Чудовище спешит на помощь

— Разрешите доложить, товарищ Тито! — полог, которым был прикрыт вход в землянку, отошел в сторону, и внутрь просочился ординарец. — Тут товарищ господин Граф Кровопийца хочет обратиться по личному вопросу. Тито поднял голову от вороха бумаг, заполонивших его стол, кивнул — пусть войдет. Интересно послушать, что за личный вопрос может быть у вампира, да и отвлечься от бухгалтерии тоже хотелось. Сам бухгалтер слег с острым приступом чего-то желудочного, вот он и решил, что может заменить его на время. Как оказалось, он несколько переоценил свои силы. То, что их ясновельможный потомственный граф на самом деле упырь, тот самый, настоящий Влад Цепеш Дракул, из учебников истории и карпатских легенд, стало известно всему отряду после того, как означенный граф быстро и эффективно вытянул всю информацию из попавшего к ним в плен офицера СС. Он просто укусил его, а тот, не в силах противиться прихоти нового хозяина, сам охотно ответил на все вопросы. Процесс покусания и последующего допроса видели Живан и Лука, они не выдержали гнёта страшной тайны и разболтали друзьям, друзья сказали своим друзьям, так истинная сущность графа стала известна всем. Некоторые не поверили, но большинство всерьёз обеспокоились за свои жизни и даже едва не устроили митинг, на котором хотели графа то ли выгнать, то ли вспомнить средневековые обычаи по обращению с упырями. По счастью, авторитета самого Тито хватило, чтобы удержать людей от самосуда над исторической личностью, да и сам граф торжественно поклялся, что он не пьёт кровь трудового народа с тех пор, как русский большевик товарищ Богданов[1] рассказал ему о целях коммунистов во всем мире, а находится он здесь по рекомендации исполнительного секретаря Коминтерна товарища Димитрова, и вообще у него очень длинный личный счёт к фашистам. Немного пошумев, все разошлись, а с того времени за Дракулой закрепилось прозвище Кровопийца. Впрочем, сам граф и не возражал. — Добрый день, товарищ Тито. Надеюсь, я не сильно отвлёк вас от вопросов бухгалтерских? — Отвлекли, — не стал спорить Тито. — Так что у вас за личные дела, господин граф? Не дожидаясь приглашения, Дракула подтащил ближе колченогий табурет, сбитый из подручных средств, уселся на него. — Даже не знаю, с чего начать, — признался он, сцепив пальцы перед собой. — Один мой хороший … друг, тот самый, благодаря которому есть возможность передавать сюда медикаменты и разные необходимые вещи, возможно… ему нужна помощь. — Возможно? — уцепился за оговорку Тито. — Вы сами не уверены? — Не уверен, — кивнул Дракула. — Он далеко, скорее всего у себя дома, в Амстердаме. — На другом конце Европы. — Поэтому я и не могу сказать точно, знаю одно, мне в последнее время тревожно за него. — Так что вы хотите от меня? — Я собираюсь на некоторое время покинуть лагерь и хочу попросить у вас несколько надежных бойцов. — Но зачем? Граф переплел пальцы. — Чтобы мои переговоры с гестапо были убедительны. К тому же группа югославских партизан сама по себе будет выглядеть на улицах Амстердама достаточно экстравагантно, чтобы запутать следы. Тито потер переносицу, тоже сцепил руки перед собой. — Занятно. Вы уверены? — Я ни в чем не уверен, — признался граф. — Просто я за него волнуюсь и хочу забрать в безопасное место. — В этом есть своя логика, все мы волнуемся за наших друзей. Но скажите, господин граф, кто ваш таинственный друг? Должен же я знать, ради кого отправлять своих подчиненных на другой конец континента. Дракула болезненно улыбнулся, обнажив ряд идеальных белоснежных зубов: — Доктор ван Хельсинг, руководитель голландского сопротивления[2]. Тито озадаченно потер подбородок, откинулся на стуле. — То есть вы хотите обезглавить голландское сопротивление? Граф подался к нему: — Я опасаюсь, что в ближайшие дни гестапо возьмет их всех! Не мне вам говорить, что это значит. Тито отодвинул пачку бумаг, откинулся было на стуле, но вовремя качнулся обратно — стул был старый, не такой, как сидящий напротив граф, но грозил рассыпаться при любом непочтительном движении. — Вы правы, — согласился он. — И, насколько мне известно, голландское сопротивление имеет тесные контакты с британцами. Не то, чтобы я собирался вам отказать, товарищ граф, но всё-таки интересно, почему вы решили именно так. Дракула развел руками. — Я вас понимаю, конечно, к англичанам обратиться было бы проще, но после бурской войны у доктора остались некоторые разногласия с Лондоном, да и его более поздняя деятельность не способствовала, скажем так, примирению. Тито сцепил пальцы в замок на затылке. — Англо-бурская война, — повторил он, пытаясь понять, как это звучит. — Вторая или первая? — Вторая. — Простите, он такой же, как … вы, граф? — с опаской спросил Тито. — О нет, уверяю вас, он обычный человек, хотя и глубоко религиозен. Впрочем нет, он необыкновенный. Я редко встречал такую чистую и возвышенную душу, такое бескомпромиссное служение своему делу, а встречал я людей немало, поверьте. — Я вам верю. Значит, вы и всего лишь одно отделение. Чтобы взять штурмом здание гестапо в Амстердаме. Вы понимаете, насколько это дико звучит? — Да, рискованное дельце, — легко согласился вампир. — Потому и прошу у вас целое отделение, для подстраховки и для гарантированного выполнения задачи. Я уже давно не в том возрасте, чтобы изображать героя на белом коне впереди войска, размахивая дедовским мечом во славу Господа нашего. Тито невольно представил, как граф Дракула верхом на белом коне в богатой сбруе подъезжает к центральному входу в здание гестапо, вытаскивает из ножен меч времен Крестовых походов и, распевая Интернационал своим густым баритоном, смело скачет в атаку, не удержался и фыркнул. — Да-да, эпическая картина была, как мне рассказывали. Вы ещё вспомните, как тогда одевались — не регулярная армия, а сборище павлинов и фазанов. Наверно я рад, что времена изменились. Возвращаясь к вопросу — вы мне поможете? Потому что независимо от вашего решения я в любом случае поеду выручать своего друга. Собственно, за этим я и пришел — поставить вас в известность. Тито так и не понял, когда просьба превратилась в завуалированный шантаж, и ему это не понравилось. Но и отказать прямо он не мог. Отделение бойцов это не много, да и сам граф ничего не просил до сегодняшнего дня и даже не выдвигал каких-то особых требований, как относиться к его аристократической персоне. Он жил в лагере на общих основаниях, без вопросов участвовал во всех делах — дежурил по кухне, охранял лагерь по ночам, занимался разными мелкими бытовыми делами, до которых редко доходят руки, часто показывая изумительное мастерство для представителя его круга. Был тут и политический момент — граф упомянул о разногласиях с англичанами, этим стоило воспользоваться и при случае показать всему миру, что англичане делят борцов с фашизмом на правильных и неправильных не только в диких восточноевропейских странах, но и в традиционной буржуазной Европе. — Вам понадобится оружие, — сказал он утвердительно. — Понадобится, — кивнул граф. — И боеприпасы. — Транспорт? Как вы доберетесь через весь континент? — Это наименьшая из проблем. У нас своя транспортная компания, — улыбнулся Дракула, снова сверкнув зубами. — Вы же как-то получаете медикаменты и прочие полезные вещи. — Что-то потустороннее? — Некоторые элементы так называемой мистики присутствуют, — не стал спорить граф. — Но наша компания просто старается хорошо работать, чтобы наши клиенты всегда получали свои заказы точно и в срок. Последняя фраза почему-то напоминала американские рекламные щиты. — Хорошо, — сдался Тито. — Я разберусь с нашей отрядной бухгалтерией и подберу вам отделение. У вас, как я знаю, сложились неплохие отношения с товарищем Караджичем. Дракула расплылся в улыбке, поклонился и исчез, только пламя толстой желтоватой свечи дёрнулось от порыва сквозняка и едва не погасло.

