Вам – клубника и слоеные пирожные

Холодно. Так холодно, как может быть только беднякам, укрытым лишь комом тряпья, в неотапливаемом подвале. Или хворому господину де Сезу, бывшему судье, зябко кутающемуся в пуховое одеяло посреди роскошной постели. За окном – снежинки, сросшиеся крупными хлопьями, цепляются к влажному от внутреннего тепла стеклу и превращаются в капли. Все печи натоплены, натоплены так, что у дежурящей над господином Айзеей де Сезом служанки лицо раскраснелось, а выбившиеся из прически волосы прилипли к потной коже. Айзее холодно. Все свое миниатюрное худосочное тело он пытается сосредоточить под грелкой; руки остаются ледяными, будто у трупа. Ни капли испарины на лбу, занавешенном два дня не чесанными седыми волосами. — Господин де Сез, к вам посетитель... Ох, как тут жарко! – дверь приоткрыл лакей, запуская в комнату бесплотный ветер. Господин Айзея мигом застучал зубами и едва совладал с желанием тутже с головой спрятаться по одеяло. — Какие уж ему посетители! – ответила за де Сеза служанка. Лакей уже было вновь скрылся за дверью, перекрывая путь ледяному воздушному потоку, но вдруг Айзея приподнял над подушкой голову. В тот миг бывший судья – взъерошенный, с острым птичьим носом и округлыми, увеличившимися от худобы глазами – походил на птенца. — Кто пришел, Алан? — Господин Джулиан Рочестер. – с готовностью отрапартовал Алан. — Зови... – ослабевший де Сез вновь пал на подушку. Практически в ту же секунду, словно он давным-давно стоял у двери и ждал заветного «зови», явился Джулиан Рочестер. Это был рыжеволосый человек средних лет с красивым, однако несколько вытянутым лицом; один глаз у него видел слабее другого, так что ношение пенсне было продиктовано необходимостью, а вот трость являла собой исключительно дань моде. Одного его взгляда оказалось достаточно, чтоб служанка встала и удалилась – с превеликим, кажется, удовольствием. — Молю вас: закройте скорее дверь! – взмолился Айзея, едва ее юбки прошуршали мимо гостя. Джулиан расторопно исполнил его просьбу и, отчего-то вздохнув, уселся в кресле у изголовья кровати. — Приветствую, господин Айзея. Как ваше здоровье? – Рочестер напряженно закинул ногу на ногу. Дышать в жарко натопленной комнате ему было трудно, душил воротник, сердце билось еще более неровно, чем обычно, а особо – в присутствии господина де Сеза, однако с самого начала Джулиан твердо решил: не обращать внимания на такие мелочи, как невыносимая жара. — Доброго дня, господин Рочестер... – де Сез зябко вжался в подушку, страстно обнимая грелку. – Прошлым вечером стало немного лучше, а сейчас, думается мне, хворь наверстывает упущенное... Впрочем, это не существенно. Мне, как вам известно, больше шестидесяти лет. Я пережил многих... И до этой божьей кары, скажу вам откровенно, не было ни дня, чтоб у меня что-то не болело. Я привычен к болезням, к слабости... Страшно только. Джулиан покойно слушал тихий, срывающийся голос старика. Айзея любил, когда его слушают, а с начала болезни потребность в наличии небезразличной к нему живой душе рядом обострилась у де Сеза необычайно. Джулиан болезненно закусил губу, вспоминая, с каким почти детским любопытством выспрашивал бывший судья на прошлогоднем приеме у главы города, вышла ли замуж мадеумазель Жаклин, как тогда румянились его щеки в ожидании очередной сплетни... — Да, дурно только то, что я один. Если бы мой дорогой племянник Алексис посещал меня немного чаще, я, право, почувствовал бы себя гораздо лучше... – Айзея прерывисто вздохнул. Джулиан, отчего-то волнуясь, сменил положение ног. — Я готов посещать вас ежедневно, дражайший господин Айзея! — И я за то сердечно благодарен вам. Однако делается обидно, если призадуматься. Вы – уж простите, господин Джулиан, скажу правдиво – чужой мне человек, но я получаю многократно больше заботы от вас, чем от сына родного брата... – старик попытался принять сидячее положение в подушках, и Джулиан с готовностью помог ему: переложил подушку и поддержал ослабшего