Чудесное зрелище

На мгновение сердце в груди неприятно вздрагивает: Фукучи по-человечески больно видеть Дзёно таким — обессиленным и изувеченным. Кровь пропитывает его форму в местах прошедших насквозь лезвий. Семь раз. Семь мечей из разных вариаций будущего как единственный шанс остановить пошедшего против него, вспоров его тело, подверженное усилениям. Меньше ударов было бы недостаточно. Очи не хочется причинять ещё больше боли, но ехидная усмешка на лице Дзёно, вспыхивающая с последними словами, что тот выплёвывает вместе с кровью, — ставят точку в возможности и желании оставаться человечным. Чёрные ленты, обвивающие искалеченное тело, сжимаются теснее, стоит Фукучи сделать знак рукой. Пусть Акутагава ранее не захотел добровольно работать под его руководством, но теперь, обращённый, он безмолвно выполняет любой приказ, не способный осмысливать свои действия. Очи знает, что осталось не так много времени, но, в конце концов, его доверенный подчинённый заслуживал, чтобы оно было уделено ему. Как и последние шесть лет, прожитые с надеждой, что именно он — именно Дзёно — останется на его стороне. Но, как и все остальные, он тоже предал, даже не дрогнув, ни единым движением не выразив сожаления, так с чего бы он сам заслуживал его теперь? Чёрные ленты обвивают полуобмякшее тело, едва удерживая на ногах. Светлые волосы закрывают лицо, когда Дзёно, на грани того, чтобы потерять сознание, бессильно роняет голову на грудь. Видеть его таким — жалким, практически мёртвым — одновременно больно, но и отвратительно завораживающе. Очи не может отвести взгляд. Ему не стоило верить в него и столько лет позволять ему быть в отряде, закрывая глаза на его жестокость. Значит, он сам во всём виноват? — Вы показали мне, как приятно защищать обычных людей. По сравнению с этим крики боли ничего не стоят. Чёрные ленты плотнее обхватывают, пересекая грудь, выдавливая из тела приглушённые хрипы. — Ваши страдания, командир… они будут прекрасны… Ещё один знак рукой, и лента крепко обвивается вокруг шеи. Фукучи медленно и тяжело вздыхает. Он не хотел этого. Если бы не эти слова, он бы на миг даже поверил, что речи Сайгику о спасении людей — правда, и не стал бы мучить его сильнее. Но они были правдой лишь наполовину. И за другую половину ему придётся заплатить. — Что ж, Дзёно… это так на тебя похоже. Он остаётся на расстоянии, глядя на то, как ленты Расёмона обвивают искалеченное тело, пока Акутагава стоит позади. Скручиваясь в гладкие плотные шипы, ленты проскальзывают в открытые раны, вызывая новые сдавленные вскрики. Кровь стекает, забрызгивая пол — сколько ещё он сможет потерять, оставаясь в сознании? Усиления тела — единственное, благодаря чему Сайгику всё ещё жив, и жизнь бьётся в нём хаотичным, истекающим сгустком жара, выплёскивающимся в агонии почти сорвавшегося голоса. Очи с тяжестью вздыхает, не желая это больше слушать. Лента, сдавливающая шею, скользит вверх по лицу, и тут же её конец, скрутившийся твёрдым толстым шипом, затыкает искажённый криками рот. Дзёно бессильно мычит, и слёзы смешиваются с кровью, когда отросток стремительно достигает горла. Другие, чёрными змеями копашащиеся в его ранах, стягивают сильнее, ныряя глубже, скользя между разорванными внутренностями, проходя насквозь. Но он всё ещё жив и будет жить, пока Фукучи не позволит ему умереть. Очи на миг прикрывает уставшие веки. Он не даритель лёгкой смерти, и Сайгику, за всё, что сделал, заслуживал мучительно долгих страданий, если бы только у них было достаточно времени, чтобы их исполнить. Обида и боль, скопившиеся в сердце, находят выход в очередном безмолвном приказе, который он едва ли успевает обдумать, поддавшись горечи и разочарованию. Чёрные ленты, острым концом разрезая ткань формы, проскальзывают Дзёно между ног, с нажимом проталкиваясь в него сзади, и болезненное мычание, надломившись, разом затихает, а невидящие глаза, дрожа, судорожно распахиваются, когда его тело с силой насаживают с двух сторон, рискуя наконец убить. Фукучи делает к нему шаг, протягивая ладонь, чтобы коснуться бледного, замершего в ужасе лица. Столь знакомого, обезображенного предательством и скорой смертью. Мутные, почти бесцветные радужки с пустыми, как пропасть, зрачками, на дне которых застыл неподвижный свет. Очи бережно касается пальцами его подбородка, стирая дорожки крови, стекающие изо рта, всё ещё занятого толсто скрученной чёрной лентой, и это зрелище отзывается отвратительно горячим желанием заменить её тем, что смотрелось бы в нём куда уместнее. Видеть Дзёно таким, имея полную власть уничтожить его или спасти, — это чувство туманит разум, и пальцы соскальзывают с подбородка на заполненное горло, пробуждая всё большее желание сделать так, чтобы чёрные, липкие от крови ленты, пройдя с двух сторон его тела, встретились посередине, разорвав изнутри, став последним, что он почувствует угасающим разумом. Чудесное зрелище. Фукучи хмурится, поспешно отводя руку. Разумеется, он не должен опускаться так низко, поддаваясь омерзительному желанию продолжать это наказание, взяв Сайгику в таком состоянии, хоть картины, проносящиеся в сознании, обжигают и завораживают своей откровенностью. Как он прижмёт его к полу, сломав ещё несколько костей, как овладеет безвольным телом, находящимся на грани смерти, как размашистыми движениями будет вколачивать, держа за бёдра, оставляя синяки на когда-то безупречной, а теперь изувеченной бледной коже, или натянет на член его булькающий кровью рот, после выплеснувшись на лицо. Очи сжимает губы и отворачивается, пересиливая себя, не поддаваясь мерзкому искушению, и подаёт знак Акутагаве, чьи клыки в ту же секунду впиваются Сайгику в шею. Он не умрёт, его раны затянутся, а сознание будет полностью порабощено. Только так он сможет остаться на его стороне, хоть Фукучи и больно это осознавать — единственный, на кого он ставил, отвернулся, как и другие. Но теперь он найдёт ему применение. В конце концов, в другой раз у них будет больше времени.