***

На вокзале никто не обратил внимания, как из последнего вагона, одна за другой, выскользнули семь странных и даже подозрительных фигур. Подозрительности добавляло ещё и то, что шестеро были одеты как какие-то бандиты или партизаны, которых, как говорят, много расплодилось где-то на юге Европы, где влияние красных было больше. Седьмой же выглядел элегантно и представительно, как важный промышленник или дипломат, чьё искусство плести паутину интриг позволяло ему вращаться в высших кругах и влиять на значимые политические решения. Прячась в тенях, они добежали до одного из длинных пакгаузов, замерли, когда заметили медленно идущий вдоль путей патруль с овчаркой. Внезапно овчарка подняла мохнатые уши, тревожно принюхалась и с коротким лаем бросилась обратно, вдоль пустых железнодорожных платформ. Один из партизан машинально перекрестился, когда патруль, придерживая автоматы, бросился вслед за собакой. — Я думал, мы сейчас попадемся, — виновато пояснил он. — Думаешь, это боженька отвёл собачку? — ехидно спросил Живан, провожая взглядом патруль. — Боженька тут ни при чём, — ухмыльнулся Дракула . — Ей просто показалось, что там кто-то есть, кто-то сладкий и соблазнительный, гораздо интереснее нас. Давайте быстрее, они тут не одни, в последнее время вокзал охраняют очень тщательно. — И как мы выйдем? — скептически спросил Ратко, он всё ещё не мог привыкнуть, что подчиняется вот этому аристократу. — Можно, конечно, угнать грузовик, — задумался Дракула,. — Но ногами по земле надёжнее, тени и туман нас укроют от слишком любопытных глаз. — Грузовик в тенях и тумане спрятать сложнее? — не удержался Ратко. — Наличие отсутсвия грузовика на положенном ему месте вызовет определенные подозрения и привелчёт ненужное внимание, — снисходительно пояснил граф, поправил запонку. — Здесь недалеко, меньше километра. — Если я правильно помню карту, до здания гестапо немного дальше — Всё верно, но мы сначала заглянем домой, вдруг доктор ещё там, — поделился своей надеждой Дракула. Дом, в котором жил доктор ван Хельсинг, Дракула мог найти из любой точки города с закрытыми глазами — когда-то, ещё до прошлой войны, он провёл много времени в этом городе, в квартире доктора. Хотя «много» понятие относительное для того, кто разменял уже шестое своё столетие. Сейчас славный город Амстердам был тише, темнее и тревожнее, чем он помнил. Отчётливо ощущался запах страха, даже сильнее, чем характерный запах северного моря.В той стороне, где был порт, столбы прожекторов шарили по вечернему небу, затянутому тяжёлыми тучами, из которых вот-вот посыплется то ли снег, то ли дождь, то ли всё вместе, превращая улицы города в непроходимые потоки грязи. Этим вечером туман был особенно густой. Он струился по мостовой, поднимаясь от ленивой маслянной воды порта, затекал в переулки и пытался просочиться сквозь неплотно запертые ставни или в чуть приоткрытые окна. В неровном свете редких уличных фонарей и узких полосок света, пробивающихся из-под плотных штор, он светился зеленым фосфорным светом и отравлял редких прохожих, неосторожно выскочивших на улицу, запахом гнили, разлагающихся водорослей и протухшей рыбы с примесью чего-то тошнотворного и одновременно притягательно-сладкого, запретного. Набожные жители крестились и читали вечерние молитвы с большей страстностью, чем обычно, те, кто не был отягощен верой, плотнее закрывали окна, двери, садились ближе к огню и наливали себе чая, кофе или чего покрепче. Даже те из СС, кто пережил зиму сорок первого в диких восточных поселениях с непонятными названиями «Навля» и «Дятьково» и потому уже ничего не боялся и ни во что не верил, тоже чувствовали себя неуютно и невольно ускоряли чеканный шаг, чтобы попасть в тёплое и безопасное место и закинуться рюмкой-другой шнапса или коньяка. Дом тоже сильно изменился — заметно обветшал, кое-где покосился. На самом верху сиротливо хлопала ставня. Раньше хозяева дома такого себе не позволяли, чтобы не потерять жильцов. Сейчас это уже не имело никакого значения. В доме жили — из-под ставень и занавесок пробивался свет, кто-то играл на пианино. Дракула поднялся по выщербленным грязным ступеням, уверенно нажал кнопку звонка, раз, другой, потом постучал кулаком. Бойцы отряда встали по сторонам так, чтобы их не было видно. Дракула снова грохнул кулаком по двери, сильнее и настойчивее. Из-за закрытой двери раздалось невнятное бормотание, и дверь распахнулась, ослепив графа ярким светом. Хозяйка дома была та же, только постарела, как и её дом. Она пыталась скрыть неизбежное увядание под слоем пудры и густой ярко-алой помадой, поразительно напоминающей артериальную кровь. Она узнала графа, несмотря на то, что прошло уже лет восемь, а то и десять с того дня, когда граф в последний раз был в этом доме. Узнала и совершенно не обрадовалась. Когда же из темноты шагнули спутники графа, она в ужасе приоткрыла рот и замерла. — Добрый вечер, госпожа ван Дейк, — улыбнулся Дракула самой очаровательной улыбкой, галантно наклонился и поцеловал ручку у застывшей женщины. — Доктор ван Хельсинг у себя? — Да, да, — судорожно кивнула она головой, — Добрый вечер, господин граф. Доктор у себя. Он вас так ждал, так ждал. Дракула снова улыбнулся, рассматривая женщину. От неё пахло страхом и ложью. — Ваши слова проливают живительный бальзам на мою страдающую душу, — проникновенно сообщил он, оглянулся на спутников. — Это мои друзья, они пришли к доктору на консультацию. От