больного. Коснувшись его пальцев, Рочестер непроизвольно вздрогнул. — О, господин Айзея, неужели вам так холодно?.. – с затаенной болью шепнул он, судорожно сжимая тонкую руку, такую мягкую и немного непривычную из-за отсутствия колец на музыкальных пальцах. Де Сез смутился, и пятна стеснительного румянца усугубили румянец болезненный. — Да, с утра все бьет озноб... Он желал сказать еще что-то, например, о дороговизне дров в этом году, желал попросить отпустить руку, но вдруг замер. Наконец в натопленной комнате, среди одеял, под грелкой, больной старик обнаружил тепло, и источником этого живительного тепла оказалась ладонь Джулиана. Айзея нерешительно вытащил из-под одеяла вторую руку и положил ее сверху. Догадавшись обо всем, Рочестер мягко улыбнулся и, наклонившись, принялся согревать пальцы господина де Сеза своим теплом. В безмолвии прошли несколько минут. — Не могу вас понять, как ни стараюсь. – наконец заметил Айзея, нерешительно улыбаясь и глядя всторону. Озноб нехотя отступал от него, и теперь в адской жаре старику сделалось совершенно комфортно. – Да, не могу понять... Как я уже сказал, нас не связывают узы родства. Мы с вами даже не коллеги – кажется, естествознание далеко стоит от правоведения. Ко всему прочему, я в два раза старше вас, мой дорогой. И вы... продолжаете возвращаться ко мне день ото дня... Почему? Джулиан задумчиво поглядел на ворот ночной рубашки, приоткрывающий тонкую морщинистую шею с трепещущей под тонкой кожей жилкой. — Думаю, так велит мне человеколюбие, господин Айзея. — Человеколюбие... – тихо повторил старик и задумался. В белом свете за окном падал снег; прислушавшись, можно было без труда узнать, что думает извозчик об очередном зазевавшемся господине, едва не попавшим под лошадь. Рочестер приблизил лицо к ладоням Айзеи в своих руках, дыхнул на них влажным горячим воздухом. — Ах, не нужно, я уже согрелся! – бывший судья осторожно убрал руки. Он и вправду согрелся. Быть может, наконец подействовали принятые еще час назад снадобья, а, может, произошло еще что-то, естествознанием необъяснимое. — Человеколюбие... – еще раз повторил господин Айзея. – Я уверен, Джулиан, что есть множество других людей, нуждающихся в вашей доброте куда более, чем моя скромная персона. Губы Джулиана дрогнули: — О, господин Айзея, разве я стал вам неприятен? — Нет, нет, что вы! – Айзея потянулся к стакану с водой на тумбочке, и Рочестер услужливо помог старику утолить жажду. Передохнув, де Сез продолжил: – Нет, невозможно, чтоб надоел такой прекрасный молодой человек, как вы, господин Джулиан. Но я забочусь о вас. Много ли вам, вашей цветущей молодости, доставляет радости сидеть около меня? С наступлением старости я, кажется, сделался всем противен... Вы выслушиваете потоки слов, которые я проливаю в минуту воспоминания о прошлом, вы забавляете меня и поправляете подушку... – старик вдруг опечаленно замолчал, словно вспомнил о чем-то дурном. — Это должен был делать Алексис, но у него, кажется, иные заботы. – угадал его мысль Рочестер. Де Сез только вздохнул. — Сам Алексис говорит... о, право, боюсь, как бы не обидеть вас... — Я приму любые слова, произнесенные вашими устами! – с неуместным жаром выпалил Джулиан. Эмоции его, однако, остались Айзеей будто бы не замечены. — Алексис изволит думать, что вы надеетесь на наследство. – де Сез закусил губу. Рочестер лишь махнул рукой с тем выражением, с каким ректор театрального училища отправляет домой очередную бездарность. — Дражайший Айзея, это же бессмыслица! Я прекрасно знаю, что лишь Алексис может претендовать на ваши капиталы по причине вашего родства. И сам я достаточно состоятелен... — О, я точно так и думал. – Айзея слабо улыбнулся. – Но вы ведь не обижены на меня, правда? — Отчего же? Вы нисколько не оскорбили меня. – Джулиан улыбнулся, глядя в серо-голубые глаза господина де Сеза. Тот кашлянул и отвел взгляд. На долгих несколько мгновений стало нечего сказать. Вдруг Рочестер хлопнул себя по лбу: — Как я мог забыть! У меня