил. Взросление происходило и тянуло за собой расставание, что было естественным процессом у всех людей. Можно было бы вполне довольствоваться данным уровнем жизни и чувствать себя нормально, не стремясь получить большее. Если бы только это большее не было таким желанным, не выражалось единением душ и выворачивающим наизнанку чувством. Чувством гораздо более значимым и безграничным, нежели простая любовь. Какой же все это было ложью и выстроенными мозгом иллюзиями, жестоким самовнушением, стоило им только встретиться снова… Нет, этим нельзя было довольствоваться и делать вид, что все складывалось в жизни нормально. Ничерта не нормально. Стоило лишь побыть вдвоём наедине недолгое время, как мир вокруг менялся и переставал казаться важным, а на смену ему приходило такое приятное чувство полноценности. Такое, которое невозможно было ощутить на далеком расстоянии и в длительном молчании. При каждом нежном касании к уязвимому запястью, прижатому к стене, и в меру крепком, болезненном для губ поцелуе, выражающем всю накопившуюся и задавленную на дне сознания тоску за время одиночества, все вещи сразу становились на свои места. Тонкие пальцы, точно по клавишам фортепиано, бегали по выпирающим позвонкам на спине, слышался сдавленный глухой вдох в тишине гримерной. Достаточно было Алексу молча приехать из другого города в Лондон, без предупреждения и объяснения причин ворваться в жизнь и сердце Майлза обратно, устроиться там по-хозяйски. Достаточно было только лукаво сверкнуть своими большими и лишь на вид невинными глазами, состроить полный гордого и самодовольного достоинства вид, за который Майлзу всегда так хотелось поддразнить его и подмять под себя, как оба они понимали, что попали в безвыходную ситуацию. Уже при первой их встрече было понятно, что путь их дружбы не будет типичным, станет тернистым, но зато самым увлекательным. И каким бы наглым не было подобное вторжение, оно отлично работало. Он не мог не признавать этого, продолжая разглядывать заострившиеся черты любимого лица. Куда бы не убегал Алекс, он всегда возвращался к нему. Это было неоспоримым утверждением, аксиомой, чем-то таким необговоренным и при этом всегда известным для них двоих. Иногда ему казалось, что прежний Алекс, тот самый романтичный и застенчивый мальчишка из прошлого с большими мечтами в сердце, каким он впервые встретил его за кулисами в далёком две тысячи пятом году, уже давно канул в небытие и исчез для него безвозвратно, оставшись простым воспоминанием в их совместной музыке и в душе. Но нет, вот он… Прямо перед ним, стоит только вытянуть ладонь и поймать его. Все также крепко спит в его руках или нежится среди цветов в саду, предвкушая скорый ливень. Сколько бы они не взрослели, а именно таким он оставался для него одного. Возвращался обратно, обратно в сад… — Боже, я ведь скучал по тебе на своих губах! — Кокетливо произнёс Алекс, смотря на Майлза из-под полуопущенных ресниц, отчего тот рассмеялся. — А ты все сидишь на этих глупых ступеньках. — Это что за откровения девицы на свидании? — Кейн приблизился, деликатно сокращая между ними дистанцию и наклоняясь к нему. — Впервые слышу от тебя подобное. Раньше ты о таком и подумать боялся. — Может быть, ты раньше мне просто не нравился… — Сделав неприступный вид, Тёрнер лишь наблюдал, как тот еле ощутимо коснулся губами его кожи в местечке чуть ниже челюсти, доверительно позволил ему управлять всеми своими чувствами. — Боялся. Боялся, пока впервые на твой поцелуй не ответил. Никаких наркотиков не было нужно, чтобы его зрачки так легко и показательно расширились — вот что мог вытворить с ним Майлз всего в пару действий. Заставить его поддаться на свою требовательность, ведь и он тоже успел соскучиться. Всегда ужасно скучал по нему, за что виноватым являлся один единственный, мать его, Тёрнер. Вот что он с ним сделал, утащив в свой мир грёз однажды. Прихватывая его пухлую нижнюю губу, которую всегда было так приятно укусить побольнее, он придавил его к креслу, хотел быть сильнее. Вкус её был сигаретный и терпкий, но настолько привычный за все эти годы. Неизменный, так и тянуло наполнить этим вкусом себя полностью, лишь бы не переставать его пробовать. Нетерпение заключалось в каждой клеточке его крепкого тела, за что он получил в награду покорный стон. Тёрнер легко сдался и встал с кресла, прижимаясь ближе, что было еще одной личной победой для Майлза. Пара верхних пуговиц его белой рубашки оказались расстегнутыми, открывая выпирающие ключицы и шею. Она вкусно пахла горьким парфюмом, смешанным с его личным неповторимым запахом. Небо темнело, первые капли дождя упали на землю. Они не боялись быть замеченными. Совершенно обезумевший взгляд от желания, неуложенная чёлка, падавшая на лоб, и немного покрасневшая кожа в зоне щёк — именно таким Алекс был для Майлза. Возбужденным, настоящим, заставляющим легко пойти у себя на поводу, лишь бы только тому было хорошо. Он по-настоящему хотел его прямо в эту секунду. От понимания этой мысли колени судорожно сводило вместе, а в низу живота сладко тянуло. В этот вечер Тёрнер стоял здесь совсем рядом, среди цветов и податливо двигался в его руках, прося большего. Был только его. Но насколько долго? — Я всегда буду только твоим. Не сомневайся в этом. — Успокоительно прошептал он Кейну на ухо, словно мог читать его мысли. — Что же, я обладаю редкой возможностью, о которой мечтают многие. — Он усмехнулся, бесцеремонно и грубо кусая его в шею, зубами терзая нежную кожу. — Мой, ты правда только мой. И делить тебя с кем-то будет преступлением. Чарам Алекса невозможно было противиться и пытаться отступить. Он и взаправду был таким. Чарующим. Как бы глупо себя не вёл. — Пообещай мне одно: ты всегда будешь ждать меня в этом саду. Чтобы ни случилось… Сбивчивый голос, сжатые на чужом затылке пальцы и волнение от собственных только что произнесенных слов — все это заставило сердце больно ударить в груди и ускорить темп. Не просьба — мольба остаться вместе. — Каким же наивным ты иногда бываешь, Ал. — Майлз положил ладони ему на щеки. — И тем не менее, я обещаю. Но и ты обещай, что всегда будешь возвращаться сюда. — Обещаю. Я всегда вернусь к тебе и никогда не исчезну бесследно. Столько времени приходилось мучительно ждать и даже сейчас его было точно немного, что заставляло взвыть. Надо было выжать из каждой чёртовой минуты как можно больше блаженства, оставить касания и следы на телах друг друга, как напоминание, судорожно глотать ртом воздух, словно он вот-вот мог закончиться. Хотелось запечатлеть этот момент в памяти наподольше, чтобы насыщения от него хватило до следующего раза. До следующего побега…