женщины запахло страхом ещё сильнее. Здесь происходило что-то очень непонятное. — Но к нему пришли, — слабо сказала она. — Его студенты. Он занят. Очень занят. — Мой старинный друг на нас не обидится, — заметил граф. — Думаю, что… В этот момент раздался истошный женский крик. Кричали где-то наверху. Тут же упало что-то тяжелое, что-то зазвенело, что-то разбилось. — Это у доктора, — мгновенно сообразил Дракула, отодвинул побледневшую женщину в сторону. — Прошу прощения, госпожа ван Дейк, дело не терпит отлагательств. За мной! Последние слова были сказаны уже на сербском и предназначались для спутников графа. В несколько прыжков Дракула преодолел узкую лестницу, пробежал по коридору, гулко бухая ботинками, ударом ноги выбил входную дверь. В глаза сразу же бросился полный разгром, царивший в прихожей, да и во всей квартире. Ящики шкафов были выдвинуты, вещи грудами лежали на полу, обои были содраны, обивка мебели варварски вспорота. В квартире уже были — один холёный мордатый белобрысый типчик с прозрачными глазами выкручивал руки худенькой девушке, одетой в потёртое коричневое пальто, второй, чернявый со сбитым набок носом, увлеченно бил ногами скорчившегося на полу молодого человека. Спрашивать, что происходит, граф не стал, и так было понятно. Он узнал молодых людей — это действительно были бывшие студенты ван Хельсинга, они как-то, ещё до войны, приезжали к нему в замок на летнюю практику. Дракула шагнул к чернявому и одним ударом отправил его в полёт к противоположной стене. Белобрысый успел выхватить пистолет, отпустив девушку, но тут же скис — он был один, а автоматчиков шестеро. О том, что девушка может послужить живым щитом против неожиданных гостей, он подумал слишком поздно. — Кажется, мы опоздали, и вашего друга тут нет, — сказал очевидное Ратко, рассматривая гестаповцев. В том, что два типчика из гестапо — сомнений не было. Слишком лощеные и уверенные для обычных бандитов, да и страх хозяйки говорил сам за себя. — И спасли две невинные души. Аника, Каспар, что вы тут делаете? Живан помог Каспару встать. Аника убрала светлые волосы с лица, растерянно оглядела присутствующих. — Граф, это вы, — прошептала она и разрыдалась. Дракула вытащил ослепительно белый кружевной платок и протянул его девушке. — Аника, всё хорошо, вы в безопасности. Что случилось? Она всхлипнула, прижав платок ко рту. — Понимаете, от доктора давно не было никаких известий. Мы очень волновались и решили навестить его… а тут — вот это всё. Мы не ожидали, совсем не ожидали… Она снова начала рыдать. Дракула вздохнул. — Живан, Вук, отведите наших юных друзей к госпоже ван Дейк. Пусть она напоит их крепким чаем и сахара не жалеет. Передайте ей, я так повелел. Молодые люди переглянулись, дождались кивка Ратко и увели бывших студентов вниз. — Не хотелось бы подвергать наших юных друзей дополнительным потрясениям, — картинно сообщил Дракула. — Надеюсь, ножи при обыске не забрали. — Ножи? — переспросил Ратко. — У меня есть нож. — Это хорошо, но простой кухонный нож всё-таки лучше. Для чего лучше, Дракула не пояснил, просто вышел в соседнюю комнату, которая ещё неделю назад была небольшой кухней. Хаос после обыска царил и там. Внимательно пошарив взглядом по сторонам, он нашел один из тех ножей, которые подарил однажды перед самой войной. Другой войной, которую впоследствии назвали Великой. Пока он был на кухне, югославы уже привели в чувство чернявого и связали его. Белобрысого тоже связали и усадили на один из относительно целых стульев. Дракула поморщился, одним взмахом ножа разрезал верёвки — это была качественная, экспериментальная по тем временам сталь, очень хорошо державшая заточку. Не обращая внимания на удивленные возгласы Ратко, он улыбнулся, положил руку гестаповца на стол и отрубил фалангу указательного пальца, и тут же — ещё одну. Белобрысый дико заорал, попытался вырваться из стальной хватки графа. Капельки алой крови забрызгали столешницу. — Где держат доктора ван Хельсинга? — совершенно спокойно спросил граф, рассматривая кровоточащие обрубки . Гестаповец затряс головой, тогда Дракула снова ударил ножом по руке, на этот раз отсекая фалангу среднего пальца и повторил вопрос. — В гестапо. — Где именно? — Где-то в подвале. Я не знаю. Мы только вели наблюдение за этой квартирой, чтобы поймать всех сообщников, когда они заявятся! — Поздравляю, сообщники заявились. Правда, не наивные студенты, как вы рассчитывали, а опытные бойцы настоящего сопротивления. С этими словами Дракула облизнул окровавленные обрубки пальцев. Вкус крови был восхитительно сладостным, дразнил и щекотал обостренные чувства. Так легко было поддаться желанию, жажде... Дракула с сожалением выпустил руку гестаповца, заметив встревоженный взгляд Ратко. — В самом деле жаль, что вы ничего не знаете. — Он наверняка врет! — вмешался Ратко. — Нет, не врёт, — покачал головой Дракула. — Я это чувствую. Его запах, его кровь. Он действительно ничего не знает. Жаль, конечно. И просто перерезал белобрысому горло. Кровь хлынула вниз, на белую рубашку. Точно так же граф расправился и с чернявым, быстро и без сантиментов. Теплая кровь толчками вытекала из перерезанных сосудов. Она пахла так соблазнительно, что у Дракулы едва не закружилась голова от нахлынувшего желания. Он потёр висок, аккуратно переступил через труп. — Эй, вы куда? — поинтересовался Ратко. — Заберу всё необходимое, — через плечо откликнулся граф. — Ещё пять минут. Он