для вас подарок. — Вы меня, право, балуете... – старик, чтоб скрыть смущение, начал поправлять волосы. А Джулиан наклонился, взял с пола принесенную с собой корзину и торжественно выгрузил из нее две изящных коробочки. — О, это же... – де Сез с детским любопытством развязывал ленточки. – Это же... Ягоды? Мне? — Да. – Рочестер раскраснелся то ли от жары, то ли от волнения и удовольствия, видя искреннюю радость всеми забытого хворого старика. – Это вам. Вам – клубника и слоеные пирожные. — Где же вы достали такое чудо зимой? Будто в той сказке о двенадцати месяцах... – бывший судья, словно не веря своим глазам, приподнял за хвостик крупную красную ягоду. — Я ездил в город N, побывал там в оранжерее, где растят фрукты к королевскому столу. Помнится, вы упоминали однажды, что всем кулинарным изыскам предпочитаете клубнику и слоеные пирожные. Но только, как вы выразились, тонкой работы пирожные... – Джулиан мягко улыбнулся. Айзея устроил понравившуюся ему ягоду на плоском верхе пирожного и с достоинством продегустировал. — Вы определенно угодили мне! – заявил серьезно, такой смешной со следами крема над верхней губой. Рочестер потешно поклонился, не вставая с кресла: — Душевно рад! В рот Айзее лезла вьющаяся серебристая прядь неуложенных волос. Джулиан несколько секунд наблюдал, вернее, любовался борьбой старика с волосами, пока не предложил: — Дозволите вас причесать? Я сумею сделать так, чтоб вам ничего не мешало. — Это было бы замечательно! Возьмите расческу с туалетного столика. – господин де Сез махнул рукой куда-то влево. Рочестер без труда обнаружил расческу и, усевшись для удобства на край постели, а не на кресло, совсем близко к Айзее, начал старательно его причесывать. Бывший судья задумчиво улыбался, и морщинки, как солнечные лучики, сияли по его лицу. Когда все было готово, Айзея потребовал зеркало и увидел на месте непокорной пряди аккуратную и вполне удобную косичку. — Вам нравится?.. – с придыханием спросил Рочестер. — Очаровательно! Пусть Нэнси отныне так же убирает мне волосы. ... Уходя, Джулиан едва не забыл трость. У ворот он встретил Алексиса де Сеза, улучившего-таки минуту побывать у во всех смыслах дорогого дядюшки. Рочестер не желал его видеть, не желал говорить ни слова; Алексис же, наоборот, стремился вести светскую беседу. На лица обоих лип мокрый снег, однако Джулиан, поглощенный думами, даже не пытался его вытирать. «Вы были так бледны, дорогой Айзея. Вы исхудали. Вас жрет изнутри эта прокля́тая хворь» — О, у графини Дианы, как всегда, теплый прием... «Мне сегодня так особенно хотелось совершить то немыслимое, что я задумал. Но я не хочу пугать вас, не хочу потерять нашу малую близость» — Когда начнется сезон охоты, я планировал... «Драгоценный Айзея, мне бы прядку ваших волос, только прядку! Не прошу даже взгляда – мне всегда будет мало ваших голубых глаз, ваших прекрасных рук» — И вот еще что: вчера вечером приезжал нотариус. Заверил дядюшкино завещание. Я унаследую все состояние! Последняя фраза была произнесена с такой душераздирающей смесью ликования, нетерпения и злорадства, что даже дошла до сознания крепко задумавшегося Джулиана Рочестера. Хмурясь, как хмурится человек, внезапно и беспардонно выдернутый из мира своих размышлений, он взглянул Алексису в лицо: — В самом деле?.. О, в таком случае я... Поздравляю вас. Да. Искренне поздравляю. – зажав трость под мышкой, он освободившейся рукой наградил слегка опешившего Алексиса крепким рукопожатием. — Вы, наверное, не расслышали, господин Рочестер. – кашлянул он. – Дядюшкино завещание – дело решенное. Окончательно, бесповоротно и неоспоримо наследником сделался я! Джулиан приподнял рыжую бровь и, казалось, еще сильнее вытянул свое и без того удлиненное лицо. — Смею заверить вас, сударь: ошибки нет, я понял вас абсолютно верно. — И вы не расстроены? — Ни в коем разе! Алексис изумленно замолчал. ... Прошел от силы месяц. Айзея де Сез лежал среди скупых оранжерейных цветов в узком и холодном бархатном ящике.