Болезненная страсть

      Холодный металл наручников больно впивался в запястья, оставляя на коже малиново-розовые следы. Глаза завязаны плотно прилегающей к лицу черной лентой, губы заклеены полосой скотча, несколько раз обмотанной вокруг головы, а щиколотки ног, разведенных максимально широко, скованы тяжёлыми ледяными цепями, вследствие чего чувствовался сильный отёк. Возникало отчаянное желание скинуть с себя этот груз и размять наконец ноги; а ещё одеться во что-нибудь тёплое, поскольку продрогшее от холода голое тело бросало в мелкую, частую дрожь; заиндевевшие пальцы замёрзли настолько, что с трудом могли согнуться и вообще пошевелиться.       Маено не знал, где он находится. Не знал, кто похитил его, связал, раздел и ограничил зрение. Полагаясь лишь на слух, он понял только то, что в помещении есть кто-то ещё. И этот кто-то прямо сейчас тяжело и рвано дышал, находясь где-то с левого края и перебирая в руках нечто, издающее дребезжащий металлический звон, похожий на набор хирургических инструментов или столовых приборов. Ни то, ни другое Маено не нравилось и до смерти пугало: что такого с ним собираются сделать? Зачем он здесь, для каких целей? И самое главное, кто за всем этим стоит?       С каждой отсчитанной секундой паника нарастала всё больше, а незаданные вслух вопросы крутились в голове всё чаще; инстинкт самосохранения отчаянно бил тревогу, побуждая мычать, брыкаться и дергаться из стороны в сторону в бесполезных, заведомо провальных попытках освободиться. По крайней мере, это привлекло внимание человека с инструментами — он вдруг подошёл к кровати, на которой лежал Маено, и, тихонько скрипнув, присел на самый её краешек. Его правая, покрытая липким влажным потом ладонь слегка дотронулась до плеча Маено, отчего тот вздрогнул, не ожидав прикосновения к себе. Сердце бешено колотилось в груди, подобно птице, запертой в клетке и упорно стремящейся на волю, тело дрожало пуще прежнего, покрываясь мелкими мурашками, кровь в висках гулко стучала, эхом отдаваясь в голове. Но по-настоящему Маено испугался тогда, когда его правое ухо опалило чьё-то жаркое дыхание: кто-то низко нагнулся к его лицу и прошептал бархатным приглушенным голосом:       — Я так рад, что вы рядом со мной, док.       Этот голос, ох.. Вне всяких сомнений, это был Цугино-кун. А учитывая, с какой интонацией произнесены слова, он точно пребывал в состоянии зено. И это не означало ничего хорошего... Если бы только рот был не заклеен, Маено мог бы попробовать поговорить со своим пациентом, как-то успокоить его и помочь унять пробудившейся недуг. Однако всё, что ему было доступно на данный момент — мычать, слабо надеясь на то, что когда-нибудь ему дадут возможность говорить...       А Цугино и не планировал давать ему такую возможность. По крайней мере, не сейчас. Может, чуть позже, когда захочется услышать искренние крики боли и отчаяния из недр горла дока. Сейчас-то он понимает, что любимый док тут же начнет отговаривать его совершить то, что так желает его сердце, поэтому лучше дождаться наиболее подходящего момента и уж тогда освободить его рот от скотча. А пока что...       ...Цугино перехватил покрепче один из хирургических ножей, придвинулся поближе к доку и, чуть надавив остриём, начертил небольшое сердечко на левой стороне груди аккурат где расположено настоящее сердце. Маено задергался, издав из-под скотча какие-то нечленоразделительные звуки вперемешку со стонами и приглушёнными криками. Кажется, он отчаянно хотел прекратить все, что сейчас с ним происходит, но Цугино было не остановить. Вопли любимого дока служили для него самой красивой мелодией и заводили ещё больше, побуждая сжимать рукоять ножа всё крепче и крепче, надавливать остриём всё сильнее и сильнее. Багрово-алые струйки крови, пачкающие нож и стекающие вниз по груди Маено, завораживали, очаровывали и притягивали взгляд, затуманивая остатки разума. Цугино вдруг не удержался и наклонился поближе к вырезанному на груди дока сердечку — в ноздри тут же ударил столь знакомый металлический запах крови, не слышанный уже довольно давно... Ах, как приятно снова вдохнуть этот запах полной грудью! Теплый влажный язык проходится вдоль правой стороны сердечка, слизывая проступившую наружу кровь. Вкусно, вкусно, вкусно, вкусно, вкусно, вкусно, вкусно, вкусно, вкусно, вкусно.       