действительно уложился в пять минут. Нашел подходящий саквояж, сложил в него относительно чистое белье, рубашки, брюки, теплый свитер и плед, тот самый, из верблюжьей шерсти. Туда же отправился небольшой несессер и походный комплект медицинских инструментов. Выходя из комнаты, он споткнулся о какой-то предмет, присмотрелся и поднял его. Это был тяжелое, в потертой пергаментной обложке, издание “Нюрнбергской хроники”[3] на латыни, не учтённое коллекционерами. Дракула наткнулся на это издание совершенно случайно, выкупил за совершенно смешные для подобного раритета деньги и подарил доктору в какой-то из особо мрачных и унылых дней, так характерных для этой северной страны у моря. Оставлять книгу здесь было просто неуважительно. В саквояж она уже не влезла, и граф так и спустился вниз, с саквояжем в одной руке и Библией — в другой. Студенты доктора, Аника и Каспар сидели на кухне хозяйки и пили крепкий чай. Рядом на столе стояла фарфоровая сахарница. Госпожа ван Дейк решила не перечить тому, кто пришел в ночи в компании шести вооруженных людей подозрительного вида. Аника даже бледно улыбалась немудреным шуточкам Живана на корявом немецком. — Нам пора, — напомнил граф, глядя на почти идиллическую картину. Все засуетились, засобирались. Аника кое-как застегнула пуговицы пальто, Каспар обмотал вокруг тощей шеи оранжевый шарф, вылинявший местами до бледно-жёлтого. Граф же подошел к хозяйке, взял её за подбородок: — Госпожа ван Дейк, когда к вам снова придут из гестапо, а они придут, можете не сомневаться, вы расскажете им всю правду о том, что здесь произошло. Не надо ничего скрывать. Вам понятно? Почтенная женщина мелко закивала в ответ, теребя пальцами край застиранного передника. — Всего хорошего, госпожа ван Дейк, — театрально поклонился граф уже на пороге и исчез в густом тумане, словно его и не было. — И что теперь делать с этими детьми? — прошипел Ратко, не успели они отойти от дома. — Спрячем в безопасном месте, а потом заберем, — беспечно отозвался Дракула. — Скажите, граф, а вы сейчас идете спасать доктора? — Аника быстро семенила рядом, а чтобы не отставать, вцепилась в рукав Дракулы. — Мы идем в гестапо, чтобы узнать, где он. — Мы идем с вами! — решительно сказала девушка. — Мы вам поможем! — поддержал её Каспар. Дракула остановился так резко, что Каспар налетел на него. — Нет, вы сейчас пойдете в безопасное место и будете ждать нас там, — заявил он не терпящим возражений тоном. — Но мы должны спасти доктора! — Аника упрямо вздёрнула подбородок и с вызовом посмотрела на графа снизу. — Вы сейчас пойдете в безопасное место сами или мы вас туда отнёсем, — холодно сказал граф. От его тона неуютно стало всем, даже Ратко. — У нас нет времени на пустые разговоры. — Не пустые! — возразил Каспар. — Я, вот, умею стрелять. — Я тоже умею! — поддержала его Аника. — Вы сами видели, когда мы к вам приезжали. Вместо ответа граф просто подхватил Каспара под руку и потянул за собой в переулок. Кто-то из югославов фыркнул, кто — в темноте не было видно, а Ратко на правах старшего схватил Анику под локоть и потащил следом за графом. — Я сейчас закричу, — возмущенно заявила она. — Кричите, — хмыкнул Ратко. — И на ваш крик сбегутся все патрули поблизости. Нам же останется только поблагодарить вас за столь существенную поддержку в этой операции Надо же — тащиться через всю Европу, чтобы в итоге всё провалилось из-за какой-то глупой упрямой девчонки, которой захотелось стать новой валькирией. — Я не глупая, — пробурчала Аника и замолчала, не понимая, что удивило её больше — что этот хмурый бородатый мужчина говорит на немецком чисто и без ошибок или что он отчитал её как маленькую девочку будничным равнодушным голосом. Убежищем, куда привел их граф, оказалась старая католическая церковь. Её изящный готический силуэт рвался ввысь, к небу, пытался пронзить низкие тучи острыми шпилями и вознестись туда, где всё время свет и пронзительная синева небес. На решительный стук в деревянную дверь открыл сонный усталый священник средних лет. В худой руке он держал подсвечник с одной оплывшей свечой. Увидев стоявшего у самой двери графа, он отшатнулся назад, в темноту. — Изыди, порождение диавола, сгинь во тьме, откуда ты вышел, провались в серное озеро и гори там до скончания веков! — испуганно пролепетал он, дрожащей рукой полез за пазуху, вытащил темный крестик и наставил его на графа. — Сгину и провалюсь, — поморщился Дракула, подтолкнул Каспара к двери, как бы закрываясь молодым человеком от простого деревянного крестика. — Но сначала вручу тебе, отец Николас, этих двоих несчастных, нуждающихся в убежище и утешении, переправь их в надёжное место, потому что в этой стране им угрожает опасность. Отец Николас опустил руку с крестиком, подслеповато вгляделся в лицо Каспера, поднял свечу выше и разглядел заплаканную Анику. — Проходите, дети мои, здесь, в доме божьем, ни одно чудовище вас не тронет, — сказал он мягким, ласковым голосом. — Если с ними что-то случится, упадет хоть один волос с их головы, я с великой радостью предам огню этот храм, — зловеще прошипел Дракула. Священник перекрестился, сделал ещё один шаг назад, пропуская беглецов и с силой захлопнул дверь. — Ему можно доверять? — хмуро спросил Ратко. — Если он работает на гестапо, они пропали. — Он фанатик, он служит только Иисусу и скорее умрет, чем предаст своего бога. Но у него есть контакты с английской разведкой. А нам стоит поторопиться.

