Ни слова о личном

Волшебник напротив сидит, откинувшись на спинку стула, и пьет горьковатый чай цвета бледного золота. Отхлебывает, облизывает губы — медленно, с чувством, но в то же время и как-то небрежно, ничуть не пошло на первый взгляд… Все в нем кажется расслабленным — от склоненной вбок головы до тонких и длинных пальцев, рассеянно барабанящих по старой деревянной столешнице. Кажется, будто отдыхает он — но Альбус знает, что это не так. Альбус знает, что Геллерт напряжен всегда, даже во сне. Любой хлопок двери, любое резкое или подозрительное движение со стороны кого-нибудь из посетителей, и голова Геллерта резко вскидывается, рыскают по всей таверне прищуренные светло-серые глаза. Геллерт насторожен постоянно: много врагов себе нажил — и это к своим-то юным годам. И всякий раз, когда Альбус пытается вытащить скелеты из его шкафа, брови его сходятся в жесткую светлую черту на высоком лбу, и становятся одной тонкой полоской бескровные губы. — Не лезь не в свое дело, — говорит всегда. И Альбус не смеет настаивать. Иногда ему становится до безумия любопытно, что за тайны скрывает в потаенных уголках души Гриндевальд, чем он живет и о чем мечтает, но Альбус знает, что нельзя, не нужно этого спрашивать. Геллерт попросту закроется от него, и то хрупкое подобие дружбы, что каким-то чудом между ними образовалось, исчезнет, разлетится вдребезги, как нежнейший горный хрусталь. Скрипит входная дверь, и полуночный ветер — мягкий, летний и теплый, но все же довольно сильный — врывается в помещение, колышет шторы, вышвыривает из рук официанта исписанный лист заказов. Геллерт привычно скашивает глаза, замечает пьяного посетителя и, успокаиваясь, вновь поворачивается к Альбусу, усмехается криво, отчего линии рта кажутся какими-то изломанными, совсем уж неправильными. — Ты смотришь на меня так, будто увидел Мерлина. Альбус только головой качает едва уловимо, и тонкие очки-половинки ловят отблеск свечи с тяжелого медного канделябра на барной стойке. — Прости, я отвлекся. Потом, отставив пустые чайные чашки и покинув таверну, они довольно долго гуляют по ночной Годриковой Лощине и говорят о разном: о книгах, что под слоем золотисто-прозрачной пыли скрывают многолетние тайны; об отчаянных путешественниках, которые, исследуя неизведанное, забираются в самые потаенные уголки планеты; о магии, древней и первозданной, что ощущается в воздухе и дрожит на кончиках тонких пальцев, но ни слова — о личном. Разговоры о невероятном захватывают дух и будоражат воображение; в воздухе пахнет травами и медовым цветением — в садах алеют розы и мальвы, выглядывают из-за кустов маленькие пестрые бархатцы, обочины желтеют сочной россыпью одуванчиков. Налетевший ветер шелестит в пышных древесных кронах, гонит по пустынной дороге смятый обрывок газеты, мягко скользит по щекам и теряется в волосах. Волосы Геллерта — цвета спелой пшеницы, а при свете луны и звезд отливают расплавленным золотом, и Альбусу очень хочется коснуться их, заправить за ухо непослушную прядь, но он не решается протянуть руку, — только смотрит, завороженный тем, как хозяйничает в локонах ветер. В этот момент Альбус ветру почти завидует. Геллерт, судя по всему, истолковывает его взгляд по-своему. — Опять собрался меня расспрашивать, да? — излом бровей становится жестким, придавая ему сходство с хищной птицей. — Нет, — честно говорит Альбус. — Тогда что ты задумал? — Я… — кажется, этой ночью Альбус сошел с ума. А может, он всегда был сумасшедшим, просто только сейчас заметил. — Я хотел бы поцеловать тебя — но боюсь. На улице становится тихо. Настолько тихо, что даже ветер смолкает и больше не тревожит густые кроны деревьев. Геллерт с минуту смотрит на Альбуса очень внимательно — будто бы оценивает и решает, что со всем этим делать. — Аа, — наконец протягивает он, и тонкие губы трогает снисходительная, но все же чуть более мягкая, чем обычно, улыбка. — Тогда ладно. И, подаваясь вперед, целует Альбуса первый.