Дрянные будни.

это было высшей степенью идиотизма: имея такие возможности возвращаться к садистской версии отца, когда в его власти было сделать родителя не более, чем ручным псом на привязи, что откликался бы сугубо на «фас » и «место». виной ли тому безграничная тяга к мазохизму? вряд ли. Кавински не признается в данном никому и никогда, из трусости и страха лицезреть непонимание на чужих физиономиях, так и говорящих немо «у тебя мозг через ухо вытек?» но горькая на языке правда заключалась в том простом, чего хотят все наивные детишки, будучи нелюбимыми изгоями под подошвой грубых семейных ботинок — признание. будь то незначительная похвала или же одобряющее похлопывание по плечу. мелочь для тех, кто не видит ценность и все для тех, кого оклеймили разочарованием едва ли не с рождения. — щенок. — за грубым и безукоризненным оскорблением следует удар и Кавински не пытается увернуться. Иначе — он подставляется под пощёчину, в ответ одаривая взбешенного отца безумным гоготом, словно говорящим, бросающим вызов. « Повторим?». « В этот раз добьешь тупую псину?» На самом же деле это больше походит на истерику. Кей не понимает, для чего устраивает подобный цирк из раза в раз, не меняя сюжета. Не меняя правил. Не меняя ролей. Кавински мысленно проигрывает дальнейшие события, представляя, как на этот раз уж точно захлебнется кровью и бессмысленное существование такого вот ублюдка оборвется прискорбно, но не шибко грустно. Без яркой и помпезной панихиды со слезными извинениями тех, кто не уберёг, хотя якобы хотел. Алкоголь, фейерверки и дурь — так будут выглядить похороны печально известного торчка с окраины и знатной занозы в заднице из винилового особняка. Нет, нет, нет. Джозеф разрывается от желания вцепиться Прокопенко в лицо когтями и спросить зачем он помешал. Зачем вступился. Старший не сопротивлялся, даже не пытался, потому что он был четко запрограммирован на случай. И не зная как реагировать на импровизацию, встал столбом, прожигая во лбу сына дыру. — какого блять хера, чувак? — Илья толкает Джея в грудь, особо не церемонясь и прижимает того к стене, ожидая хоть какой-то реакции. Объяснений. Оправданий. Да чего угодно. Не получая в итоге в ответ ничего. — он едва не проломил тебе башку, совсем крышей поехал? Кавински молчит, пытаясь отбиться от вопросов, на которые ответов не имеет, и от рук, что вдавливают ребра в лёгкие. Сны, они такие. Не хотят умирать, не хотят засыпать на целую вечность без права на восстановление и отсрочку. Это инстинкт. Ведь на самом деле они не знают о тайне своего происхождения. Не то чтобы Кавински каким-либо образом пытался скрыть правду от Прокопенко, оригинальную версию которого сгубили термоядерные неоновые марки Кея (как оказалось непригодные к использованию), но отчего то каяться именно в этом грешке ему не хотелось. Нет. Он не был праведником. Даже близко. Джозеф был сукиным сыном до мозга костей, которому давно стоило раскрошить череп во избежание непоправимого. И он все ждал, когда же до великого и ужасного дойдет степень дряности ситуации. И закончатся попытки помешать Джею совершить самосуд. — отпусти блять, это просто шутка, придурок. — на этом все заканчивается. Как всегда. Сегодня вечером они сделают вид, что ничего не произошло. Сегодня вечером они напьются, закинутся цветной дрянью и потонут в водах эйфории. До нового утра. Тогда все повторится снова. И снова. И снова. Бесчисленное количество дней в попытках Джози спастись от реальности и того другого мира. С неограниченными возможностями разжижающими мозг.