***

Здесь всегда горел свет. Одна единственная лампа под самым потолком заливала тесную камеру белым безжизненным светом. Она пряталась под толстым стеклом плафона и, для надежности, в клетке из толстых стальных прутьев. Так что разбить её и обзавестись острыми осколками стекла, что так хорошо режут вены, не представлялось возможным. Здесь было сыро и душно. Влажный холодный воздух был тяжёл и давил, от решетки вентиляции не ощущалось никакого потока, даже самого слабого. А может, это давили серые бетонные стены и низкий потолок, до которого можно было достать ладонью. Он лежал на холодной бетонной скамье, подтянув колени к груди и обхватив их руками, чтобы не терять драгоценное тепло, и смотрел в одну точку на противоположной стене. Точка была реальна — едва выступающий осколок щебня, чуть темнее, чем остальная стена, и именно эта точка была якорем, началом и концом. Взгляд скользил по неровной поверхности бетона, различая всё более мелкие детали. Выше точки — россыпь едва заметных вкраплений, напоминающих созвездие Ориона, ещё выше — тонкая трещина, ломаной змеёй уходящая вверх, под потолок. Слева и справа были едва заметные вмятины, словно кто-то приложил пальцы к застывающей массе бетона. Много пальцев. Сначала хаотические, теперь в их расположении прослеживались закономерности — расходящиеся спирали, концентрические круги, горизонтальные и вертикальные ряды. Были ещё более сложные закономерности, они постепенно проявлялись, выходили из общей массы, зачаровывая своим совершенством. Когда глаза уставали, начинали слезиться и гореть от тусклого света, он прикрывал их ладонью. Мысль уносилась в небесные чертоги, прочь от бренного бытия. Он не знал, сколько времени прошло, здесь сложно было определить смену дня и ночи, практически невозможно. Может, прошли сутки, может неделя, но не больше двух, судя по состоянию его бороды. Обычно такая растительность как сейчас, вырастала за три-четыре дня, но сейчас он не был ни в чем уверен. Потерять ощущение времени оказалось так просто… Еду — ломоть заплесневевшего хлеба и кружку протухшей воды приносили нерегулярно. Иногда буквально через несколько минут, иногда он ждал очень долго. Иногда за ним приходили, чтобы отвести на очередной бессмысленный допрос. Однообразные бесконечные вопросы дознавателя, чьего лица он не видел за ослепительной лампой и боль, невыносимая, сводящая с ума боль, от которой он терял сознание, проваливаясь в тихое, сладостное небытие. Это было так просто, всего один шаг, чтобы тишина и бесконечность поглотили его навсегда, но он приберёг этот шаг на самый крайний случай, когда сил сопротивляться уже не останется. От неловкого движения руку скрутила тупая ноющая боль. Ван Хельсинг постарался поудобнее устроить замотанную окровавленными тряпками кисть и снова закрыл глаза, позволяя мыслям унести его в цитадель разума, которую он сам для себя выстроил полвека назад. Он всегда знал, что умрёт, рано или поздно, жаль, что так бесславно и незаметно, в тюремной камере на холодном бетонном полу. В какой-то момент его кольнуло острое сожаление, что он не воспользовался одним весьма деликатным предложением своего ... пусть будет друга, не любовника же. Они никогда не делили постель в этом смысле, хотя окружающие могли думать иначе. Обрести почти бессмертие, получить нечеловеческую силу, способность восстанавливаться даже после самых жутких повреждений, открыть для себя возможности за пределами человеческого тела и разума и в довершение — возможность управлять стихиями и неразумными существами — соблазнительно, очень соблазнительно и просто — всего лишь в обмен на самую малость, бессмертную душу. Граф раза два в весьма деликатных выражениях предлагал ему шагнуть за грань возможностей простого смертного, он столь же деликатно отказывался, предпочитая оставаться человеком и нести свой крест до конца. Но предложи ему Дракула сейчас такую возможность, он не был уверен, что откажется и в этот раз. Искушение избавиться от боли и обрести свободу было слишком сильным. Хорошо, что граф сейчас далеко, в безопасности, где-то в балканских лесах, и соблазн никогда не станет реальным. Со своими химерами же он научился справляться сам. Ван Хельсинг кое-как сложил руки и зашептал то ли молитву, то ли исповедь. Бог, к которому он обращался, сейчас был его единственным собеседником, утешением и даже слабой искрой надежды. Он не услышал, как открывается дверь, не услышал тяжелых шагов охраны и вскрикнул от удара, которым его сбросили на пол. Всё начиналось сначала. Всё пошло не так. Мужчина в черной форме СС сидел на краю стола и пил кофе из маленькой фарфоровой чашечки. Вторая такая чашечка стояла на столе. От горького запаха у ван Хельсинга закружилась голова, рот наполнился слюной, желудок скрутило. Конвоиры грубо усадили его в то самое кресло и ушли. — Добрый день, доктор ван Хельсинг. Как ваше самочувствие? Ох, вижу, что не очень. Увы, такова специфика нашей работы. Это был другой голос. Ван Хельсинг поднял голову, прищурился, фокусируя взгляд на фигуре и замер. Перед ним стоял тот самый неприметный мужчина, который приходил к нему домой четыре года назад, представился Клаусом Ланге и весьма обстоятельно расспрашивал о Трансильвании, местных обычаях и о главной легенде края — графе Владе Дракуле Колосажателе. — Вижу, вы меня узнали, — улыбнулся тот тонкими сухими губами. — Я до сих пор вспоминаю наши увлекательные диалоги. Ваш кофе, доктор. Он протянул ван Хельсингу чашечку и снова улыбнулся, демонстрируя самое искреннее дружелюбие. Кофе в самом деле был хорош, доктор решил не отказываться от маленькой радости и демонстративно кидать чашку в офицера. — Признаться, вы заставили нас всех хорошо побегать. Никто сразу не понял, что вы скрываетесь на самом виду, живёте в той же квартире, где жили последние тридцать, сорок, так сколько же лет назад? Ланге вопросительно приподнял тонкую белёсую почти невидимую бровь, иронично посмотрел на ван Хельсинга поверх чашки. Тот ответил равнодушным, ничего не выражающим взглядом, тем, который бывает у сломленных заключенных. — Уважаемый доктор, не пытайтесь меня обмануть своим представлением, небольшой голодовки и символических побоев совершенно недостаточно, чтобы сломить вашу, без сомнения, могучую волю. Мы успели убедиться в ваших умственных и организационных способностях, когда вы вдвоём с майором — или он уже коммандер, не подскажите? С майором Харкером проникли на секретный охраняемый объект и забрали оттуда весьма ценный экземпляр. Да, нам потребовался всего месяц, чтобы понять, что это были вы и сын ваших старых добрых английских друзей. Признаюсь, наши специалисты были впечатлены тем, как один штатский старик и один коммандос сумели провернуть подобное на высшем уровне. Жаль, очень жаль, что вы оба не с нами. Нет, майор Харкер вряд ли согласится, эти островитяне весьма спесивы, но вы, вы, доктор, ещё можете послужить великому делу Рейха. Где он? Доктор слушал собеседника с полным равнодушием, вкус кофе занимал его гораздо больше. Ланге подался вперед и медленно, почти по слогам, произнёс: — Где он? Где ваша любимая зверушка? Ван Хельсинг продолжал молчать. Иногда это была самая успешная тактика, хоть и болезненная. Ланге наклонился ещё ближе, от него пахнуло кофе пополам с коньяком: — Где граф Дракула? Ван Хельсинг поставил почти пустую — на дне переливалась кофейная гуща — чашку