***
Микки бесит. Стас обязан держать лицо, маску, прикрытие, что угодно, лишь бы не прибить этого белобрысого, тощего как спичку и также легко сгорающего, нарика, приёмыша ФСБшника. Желваки бегают, кулаки чешутся, но забить Микки до кровавых соплей и треснувшего черепа нельзя. Он же не хочет снова оказаться в дурдоме, верно? А Микки, сука, даже не боится. Он отбитый наглухо и от боли получает какой-то свой странный кайф, нарываясь каждый раз, чтоб ему прилетело по первое число, в десяточку. Он как таракан из мема «ура ура давай ДАВААААААЙ» и такой же сука живучий, не умирает ни от передозировки, ни от остановки сердца. Стас видел его первую клиническую и думает, что воспоминание это унесет с собой в могилу — такие вещи из головы так просто не выбросить. Микки даже не падает — медленно скользит на пол, хватаясь за горло. Пытается сделать вдох, но вырывается только свистящее дыхание, поверхностное, хриплое. Ногтями раздирает кожу на шее, точно пытается что-то из горла достать, сипит-хрипит задыхается, губы синюшные, глаза закатываются и только красный белок остаётся — сердце бьётся все медленнее, поверхностно, грудная клетка птичья почти не поднимается, руки ослабевают. Миша умирает. Стас не знал, правильно ли сделал, что вызвал тогда скорую. Блять, ему же было только шестнадцать. Какого хуя, Микки? Стас трёт лицо и прячет глаза за тёмными очками, следит с другого конца стола за Микки — тот дразнит Шади, смеётся с его бурной реакции и с притворным ужасом прячется за спину Кати, которая смеётся смеётся смеётся вместе с ним. Министр радости, ебать. У Стаса глаза болят на это смотреть. На Микки. — Братан, лимонад будешь? — Микки оказывается неожиданно рядом, довольный как сытый кошак, с той же мордой хитроватой, и протягивает ему открытую банку с нарисованным лимончиком. До неприличия счастливым, наверняка упоротым. Остановите наркоманию среди дизайнеров, йоу. Стас смотрит сначала на лимончик лыбящийся, с выпученными глазками голубыми, потом на Микки. Глаза у него светло-карие, а в окружении лопнувших капилляров кажутся практически чёрными. Микки тоже улыбается и улыбка это неприятная. Кулаком смазать хочется. Из рук Микки опасно вообще что-то брать, на самом деле. Но Стас протягивает руку, как бы случайно прикасаясь к его холодным пальцам, забирает баночку со счастливым лимончиком и, глядя Микки в глаза, делает доолгий глоток. Микки усмехается, а глаза так блестят по-блядски, что хоть сейчас нагибай. Стас шумно сглатывает. Лимонад вроде обычный, но нагоняет воспоминания.***
Плохая была идея мешать водку с лимонадом, приходит к выводу Стас, обнаружив себя среди скомканной простыни и кучи одежды, в которой вроде опознаёт свою. Сам он, видать, потрахался с кем-то накануне, но вспомнить ничего не удаётся — башка трещит, дикий сушняк, а в глаза кто-то словно кислоты закапал. Ломит и болит всё, что может чувствовать, просто адски. Не стоило мешать водку с лимонадом. — О, проснулся, — в поле зрения появляется Микки, лохматый, в чёрной майке и домашних штанах, тоже чёрных. У него есть хоть что-то другого цвета? — С добрым утречком, — голос кажется слишком высоким и Стас морщится, падая обратно на кровать. Мысли скрипят в мозгу, он ничего не помнит и с трудом представляет, где находится. Микки тычет ему в плечо чем-то холодным. — Эксгибиционист-любитель, просыпайся. Стасян, алё! Он стонет, Микки, сука такая, пищит почти как тот мышонок, над самым блядь ухом. Но Стас приподнимается на локте, сообразив, что так от него отстанут быстрее и дадут спокойно умереть. У Микки в руках оказывается стакан воды. Обыкновенной холодной воды. Стас подозрительно щурится, разглядывая стакан. В глазах плывёт и немного двоится, больно просто пиздец как. Нет, с Микки он бухать больше не будет. Ни за что и никогда. Микки фыркает: — Братан, после вчерашнего как-то поздно проявлять осторожность, ты не думаешь? На тебя вылью, если чё, мне похуй. Мысли скрипят активнее. Стакан Стас всё-таки забирает и делает глоток — восхитительный, холодный до боли в зубах, отдающий на языке даже чем-то сладким. Захлебнуться можно, насколько вкусно. — А чё… — кашляет, пытаясь голос привести в порядок, повторяет: — А что вчера было?. Микки смеётся. Неприятный у него смех, истерический какой-то. Стасу не нравится. — Я так и думал, что ты ничё не вспомнишь, — и вроде бы укоризненно башкой белой качает. Стас не уверен, осветляет он или это его родной цвет. С Микки никогда непонятно, где он, а где позёрство, маски не меняет и не снимает совсем, кажется. — А ты помнишь? — с опаской спрашивает Стас. Мозг сейчас никак не помогает мыслям в кучку собраться, они медлительные, всё тяяянутся и тяяянутся, как сопли. Или жвачка. Микки выразительно поднимает брови и косится на шею Стаса зачем-то. — Ну, как тебе сказать… — начинает он, протягивая гласные как канаты над пропастью воспоминаний Стаса, издеваясь над ним с садистским удовольствием почти. — Ты, если ещё не заметил, голый. У меня на кровати. Соображаешь? Осознание беды своего положения наступает крайне медленно, неохотно ползёт слизнем. А когда всё же достигает цели, Стас быстро запахивается в наволочку и от Микки шарахается — происходит это быстрее, чем он успевает что-то сообразить или сказать, но мутить уже начинает. Ебать-копать, это он чё? Это он зачем? Это нахуя? Микки качает головой, с сочувствием на него глядя. Как на тяжелобольного. — Ты думаешь, я хуй твой не видел? — вопрос явно риторический. — Не бери а голову, с кем не бывает. У Стаса что-то в голове трескается и лопается. Действительно. С кем не бывает.***
