У тебя есть мечта?

Жить в одиночестве — великолепная роскошь, доступная не всем. В целом мире нет ничего ценнее возможности усесться в свое огромное кресло на балконе с чашкой ароматного кофе с корицей, пряностями и лимоном, и лениво наблюдать за проезжающими внизу машинами, наслаждаясь свободой и уединением, позволив мозгу самостоятельно доигрывать сцены. Когда Чонгук покидал свой родной город, то больше всего на свете мечтал об этом; он планировал разукрасить стены своей новой квартиры голубым и сапфировым, завести огромную собаку, и чтобы у нее обязательно была кличка Черри, слушать по выходным музыку из бумбокса и много читать. А еще он мечтал о времени, которое сможет уделить исключительно себе самому, и которого ему так не доставало в тесном родительском доме. Он представлял себе, как будет ходить по городу с любимым фотоаппаратом в руках, пить какой-нибудь жутко приторный карамельный латте из картонного стаканчика и наслаждаться жизнью, пока позади него крохотной точкой оставался Пусан. На новом месте увлечения, прогулки наедине с собой и вылазки в уютные милые бары, что находились в тесных витиеватых улочках буквально друг на друге, не заставили себя долго ждать. Чонгук устроился на приличную работу в маленькую контору, складировал купленные книги на полку в надежде когда-нибудь их прочитать, а еще у него поселился большой, неуклюжий алабай, который занимал на диване места больше, чем собственный хозяин, и которому совершенно не шло заранее подобранное имя, так что идея дать ему кличку Генри пришла как-то сама собой. Генри и Чонгук по вечерам ходили гулять в соседний парк, и пёс с радостью и восторгом подолгу гонял уток на берегу озера, а Чонгук снимал его на телефонную камеру. Жизнь шла размеренным чередом, без каких-то глобальных радостей, но и без неудач или провалов; легко и довольно предсказуемо, правда, нельзя сказать, чтобы это как-то уж сильно печалило Чонгука. Каждый вечер после работы он заглядывал в продуктовую лавку, чтобы купить что-нибудь для легкого ужина, а потом заходил прачечную, чтобы забрать оставленное утром белье, и шагал к дому пешком вниз по улице с пакетами наперевес. Его квартира стала для него тихой уютной пристанью, собственной крепостью, полной гармонии и тепла. Жизнь, казалось, впервые за долгое время повернулась к нему нужной своей стороной. Чонгук работал, читал все свежие выпуски газетных изданий, развлекая себя мимолетными интрижками с кем-нибудь не особенно навязчивым и шумным, и мало очень думал о будущем. Он ни к чему не горел душой, постоянно меняя хобби и придумывая для себя все новые занятия, постепенно обрастал новыми привычками, его тело постепенно покрывала черная роспись краски замудренными узорами, а сам Гук искренне старался получать простые повседневные радости из каждого нового дня. Генри ластился к ногам, когда на улице разыгрывалась буря, широко лизал мягким теплым языком запястье хозяина, и в такие моменты Чонгуку казалось, что ему действительно ничего больше не нужно. Ким Тэхён появился в его жизни случайно — они познакомились в душном июле, когда на улицах города стояла тридцатиградусная жара. Было воскресенье, и Тэхён сидел в парке на террасе летней кафешки, беззаботно болтал ногой в воздухе и пил свой «Мохито», когда большой и неуклюжий алабай с разгона врезался в его стул в погоне за брошенным Чонгуком мячиком. Это было дурацкое обстоятельство, которое свело их вместе, и одному богу известно, почему они ни на минуту не разлучались с того самого дня. Тэхён казался Чонгуку особенным — неземным, нездешним. Он носил тонкие браслетики на запястьях и изящные кольца на пальцах — всегда разные, но всегда такие чертовски элегантные, что на его руки хотелось долго и жадно смотреть. Он очень часто заразительно смеялся, любил наивные фильмы про любовь с обязательным хэппи эндом в конце и с неподдельным восхищением цитировал «Лавку чудес» Жоржи Амаду. Но