Silence

В маленькой, тесной и погруженной в полумрак комнате общежития, где прежде вдоль стены стояли две абсолютно одинаковые одноместные койки, ныне сдвинутые вместе, почти всегда царит беспорядок из-за раскинутых повсюду предметов гардероба обоих парней, а по стене широкими переливистыми лапами расползаются пятна-кляксы цветастых огоньков от гирлянды. Город спит, погруженный в махровую нежную истому, и фонари уже не горят, и оттого атмосфера окутывает сладким маревом дремы и полусна. Юнги бережно прижимает к себе теплое, разморенное долгой прелюдией тело, мельком любуясь тем, как на поджаром животе, жилистых руках с тугими мышцами и самом чудесном и родном в мире лице поблескивают капельки пота, искрящиеся жемчугом в сине-красном свете. Он медленно, лениво тянется за полупустой бутылкой мальбека, чтобы снова набрать сочную, плотную и невероятно ароматную жидкость в рот, согрев напиток на корешке языка, и потянутся за поцелуем, позволив вину бежать вдоль их разгоряченных тел, остужая рвущийся пыл. Два жадных, невообразимо жадных глаза смотрят на него, слегка щурясь, и Чимин фыркает и заливисто смеется, глубже толкаясь языком в его рот, обвивая руками шею и прижимая близко-близко. На Юнги только пушистые мягкие носочки в цветастую полоску, легкий, почти выветрившийся аромат сладковато-мускусного парфюма и россыпь поцелуев на ключицах и на груди. Он тычется лбом в изгиб шеи Чимина, дурачась, шутливо бодается, и ловит губами чужие губы, нежась и растворяясь в дурманящем океане заботы и нежности. Он ведет пальцами вдоль его плеча почти невесомо и жмурится, когда младший проводит языком мокрую дорожку от кончика носа до верхней губы, прямо по ямке купидона, там где щекотно и приятно одновременно. Чимин хватает ртом воздух и льнет, ему хочется опутать его ногами, руками, хочется сплетать их пальцы и души крепким узелком, хочется соединить большие и указательные пальцы, образовав ими прямоугольник, и, словно в фильме, поставить на паузу – ужасно не хочется досматривать до титров. Кажется, вселенная перестает вихрем кружиться в своем безостановочном танце, и тихо замирает на кромке сознания, дожидаясь окончания их трепетной ласки, чтобы после снова приняться неумолимо нестись вперед. Юнги царапает краешками состриженных ногтей его кожу немного выше поясницы, заставляя замереть и тихо выдохнуть и шепчет глупости одними губами. Раз, два, три – и уже снова можно дышать. Вот только как, когда живые и любопытные глаза-искорки смотрят так живо и ласково? У них будто одно дыхание на двоих, и Юнги сейчас так безропотно и податливо подставляет шею для новых нетерпеливых поцелуев. Он любит быть снизу, когда Чимин нависает сверху, упираясь рукой в изголовье их импровизированной двуспальной кровати, любит невесомо, нежно касаться любимых губ под ровный, неторопливый и медленный ритм, и честно жмуриться, едва слышно выдыхая. Ему нравится откидывать голову на подушки, обхватывая ногами бедра Чимина, и аккуратно двигаться навстречу. Ему так хорошо, что хочется забыться и раствориться в моменте навечно; он мягко ухает в ночную истому их бесконечной близости от пьянящей нежности, и если бы Юнги сейчас стоял, то у него непременно закружилась бы голова и подкосились ноги, а Чимин, конечно же, непременно бы его подхватил... Вязкое, трепетное и родное медом разливается внутри груди и осыпается искрами на кончиках пальцев, прорастая корнями в самое сердце. Юнги тянет Чимина на себя за шею, погружаясь в пространную бесконечность, и беспорядочно шарит руками по торсу, отзываясь на любое прикосновение, а ресницы от пота липнут к нижним векам, когда он сильно жмурит глаза, и припухшие от поцелуев губы раскрываются в теплом выдохе, ропотом выкатываясь из грудной клетки, и уши закладывает рефреном, когда Чимин двигается внутри терпеливо, осторожно и бережно, придерживая за поясницу. Пак утыкается ему носом в плечо, шумно и надрывно дышит, не прекращая уверенных толчков, тянется к мочке уха и почти хрипит в нее, совершенно упуская тонкую, и без того размытую грань между удовольствием и реальностью. Его подбрасывает, словно на проводах, и разум клинит, сердце стучит так быстро от простого осознания того, насколько их связь крепкая и прочная, словно пропитана бархатной, рокочущей лаской до самого основания – до самой чертовой подкорки, там, откуда не выкорчевать. Юнги выгибается сильно и больно, позволяя входить до самого основания, мокро целует, почти задыхаясь, старательно чертит взлетные полосы на спине младшего, стонет и не выдерживает, когда его с головой накрывает, почти хнычет сжимаясь и впиваясь в губы безумным поцелуем. Он обмякает в руках пластилиновой куклой, пачка их животы, и Чимин тихо скулит, следуя за ним почти одновременно. Он не хочет выходить из горячего тела, и долго-долго целует все лицо своего хёна — нежного, трепетного, — покрывает щеки, губы и нос мелкими быстрыми поцелуями, тихо посмеиваясь и зарываясь пальцами во взмокшие волосы на затылке. Фонари не горят, а свет от гирлянды спускается неуклюжими сине-красными лапами по горлышку бутылки до самого пола, отражаясь броскими яркими кляксами на выполированном паркете, и оттого атмосфера окутывает сладким маревом дремы и полусна. Меленькая комнатка общежития, где прежде вдоль стены стояли две абсолютно одинаковые одноместные койки, ныне сдвинутые вместе, погружена в полумрак и тишину, а за зашторенными окнами — спящий, мерный город. И только два хриплых голоса изредка прерывают эту плотную тишину, в унисон сливаясь единым дыханием.