Вкусно.       Глаза Цугино вдруг загораются опасным огоньком, щёки краснеют, а в штанах становится максимально тесно. Горько-сладкая, тягучая и невероятно приятная на вкус кровь дока напрочь сносит крышу; больше Цугино не соображает, что творит, им ведет дикое, необузданное желание насытиться, утолить голод и жажду, заполнить зияющую душевную пустоту внутри себя, которую он столько лет не может заполнить. Все жертвы, которых он поедал, не могли удовлетворить его в полной мере. Всегда чего-то не хватало, всегда оставалось чувство, что этого недостаточно и хочется попробовать другого человека. Но кровь дока... Ах, его кровь — это самое настоящее сокровище, то, что он готов употреблять на каждый прием пищи, или же вообще внутривенно.       Цугино еще немного послизывал выступившую кровь, а после перешел к более решительным действиям: сменил нож на другой, почище и поострее, замахнулся им и нанёс прямой и точный удар в солнечное сплетение. Брызнувшая кровь и приглушенный крик дока побудили его сделать нанесенную рану более глубокой, погружая в нее нож все ниже и ниже, расковыривая плоть все сильнее и сильнее. Маено чувствовал самую настоящую агонию; нестерпимая, адская боль прошила насквозь все тело, жаром заполняя каждую клеточку организма. Навернувшиеся на глаза слезы намочили повязку, а скотч весь пропитался слюнями. Он отчаянно задергал руками и ногами, предприняв еще одну попытку вырваться — однако и она не увенчалась успехом, поскольку и наручники, и цепи крепко сдерживали его конечности. Последующие несколько ножевых ранений были настолько болезненными, что организм не выдержал и просто отключился.       А когда Маено вновь пришел в себя, то почувствовал еще одну саднящую, разрывающую напополам боль где-то между ног; через мгновение до него дошло, что, пока он был в отключке, Цугино вошел в его задницу и теперь безжалостно имел её, параллельно нанося всё новые и новые удары по телу. Видимо, Цугино понял, что его любимый док очнулся, так как вдруг перестал двигаться, наклонился к его лицу и сдернул повязку на глазах. Еще через секунду он отлепил и скотч, сделав это довольно резко и нетерпеливо, отчего у Маено вмиг загорели губы. На какую-то долю секунды заплаканный, испуганный и просивший пощады взгляд Аки встретился со взглядом Цугино — безумным, пылающим похотью, хаотично блуждающим по лицу дока.       — Пришло время услышать Ваши крики во весь голос, док.       Сказав это, Цугино вернулся к исходному положению и продолжил входить в дока, при этом ножом разрезая его плоть. Маено хотелось назло сжать поплотнее губы и не издавать ни звука, но боль была настолько нестерпимой, что вопли вырвались против его воли. Маено кричал и кричал, заливаясь собственными слезами, пока наконец не сорвал голос и не перешел на тихий, едва слышный стон. Но еще хуже стало тогда, когда Цугино вдруг отбросил в сторону нож и принялся поедать тело дока, вгрызаясь в его мягкую, нежную плоть, поглощая теплую, с металлическим привкусом кровь. Пачкая лицо в крови и погружаясь в тело всё глубже, он испытывал поистине райское наслаждение; сразу же возникало удовлетворенное чувство заполненности той болезненной пустоты, что зияла в его душе так много времени...       Маено же слабел с каждой секундой; он чувствовал, как от потери крови и адской агонии, разлитой по всему телу, жизнь покидает его. Веки тяжелеют, сердце бьется все медленнее и медленнее, дыхание постепенно сходит на нет. Мысли в голове пустеют, рассеиваются, не торопясь оставляя её.       — Ха.. Хару.. — шепчут бледно-розовые губы прежде, чем замолчать навсегда.       — Я люблю Вас, док! — проговорил в ответ Цугино, но ему никто не ответил.       Аки Маено больше не стало. И от осознания чего-то настолько ужасного Цугино вдруг захотелось плакать. Он продолжал поглощать тело дока со слезами на глазах, не чувствуя больше никакого удовольствия. То есть, Хару знал, что все закончится смертью дока, но не догадывался, что это принесет ему такую страшную душевную боль. Кажется, в заполненной пустоте вновь возникла брешь...       Продолжая плакать, Цугино лёг рядом с мертвым Маено, обняв его труп максимально крепко. Что ему делать дальше? Он не знает. И вряд ли сам найдёт ответ на этот вопрос.