настоящим чудом был он сам и то, каким невероятным светом горели его глаза, и то, какими грациозными были его движения, и то, как он без остатка, красиво и чисто любил эту жизнь всем своим огромным и добрым сердцем. Тэхён играл в театре, а потому знал наизусть много пьес, которые читал вслух, когда они лежали в обнимку на узкой софе в номере отеля, который снимал актер. Он чертил на обнаженной груди Чонгука краешком коротко состриженного ногтя причудливые витиеватые узоры и рассуждал о несчастливой судьбе Шекспира, потом забывался, утонув в поцелуях и нежности, и взахлеб рассказывал о картинах Леонардо да Винчи, которые видел во Флоренции. Чонгук наблюдал за ним с жадностью и интересом, целовал покатые плечи и маленькую аккуратную родинку под левой лопаткой, безмолвно удивляясь тому, как может человек за какие-то жалкие пару недель так крепко упасть в чувство, распирающее грудь сладким восторгом. – О чем ты мечтаешь? – спросил его однажды Тэхён во время приготовления утреннего кофе для них двоих. – Мечтаю? – Чонгук задумался всего на несколько секунд, нахмурив аккуратные брови, а после поднял полные недоумения глаза, – Я не знаю. Наверное, ни о чем? – У всех есть мечты, – Тэхён опустился напротив него на диван и поджал под себя ноги, поправил сползшие небрежно вниз полы халата, и выжидательно принялся ждать ответа, кусая губы. Чонгук действительно не нашелся, что ответить, поэтому просто пожал плечами и рассеяно потер ладонью заднюю часть шеи. Он никогда не задумывался о чем-то подобном, живя своей маленькой и приземленной жизнью, а вот теперь судорожно подбирал в уме варианты ответа, разочарованно обнаруживая, что ничего из его скудных предположений отнюдь не подходит для такой обширной формулировки. Мечта — это ведь что-то запредельно огромное, важное, нечто больше простых грез или скучных планов жизнь, ведь так? – Не думаю, что у меня есть мечта, так, просто глупости. – Расскажи. Я хочу знать все о тебе, – с этим бархатистым, глубоким голосом спорить было не просто невозможно, а скорее бессмысленно, ведь стоило Тэхёну наклонить голову вбок и расплыться в широкой улыбке, — каких, Чонгук готов был бы поклясться, он никогда прежде не встречал, — как у Чонгука не оставалось больше поводов возразить. – Ну, иногда я представляю, как мог бы жить где-нибудь в Испании или, может быть, Франции, – Гук улыбался, когда говорил, и эта улыбка казалась солнечной, – и у меня была бы лодка с деревянной головой льва на носу, рыболовные сети и красивый ярко-желтый парус. Генри бы приносил мне снасти в зубах каждое утро, потому что я очень забывчивый, знаешь ли, а по вечерам я бы готовил для нас на ужин мидий с лимоном и травами. – Звучит потрясающе, – когда Тэхён прикрывал глаза и откидывался на спинку дивана или кресла, это значило, что он проникается атмосферой, и Чонгук находил в этом простом движении столько эстетики, что его сердце от обилия чувств готово было разорваться. – Неужели ты действительно считаешь все это глупостью? Тэхён уехал через неделю — его отпуск кончился слишком быстро для двух влюбленных сердец, и его ждала сцена, овации и аплодисменты. Так что, когда они вдвоем стояли на вечернем перроне слишком близко друг к другу, а Тэхён никак не мог управиться с лямкой своей дорожной сумки, перетягивающей плечо, Чонгук вдруг поймал себя на тревожной мысли о том, что ему станет невероятно тоскливо в ту же минуту, когда поезд тронется и увезет этого взбалмошного, нетривиально возвышенного мальчишку далеко-далеко. Оба сошлись на данности тупика, и никто не хотел омрачать общую обстановку печали унылыми словами или излишней горечью в проявлении чувств. Они понимали друг друга без слов, глядя в глаза и касаясь друг друга руками легко, без тени пошлости или притворства. – Если когда-нибудь соберешься в Тэгу, обязательно мне напиши. Я покажу тебе пристань и собор... Ты просто обязан это увидеть! И звони мне, пожалуйста, только