Стас пинает с оттяжкой и большим удовольствием, но ногами, руки об нарка пачкать жалко. Микки не сопротивляется особо, сворачивается разве что, и ржёт чем-то довольный, счастливо будто. Ебанутый. Стас бы его здесь и сейчас, в столовой, отпинал у всех на глазах до смерти, но влезает Шади и тащит его назад. Веро кидается к Микки, Стас видит, что приподнимается он с трудом. А нехуй, блять, пиздеть где не попадя, приёмыш ФСБшника. Стас артачится, пытаясь выкрутиться из стального зажима Шади, но куда там. Что его любительское опиздюливание может сделать против бокса? — Братан, ты чё? Нормально всё? — спрашивает Шади, когда Стас немного успокаивается. У Стаса играют желваки, бешенство и что-то ещё. Что-то, как лимонад, знакомое, кисло-сладкое, облепляющее. Будоражащее. До Стаса доходит, когда Микки наконец поднимается — белокожий и белоголовый, контрастные синяки и стёсаные раны ему пиздец как идут, создан как будто для пиздилки. Тонкокостный ещё, чисто картинка. Микки буднично зачёсывает назад волосы и усмехается ему кровавой улыбкой: от сука понимает. Выше его губ Стас не смотрит, себе дороже. В штанах задыхается совесть и культура. — Ничё, — огрызается Стас и выворачивается, аллилуйя, чтоб до туалета добраться, желательно сейчас, желательно прям, сука, сейчас, немедленно блять. Член, болезненно впившийся в ширинку, становится чуть ли не главным врагом и Стас намерен его перебороть. На фантазии, как он ломает Микки челюсть, возбуждение схлынуло горячей волной. Пульс херачит под сто двадцать, не меньше, Стас тяжело и мокро дышит, смывая в туалете следы. Никогда не поздно, в двадцать почти лет, узнать про себя что-нибудь новенькое. Вот же сука белобрысая, прицепилась. Намыливая руки, Стас думает, как намотал бы эти волосы, пахнущие кислотной радостью, себе на кулак, как заставил бы членом своим давиться, челюсть контролируя, чтоб не откусил, с каким удовольствием слёзы в потемневших от боли глазах разглядывал. Микки в его фантазии идёт быть таким — отпизженным, покорным, слабым. В реальности Микки дохуя борзый и за словом не лезет, выстреливая пулеметной очередью ехидных комментариев по любому поводу. И нихуя не боится. Микки пиздец как бесит. — Какие люди и без штанов. Опять, — раздаётся голос за спиной. Насмешливый и ничуть не испуганный, вот же мразь бесстрашная. Стас на раз-два, раз-два, раз-Микки-какая-же-ты-блядь-два, выдыхает, успокаиваясь. Возвращает джинсы на место, застёгивает ширинку и ремень. Оборачивается с каменным лицом. Микки отплёвывается кровью, проверяя языком, все ли зубы на месте (запрещённый приём), бумажным полотенцем промокает от крови переносицу, лоб и скулу. Синяки расцветают синевой на нём. Красиво. Стас залипает. Микки чешет нос-кнопку, шмыгая. Грёбаный нарк, всю иммунку себе всрал. — Ну чё, Стасик. Как жить будем? — буднично интересуется, скрестив руки и опёршись на стену. Стас припоминает, какой сегодня день недели. Среда. Значит, зажило. — Ты о чём? — взглядом Стас мог бы сжечь еретика без костра, но это ж Микки, у него ни веры, ни мозгов. Как поджечь пепел? — Заебатая у нас дружба выходит, Стасян. Поебались, подрались, — не меняя позы и с той же интонацией выдаёт Микки, ломано ему усмехаясь. Он весь поломанный. Стас больше не злится, голова у него холодная и ясная. Микки смотрит с издёвкой, точно нарывается, но больше ничего не говорит, плечами только передёргивает, поёжившись. Холодно ему в одной водолазке. Хули припёрся, добавки надо? — Чё, как папаня пиздит не хватает? Микки ядовито — Стас бы на месте сдох, если б эта хуйня плеваться умела — усмехается. Взгляд сучий пиздец. Губы разбитые припухли и покраснели, их Микки облизывает. Как тебя, суку такую, земля носит? Стас ответа не знает, Микки тоже вряд-ли. Разбить бы их ему ещё раз. Из любви к современному искусству, красный на белом заебато должен смотреться. — Так ты не отзывайся сразу, Стас, — глаза закатывая, предлагает Микки. Барыга из него сейчас такой себе, Стас что-то ничего покупать у него не хочет. — Я ж вижу, тебе только дай сорваться. А я тут, перед тобой. Мне похуй, пизди, — Микки отталкивается от стены туалета и разводит руками театрально, открывая ему грудную клетку птичью, Стасу ботинка хватит, чтоб её раздавить. Любитель показухи сраной. Водолазка чёрная обтягивает кости так, что это смахивает на некрофилию. Может, не стоило скорую вызывать, а? Ну, в тот, первый раз. — Пара садист-мазохист — клише ебучее, не думаешь? — выдавливает Стас сквозь зубы. Микки бесит бесит бесит бесит бесит. Микки вытягивается по-кошачьи, тяжело вздыхает и, не глядя на него, вопрошает: — Тебе не похуй? Стасу похуй. Это, в каком-то смысле, всё решает.