на стол и сложил руки на коленях. — Спасибо за кофе. Бразильский? Ланге опять улыбнулся, на этот раз холодно и зло. — Мне нравится ваше упорство, доктор. Но, знаете, всех можно сломать, рано или поздно ломаются все, и вы тоже станете делать всё, что мне нужно, добровольно или не очень. Во втором случае это будет гораздо болезненнее. Ланге выпрямился, расправил плечи, щелкнул пальцами. Из полумрака шагнули двое. Ван Хельсинг мог поклясться, что ещё мгновение назад там никого не было, только голая стена с ржавыми потёками и несколько колец на разной высоте. Оба были высокие, широкоплечие, белокурые, голубоглазые, с идеальными бесстрастными лицами. Они и двигались синхронно, с идеальной чёткостью и грацией, отточенной бесконечными тренировками. Они были уже не люди. — Вы правы, — раздался над его ухом голос Ланге. — Несмотря на ту вашу выходку наши исследования продолжились, и вы видите промежуточный этап процесса создания расы сверхлюдей. Посмотрите, как они прекрасны, почти боги. Я горжусь ими, своими детьми. Привяжите его. Сильные руки бесцеремонно схватили доктора под мышки и понесли к стене. Он попытался было вырваться, попытка ушла впустую. — Не тратьте попусту силы, доктор, они вам ещё понадобятся. С легкой улыбкой Ланге наблюдал, как ван Хельсинга привязали за руки к кольцам, зафиксировали щиколотки в кандалах, притянули ремнями за пояс к стене. — Вопреки расхожему мнению, я не из тех, кто пытает людей ради удовольствия. Напротив, мне претит насилие в любой его форме, к сожалению, не все проявляют благоразумие, поэтому приходится идти на столь неприятные меры. Но, доктор, вы же понимаете, что во всём, что случилось и случится, виноваты вы сами. Просто помогите мне найти легендарного вампира. Это всё, о чём я вас прошу. Это же такая малость. Помогите его найти и убедить, что работа у нас это самое лучшее, что с ним может случиться в нашем Рейхе, потому что альтернатива — смерть. Такие как он, недочеловеки, нелюди, должны быть истреблены, чтобы не портить священную кровь. Но вы же не хотите его смерти? Смерти вашего дорогого друга. Это, наверно, так увлекательно, быть близким с таким созданием. Помогите найти и спасти его, вы же можете, доктор. Доктор? — Я не знаю, где он, — негромко ответил ван Хельсинг. — Слуги дьявола не докладывают мне, где их носит. — Вы упорствуете, доктор. Это так печально, — с фальшивым сожалением протянул Ланге. — Но я верю в людей, я не оставляю надежды, что вы обретете благоразумие, и ваши мучения сразу же прекратятся. Всё зависит от вас, доктор. Подумайте над этим. Ланге вернулся к столу, поднял накрахмаленную салфетку. На этот раз там были не знакомые по прошлым допросам щипцы, клещи и иглы, сверкающие безжалостным стальным блеском. Сегодня там оказались совершенно другие инструменты, и от вида некоторых ван Хельсингу стало немного не по себе. Ланге взял один — темный серп с рукоятью в виде анкха, провел подушечкой большого пальца по лезвию. Несколько капель крови побежали по кривому лезвию, замысловатая вязь рун вдоль лезвия засветилась теплым желтым светом. Отложив в сторону серп, он ссыпал в медную ступку содержимое нескольких банок из темного стекла, добавил каких-то горошин, осколок чего-то белого и стал методично перемалывать содержимое медным же пестиком. Когда, по его мнению, всё смололось до нужного состояния, пересыпал получившийся порошок на жаровню, которую в почтительном поклоне подал один из близнецов-сверхлюдей. К порошку добавились пучки трав и какая-то прозрачная жидкость без запах. Вскоре вся камера наполнилась приторно-сладким тяжелым ароматом. Дым поднимался от жаровни к потолку, плыл вверху и стекал вниз по стенам на пол. — Вы же наверняка давали ему свою кровь, не могли не дать, как минимум после того, как украли его у нас, должны были, — голос офицера был тих и задумчив. — Следовательно, между вами есть связь, и если потянуть за один конец этой связи, можно достать второй. Он повернулся к ван Хельсингу и медленными, чётко выверенными движениями разрезал серпом рубашку на груди и рукавах, обнажая покрытое синяками и ссадинами худое тело. По его жесту, второй близнец сорвал ткань и отошел в тень. — У меня нет выбора, вы не оставили его мне, — в голосе Ланге слышалось искреннее сожаление. С этими словами он провел серпом по груди ван Хельсинга раз, другой, третий, оставляя тонкие горизонтальные линии, которые тут же набухли кровью. Аккуратно, чтобы не повредить вены, провел надрезы от кистей до локтей. Финальный — на лбу доктора. Теперь к сладковатому аромату дыма примешивался запах свежей крови. Ланге наклонился над жаровней, зачерпнул пепел и угли. Ван Хельсинг с каким-то внутренним содроганием увидел, что алеющие угли в ладони офицера не причиняют тому никакого вреда. Мало кто из людей мог держать в руке раскаленные куски. С печальной улыбкой Ланге прижал ладонь к груди доктора и медленно провел вдоль надреза. Зашипела, испаряясь, кровь, запахло паленой кожей и мясом. Ван Хельсинг прикусил губу, изо всех сил стараясь не закричать от острой боли. Ланге было мало мучений пленника, и он стал с силой втирать в надрезы раскаленную смесь, взгляд его стал отрешенным. Закончив с этим, он запел. Ван Хельсинг узнал язык — это была латынь, можно было разобрать слова по отдельности, однако вместе они складывались в что-то бессмысленное и даже безумное. Это было что угодно, но не молитва и тем более не заклинание по вызову демона. Он никогда не слышал подобного, и ему стало страшно. С каждым словом непонятной песни воздух в камере темнел, сгущался, оплетал доктора липкими щупальцами, проникая под кожу через надрезы. В ушах зазвучали сотни тихих голосов, они тоже пели на латыни и обещали райские кущи и освобождение. Чтобы избавиться от наваждения, доктор зашептал молитву. В какой-то момент он по привычке поднял голову и увидел, как из решетки вентиляции сочится зеленоватый туман, стекает вниз и постепенно подползает к столу. Возможно, это было галлюцинацией, а возможно и нет. Заклинания штурмбанфюрера Ланге сработали, но не так, как было задумано. От этой шальной мысли ван Хельсинг засмеялся, сплюнул на пол горькую слюну. А если нет, то он просто сошел с ума, и это тоже неплохо. Значит, всё закончилось. Кажется, Ланге тоже понял, что что-то пошло не так. Продолжая петь на латыни, он обернулся, и в этот момент тяжелая стальная дверь сорвалась с петель и упала внутрь камеры с оглушительным грохотом. Пение Ланге перешло в визг. Не прекращая петь, он метнулся к столу, схватил первое, что попалось под руку и кинул в дверной проём. Граф Дракула в шляпе и темно-сером плаще небрежно увернулся от летящего в него серпа, вошел в камеру. — Судя по всему, я вовремя, — сказал он, рассматривая висящего на стене окровавленного доктора, чадящую жаровню у его ног, две статуи идеальных немцев по бокам и ошарашенного Ланге, застывшего с открытым ртом. — Влад, я не знаю, откуда ты тут взялся, но я очень рад тебя видеть, — сказал ван Хельсинг, пытаясь справиться с душившим его истерическим смехом. — Я тоже рад тебя видеть, Абрахам, — невозмутимо сообщил Дракула. — Думаю, ты тут слишком загостился. Со стороны казалось, что для вампира никого не существует, кроме трясущегося от смеха ван Хельсинга, но когда оба прислужника Ланге шагнули к нему, он выстрелил. С двух рук. На идеальных лбах появились алые точки, и почти боги синхронно упали на пол