звони. – Я буду скучать, – Чонгук оставил на его щеке мимолетный целомудренный поцелуй на прощание прежде, чем Тэхён скрылся в вагоне, а после лениво побрел к выходу, сопровождаемый шумом вокзала, маясь от дурацкого чувства под ребрами. С того дня его квартира перестала казаться таким уж надежным убежищем. Генри приносил ему большой теплый плед в зубах, опускал на колени голову и скулил, а Чонгук перебирал шерсть на голове пса одной рукой, глядя из окна квартиры на укутанный туманом город. Он представлял себе Андалусию с маленькими белыми домиками, раскиданными по холмистым горам, и деревянную пристань. Тэхён сидел бы у самой кромки воды, опустив ступни в прохладную синеву, а Чонгук резал бы для него фрукты прямо в руках складным ножом-бабочкой, чтобы после ополоснуть кисти в соленой морской воде, обхватить руками его лицо и смотреть на то, как красиво на радужке глаз собираются крохотные солнечные зайчики. Они, конечно, созванивались почти каждый день, Чонгук смотрел в счастливо улыбающееся лицо Тэ в своем телефоне, а грудь изнутри разрывало от невозможности протянуть руку и коснуться подушечками пальцев бархатистой на ощупь кожи. Чонгук ходил пешком на работу, потому что вставал в пять утра, так и не сумев уснуть ночью, разбирал архив, ведомый странным каким-то ощущением пустоты и безнадежности, и мир вокруг него стремительно замыкался, становясь серым и неуклюжим, пустым и глупым, словно из него выкачали все краски. Чонгук наконец добрался до «Триумфальной Арки» и «Доктора Живаго», о которых рассказывал Тэхён, стал слушать его любимый джаз и смотрел старые фильмы с Одри Хёпберн в главных ролях, поедая вредную еду вроде бургеров или картошки фри. Он заново учился жить спокойно и счастливо, получать удовольствие от еды или музыки, чувствовать мир, и даже дышать приходилось учиться заново, чтобы при каждом новом вдохе не задыхаться от колких иголочек. Дни мешались однообразностью бесконечных будней в липкую скуку и казались бессмысленными и пустыми, пока в голове медленно тикал отчет до новой встречи. Память все чаще стала воспроизводить один-единственный эпизод, в котором полностью мокрый от пролитого напитка Тэхён, благополучно свалившийся со своего стула на зеленый газон, треплет Генри по голове и смеется в голос. И так могло бы длиться очень-очень долго, пока однажды утром Чонгук не проснулся с ощущением странного и очень важного чувства, что его в этом городе ничего больше не держит. Он брел вдоль тротуара и рассматривал прохожих, всем своим нутром осознавая, что вот он — мир. Прямо перед ним, и он такой огромный и удивительный, и жизнь перед ним во всем своем многообразии — прекрасная и волшебная. Тэхён позвонил ему после полудня, взвинченный и воодушевленный, он рассказывал о своей новой роли и коллегах из труппы, Чонгук слишком явственно мог представить, как он эмоционально всплескивает руками, сидя на пуфе и смотрит в зеркало перед собой, и как его губы, покрытые тонким слоем персикового бальзама, складываются очаровательной буквой «о» от удивления. В конце Тэхён сказал, что очень скучает, и что непременно постарается вырваться хотя бы на пару дней после премьеры, а Чонгук на этом самом моменте уже вызывал такси на вокзал, чтобы купить билет до Тэгу на ближайший рейс. После они обязательно купят лодку, и Тэхён будет рисовать батиком забавные солнышки на белой ткани паруса, а Генри неизбежно подружится с соседским бульдогом, который будет меньше него раза в три, а в последствии и вовсе окажется девочкой. Чонгук купит себе рыболовные снасти с красивыми поблескивающими крючками, а Тэхён будет носить шляпы с шикарными полями и жаловаться на то, что от любимого пахнет рыбой. Жить в одиночестве — великолепная роскошь, доступная далеко не всем. Но обрести тепло и уют, быть счастливым от простых объятий кого-то самого важного и дарить свою любовь каждый день — вот, что такое истинное богатство.