Вечер в Ницце

После сырого промозглого Амстердама ван Хельсинг никак не мог привыкнуть к ласковому бризу, теплому воздуху. Не надо кутаться в тяжелый плед и пить горячее вино с травами. Приступы кашля становились всё слабее и реже, уже не так мучительно было вставать по утрам. Такая мелочь — всего лишь более мягкий климат, а как благотворно повлиял на здоровье. Сегодня они решили отдохнуть от выходов в свет и заказали ужин в номер Дракулы. Ван Хельсингу, никогда не искавшему светских развлечений, подобное времяпрепровождение больше необходимого было непонятным и утомительным. Дракула же признался, что отвык от блистательного света, устал и хочет насладиться прекрасным видом на море и чарующим закатом. Тем более, их отсутствие на приеме у русского князя лишь подогреет интригу. В чём заключалась интрига, Дракула не сказал, лишь загадочно улыбнулся в свои черные усы. Они расположились на балконе — тот как раз выходил на море — и неторопливо беседовали обо всём на свете, начиная успехом Русских сезонов в Париже и заканчивая тревожной политической обстановкой в Европе. Граф со знанием дела рассуждал, что предстоящая Большая война, сродни наполеоновским походам сто лет назад, начнётся не со споров Франции и Германии за приграничные земли, нет, она вспыхнет на Балканах, Балканы как никогда напоминают пороховую бочку, вокруг которой обмотан горящий бикфордов шнур. Так что рванет, вопрос только — когда. Граф стоял, облокотившись одной рукой на перила балкона, и излагал своё видение европейских проблем. В другой руке у него был хрустальный бокал с золотым токайским вином. Ван Хельсинг поправил плед, который граф набросил ему на плечи, уверяя, что даже в таком приятном климате ночи могут быть холодны и коварны, а милейший доктор ещё не полностью поправился и потому должен поберечься. С моря в самом деле потянуло свежестью. Он пригубил свой бокал и невольно залюбовался стройной фигурой графа. После ярких вычурных венгерских доломанов, в которых тот демонстративно щеголял на всех вечерах, черный жилет с тонкой золотой цепочкой часов и ослепительно белая рубашка выглядели почти по-домашнему. Постепенно разговор перешел к русскому князю, влиянию России на европейскую политику и в итоге — к женщинам. Обе княжны были милыми юными созданиями, пребывающими в том возрасте, когда их женственная красота расцветала как бутон розы. — Они весьма благосклонны к вам, — вскользь сказал граф. — В самом деле? — удивился ван Хельсинг. — Я, право, не заметил их благосклонности, мне показалось, что они видят во мне всего лишь чудаковатого старого доктора из провинции, на фоне которого так приятно блистать. Дракула с легкой улыбкой покачал головой. — Поверьте, доктор, в глазах местных дам вы эксцентричная и даже загадочная фигура. Они уже заранее завидуют той, кто добьётся вашего внимания. — Уверяю, здоровью светских львиц ничего не угрожает. От зависти никто не умрет и даже не заболеет. — Знаете, то, что вы упорно избегаете женского общества, наводит на определённые размышления о ваших предпочтениях. За неспешной беседой Дракула незаметно отошел от перил и уютно устроился в кресле рядом с доктором. — Пусть, — отмахнулся ван Хельсинг. — Сейчас, в определенных кругах, это даже модно. Или вы опасаетесь за свою безупречную репутацию? Дракула рассмеялся, искренне, весело. — Вам ли не знать о моей репутации. Но всё же, ваша скромность и сдержанность должны иметь под собой какие-то веские причины. — Допустим, моё пуританское воспитание, — после небольшой паузы ответил доктор. — Конечно, воспитание это важно, но мне думается, тут сказалась и глубокая личная драма. Я прав? Ван Хельсинг налил себе золотистого токайского, его рука слегка подрагивала. — Как и все, я был женат, граф. Мне очень повезло, мы жили душа в душу, и каждый день был наполнен радостью и счастьем. Когда же оказалось, что моя Сара ждет ребёнка, я ощутил себя счастливейшим из смертных… Дракула промолчал, ожидая продолжения. — Но наверно мне выпало слишком много радости, и Всевышний решил напомнить, что в этом мире существует и скорбь. Она умерла при родах, слишком сильное кровотечение, я не смог остановить его, не смог спасти свою Сару… — он одним залпом выпил вино. — Но ведь остался ребёнок? — вежливо напомнил Дракула. — Увы. Дочь оказалась слаба и умерла через три месяца, невинное дитя угасло у меня на руках, и её душа отправилась вслед за душой несчастной Сары. Я оплакивал их десять лет и решил, что не буду причиной смерти тех, кто мне дорог. Он налил себе ещё бокал. Граф отметил, что доктор уже выпил больше обычного и, кажется, не собирается останавливаться. — Вы не хотите оскорблять память вашей покойной жены? — деликатно спросил граф. — Всегда есть риск, при известном сближении, и моя неспособность вырвать жертву из когтей смерти будет наибольшим оскорблением её памяти. Теперь и Дракула налил себе токайского, вровень с краем. Держа бокал за тонкую граненую ножку, он любовался игрой света на резном кружеве хрусталя. — Я сочувствую вам в вашей печали, доктор. Нет ничего хуже осознавать, что не можешь никак спасти своих близких. Когда-то я тоже прошел через это. Он сделал аккуратный глоток, чувствуя, как терпкое вино ласкает язык. — Возможно, стоит попробовать связать свою судьбу с существом более крепким, — негромко сказал он, глядя в бокал. — Что? — выдохнул ван Хельсинг, едва не расплескав вино. Вместо ответа Дракула взял руку доктора в свою, провел пальцем по фалангам. Тот смерил его долгим взглядом, отстранённым, задумчивым, глубоким, как тогда, почти двадцать лет назад, когда они стояли напротив друг друга над гробом Люси Вестенра. — Я ведь и вас пытался убить, — тихо сказал он. — Но передумали, — напомнил Дракула. — Когда же вы меня наконец убьёте, то избавите мир от чудовища и спасёте мою бессмертную душу. Разве это не замечательно? — А если я не хочу убивать вас, граф? — Сейчас не хотите, — почти весело отозвался Дракула. — Кто знает, что будет в будущем. Пока что позвольте мне скрасить вашу жизнь и привнести в неё толику радости. — Вы и так радуете меня своим… — начал было ван Хельсинг и осёкся, осознав, что он сказал. — Можно подумать, это что-то плохое, — свистящим шёпотом отозвался Дракула, наклоняясь к собеседнику. Его прохладные губы коснулись костяшек на руке доктора, одной за другой, пока не пересчитали все, туда и обратно. Он тонул в широко раскрытых глазах доктора как в бездонном омуте. — Мне нужно время, чтобы принять это, — наконец выдохнул тот, но руку отдёргивать не спешил. — Я подожду, я умею ждать, — уверил его граф, снова прижимаясь губами к руке.