как две марионетки, которым перерезали удерживающие их веревки. Ланге отшатнулся к стене, выставил перед собой какой-то амулет на длинном шнурке, от которого Дракула скривился как от сильной зубной боли. — Ты знаешь, что это такое, не так ли? — самодовольно улыбнулся он. — Предпочту забыть, — мрачно сказал Дракула и снова выстрелил. Оба пистолета дали осечку. — О, патроны закочнились. Кажется, удача всё-таки на моей стороне, — Ланге дёрнулся было вперед, намереваясь накинуть амулет на шею Дракулы, и не успел. От двери раздалась автоматная очередь, и Ланге сломанной куклой завалился на стену и сполз по ней, оставляя кровавые полосы. На пороге камеры стоял невозмутимый Ратко. — Мы освобождаем остальных заключенных, — сказал он. — Поторопитесь, я слышал, как они вызвали подкрепления. — Главное, вовремя сбежать, то есть отступить на заранее подготовленные позиции. Влад, ты меня снимешь отсюда? — подал голос ван Хельсинг. Дракула спрятал оба пистолета в карманы плаща, отпихнул ногой жаровню, отчего угли рассыпались по полу. — Тут собирались проводить обряд экзорцизма? — спросил он, освобождая ван Хельсинга от пут. — Ланге хотел каким-то образом призвать тебя, считая, что у нас есть особая связь, — пояснил тот, морщась от боли от ожогов. — Ну призвал, молодец. Идти сможешь? — Постараюсь. Ван Хельсинг сделал шаг, другой, пошатнулся и оперся о графа. — Голова закружилась, — со смешком пояснил он, огляделся. — Надо забрать всё это. — Зачем? — снова скривился граф. — Я не знаю, какие силы они пытаются пробудить, с чем играют, я никогда не видел подобного. Мне надо с этим всем разобраться. — Хорошо, забирай, — пожал плечами Дракула. Ван Хельсинг собрал со стола все странные инструменты, подобрал жаровню, завернул всё в салфетки и напоследок вытащил из пальцев Ланге амулет и спрятал в карман брюк. Тем временем Дракула поменял обоймы в своих «береттах». В коридоре было шумно, дымно, кто-то бежал к выходу, раздавались одиночные выстрелы. Сильный уверенный голос Ратко перекрывал шум. Он командовал партизанами и остальными не хуже кадрового армейского офицера, не стесняясь использовать крепкие немецкие и сербские выражения. В общей толпе они выбежали наверх. — Иди с ними, — Дракула кивнул на партизан. — А я должен завершить начатое. — Ты уверен, что это необходимо? — Разумеется. Да не волнуйся, что со мной может случиться. Я уверен, что кроме Ланге и его красавцев здесь никого не было, — ухмыльнулся граф своей сверкающей улыбкой, за которую иногда, вот как сейчас, хотелось съездить по самодовольной графской роже. Ван Хельсинг удержал низменный порыв по отношению к своему спасителю и дал себя увести этим подозрительным бородатым людям, в чьей компании Дракула так внезапно объявился. Один из этих людей протянул доктору бушлат мехом внутрь, второй отдал меховую шапку. Бушлат пришёлся впору, только рукава оказались коротковаты. Главное, в нем было тепло, промозглый ветер был не страшен и мог дуть, сколько ему вздумается. Не успели они пробежать и квартала, как за их спинами внезапно стало светло как днем. Здание гестапо горело. Из ряда окон на последнем этаже вырывалось пламя, даже отсюда было слышно, как оно гудит, и как что-то с треском взрывается. Из крайнего окна вывалился один тёмный силуэт, потом другой, охваченный пламенем, следом — длинный язык огня. Над крышей взметнулся оранжево-красный столб, осыпав искрами прилегающую площадь. Удивительно, но несмотря на плотную застройку, характерную для старой части города, пламя бушевало только над зданием гестапо и не пыталось перекинуться на соседние крыши. Мимо промчалась пожарная карета, потом ещё одна. Едва они остановились и принялись разворачивать шланги, как здание запылало полностью, от цоколя до самой крыши. В суматохе никто не заметил, как с охваченной пламенем крыши взмыла фигура, похожая на гигантскую летучую мышь. Было светло почти как днём. Ван Хельсинг машинально сунул руки в карманы, глядя на пламя. Он верил графу, насколько можно верить такому существу, только в груди всё равно щемило. От размышлений его отвлек легкий толчок в плечо. — Граф просил передать вам это, — тот самый хмурый человек, который расстрелял Ланге в камере, теперь протягивал доктору видавший виды саквояж и книгу. — Спасибо, — машинально отозвался доктор, забирая вещи. — Кто вы такие? — Народно-освободительная армия Югославии, — сказал тот. — Надо идти. — Вы на поезде приехали? — поинтересовался доктор. — Да. На поезде. — Тогда проблем не будет, — кивнул он. — Каких проблем? — насторожился партизан. — Чтобы уехать из страны. — Сначала нам надо добраться до станции. И они побежали по ночному городу. В суматохе, охватившей город, мало кто обращал внимание на группу вооруженных людей, бегущих по улице прочь от пожара. Чем ближе к вокзалу, тем меньше было паники и суматохи. Сам вокзал оказался оцеплен. — Плохо дело, — пробормотал Ратко. — В лоб мы не пройдем. — И не надо, — возразил доктор. — Я знаю несколько лазеек, воспользуемся одной из них. Лазейкой была доска в заборе, которая держалась на одном гвозде, и которую можно было отодвинуть в сторону, чтобы пролезть на территорию депо. Для посторонних и доска, и гвоздь выглядели совершенно новыми и надежными, местные же не стремились раскрывать одну из городских тайн. — Плохо дело, — повторил Ратко, когда они вышли из пакгауза и притаились у стены. Поезд, на котором они должны были вернуться, стоял на вторых от здания путях, паровоз тихо сопел, готовый сорваться с места. У паровоза какой-то немецкий чин в компании автоматчиков орал на машиниста, что тот никуда не поедет, потому что в городе партизаны, и потому выезд запрещен. Машинист экспрессивно размахивал руками и орал в ответ, что у него — график, важный груз на Восток и что наглый гауптман будет отвечать за свои дела, а если ему что-то не нравится, пусть разговаривает с начальником поезда. На стороне машиниста были наглость, громкий голос и авторитет каких-то вышестоящих чинов, на стороне гауптмана — такая же наглость и взвод автоматчиков, что в текущей обстановке было более убедительным аргументом. Правда, по приказу того же гауптмана почти все потрусили вдоль поезда с обеих сторон, внимательно осматривая рельсы, колёса и вагоны, куда можно было забраться и посмотреть, что или кто внутри. Когда же оба, и машинист, и гауптман в один голос заорали, что надо разбираться с начальником поезда, из темноты выскользнул высокий силуэт в плаще, в котором спрятавшиеся в тени пакгауза партизаны и доктор признали графа Дракулу. Тот тихо спросил сначала машиниста, потом наглого гауптмана, слегка пьяного от осознания собственной власти, потом тишину разорвали три выстрела. Три немца упали рядом со шпалами. Дракула же хлопнул машиниста по спине, и тот взлетел в кабину. — Товарищи и господа, прошу поторапливаться, поезд отходит, — уже громче сказал Дракула, глядя в тени. Ван Хельсингу показалось, что граф смотрит прямо на него. От хвоста поезда послышались крики, кто-то бухая сапогами, бежал от соседнего пакгауза. — Не надо было поднимать шум, — пробурчал Ратко, подбегая к паровозу. — Надо было их тихо покусать? — вежливо спросил Дракула, вглядываясь в темноту. — Давайте кто-нибудь со мной в кабину, остальные в наш вагон. Я приду, как только мы выедем отсюда. Последние слова предназначались уже ван Хельсингу. Тот ничего не сказал в ответ и позволил себя увести.

***

На одной из стоянок ван Хельсинг привёл себя в порядок — побрился, помылся, переоделся в чистые вещи, предусмотрительно собранные графом, перевязал порезы и ожоги на груди и руках. Остальные тоже уделили внимание своему внешнему виду, и доктор с удивлением понял, что все его спасители молоды, лет двадцать, не больше,а самым старшим в этой компании был Ратко, который манерой держаться всё больше напоминал кадрового военного, а не добровольца, ещё вчера вилами перекидывавшего сено или работавшего за токарным станком. К некоторому изумлению доктора, Ратко прекрасно говорил на немецком и французском, немного знал латынь и мог поддержать интеллектуальную беседу даже на отвлеченные философские темы. Для жителя такого дикого края, как Сербия, это было удивительно. — Ваши родители наверняка благородного происхождения, — как-то заметил ван Хельсинг в одной такой беседе, желая похвалить собеседника. — Они привили вам тонкий вкус и научили мыслить широко. Ратко странно глянул на него, усмехнулся. — Нет, — сказал он. — Мои родители простые рабочие. Коммунисты. После этого разговор сам собой потух. Через несколько минут Ратко извинился, что ему надо проверить подчиненных, и ушел. В расположение партизан они вернулись тихо и почти незаметно. На посту проверили документы, посветили фонариками в знакомые лица, поулыбались, похлопали друг друга по плечам, даже графу досталась своя порция приветствий. А через несколько часов ван Хельсинга позвали к командующему — товарищу Тито. — Так значит, это вы тот самый таинственный друг, который передавал нам медикаменты и ради которого наш граф Кровопийца сорвался из расположения действующей армии через весь континент, чтобы спасти его, рискуя стать дезертиром. — Значит, я, — вежливо отозвался ван Хельсинг. — Признаться, я сам удивлен. — Доктор Абрахам ван Хельсинг, руководитель голландского сопротивления, — покивал Тито. — Мои заслуги слишком преувеличены, — поспешил откреститься от подобной славы доктор. — На самом деле всё обстояло гораздо печальнее. Он рассказал о том, как голландцы пытаются сопротивляться оккупации, но их силы разрозненны, и их хватает только на редкие нескоординированные акции, которые не наносят большого ущерба. Поддержка же Англии по большей части морального плана. — Вы дали много информации к размышлению, господин ван Хельсинг. Есть над чем подумать. Но вы доктор. Каких наук, если не секрет? — Доктор медицины, и остановимся на этом. Думаю, вам в вашем отряде нужны врачи с опытом военно-полевой медицины. — Разумеется, нужны, — согласился Тито. — Кроме того, у меня есть опыт преподавания, и я могу объяснить основы тем, у кого есть склонность и желание. — А вот это очень хорошо, — почти обрадовался Тито. — Не у всех наших медиков хватает квалификации, и если вы их подтянете, это будет очень большая польза. Так что размещайтесь, устраивайтесь, привыкайте к нашему походному быту, завтра познакомитесь с нашим главврачом и все дела будете вести уже с ним. Ван Хельсинг понял, что разговор закончен. На выходе его встретил граф. — Ну что, никто тебя не съел за твою классовую несознательность, — пошутил он. — Зато нашли работу, чему я рад. Не люблю сидеть без дела и быть обузой, — сказал в ответ доктор. Он в самом деле опасался, что Тито будет более суров. — Вот и хорошо. По дороге их нагнал какой-то мужчина средних лет. — Прошу прощения, — сказал он на ломаном немецком, снимая видавшую виды шапку. — Вы в самом деле доктор? — Да, я доктор. Что случилось? — Да вот, лошадь захромала. Раз вы доктор, может, посмотрите, что с ней? — виновато спросил он, искательно заглядывая в глаза. — Не бойся, — хохотнул Дракула на голландском, чтобы не смущать мужчину. — Я тебе помогу, у меня большой опыт лечения лошадей. — Обижаешь, мне тоже не сорок лет, пользовать лошадей я умею, — ответил ему ван Хельсинг и повернулся к просителю — Да, конечно, я посмотрю, но мне нужны мои инструменты. — Так вы придете? — Да, конечно, — кивнул ван Хельсинг.

***

Поздно вечером Димитров разбирал корреспонденцию. Его внимание привлек большой конверт без обратного адреса, обклеенный марками так, словно он совершил кругосветное путешествие. В левом нижнем углу конверта были пропечатаны три латинские буквы — D, H, L. Он уже видел эти буквы, но не помнил, когда и где. Взяв нож для бумаг, он аккуратно разрезал конверт. Внутри оказалась газетная заметка и фотография. В заметке говорилось о большом пожаре в Амстердаме, в результате которого полностью сгорело здание гестапо. На фотографии было запечатлено горящее здание. Снимали откуда-то сверху, скорее всего, с низко летящего самолета. Было хорошо видно, как пожар охватил здание целиком, отчего оно напоминало факел, но при этом стоявшие почти впритык дома были целые и даже не занялись огнем. На обороте тоже ничего не было, кроме рисунка стилизованной летучей мыши и фразы «Как насчет Рейхстага?». Димитров засмеялся — он вспомнил и эту мышь, и эти буквы, откинулся в кресле и набил трубку, снова позабыв о том, что врачи рекомендовали ему воздержаться от курения.