Love In The Dark

To someone who's reading this, I hope you're doing fine. Try to relax a bit and remember you're not alone. Keep calm and smile.

Руки дрожат невыносимо сильно. Тэхён делает один глубокий вдох, тщетно пытаясь успокоиться, но это совсем не помогает. Внутри все сжимается, словно он бежал стометровку и, наконец, рухнул, содрав колени и локти в мясо. Он не уверен даже, что добежал до финиша, он не уверен, что финиш вообще есть. Он просто хватается руками за стол, в надежде скрыть то, как его всего колотит, будто в ознобе. Руки холодеют, бледнеют от силы, с которой Тэхён сжимает эту чертову деревяшку, что, кто-то, очевидно изрядно перебравший, назвал дизайнерским, мать твою, решением, продав за охуенно огромное количество баксов. Но Тэхёну плевать, он за один минет может купить три таких же стола. И это, можно назвать, ещё одной тупой причиной гордиться своими волшебными навыками. Он вообще отличный спутник по жизни, как резиновая кукла, которую можно переложить туда-сюда, которую можно взять с собой в поездку или оставить дома, которая, где бы не была, способна удовлетворить все твои самые извращенные фантазии, просто потому что ее рот создан только для того, чтобы его раскрыть пошире, пропихнув свой член ещё глубже. Но Тэхён у нас не просто резиновая кукла, он вообще-то человек! Не просто какой-то там мальчик-игрушка, которого можно поставить в зале, чтобы он примерно тянул один за другим бокал шампанского, притягивая к себе взгляды, словно прелестная статуя, ублажающая взоры гостей. Не просто манекен для дизайнерских шмоток, каких подороже и посолиднее, чтобы вот тут было обтянуто, а вот тут красиво приоткрывало ключицы. Он человек! Со своими, пусть и идиотскими, потребностями в свободе и уважении. Но, вы изволите заметить, зачем же кукле свобода? Разве то, что ее обеспечивают, наряжают, таскают по дорогим ресторанам и курортам уже не мечта? Разве этого может быть недостаточно? «Какая глупая и жадная кукла!», — вскрикнет голодный, и будет прав. Тэхён, действительно, глупый, и, очевидно, очень жадный. Ему не нужно напоминать о бытности бедным студентом, ютящимся в общаге в компании тараканов и клопов. О, он это прекрасно помнит. Как помнит и адскую боль, из-за внезапно открывшейся язвы желудка, бессонные ночи, в попытках запомнить хоть что-то, прерываясь на проблеваться и покурить. Чертова привычка. С тех пор, когда бы он не начинал нервничать, его невыносимо тошнило, а попытка затянуться приводила лишь к внутренней дрожи и желанию поскорее согнуться над унитазом. Да уж. Времена идут, а привычки остаются. Иногда Тэхёну кажется, что отними у него его «я», все, что всегда будет с ним, даже когда ничего не останется — это его маленькие вредности. Типа: кофе по утрам натощак, сигаретка, старая выцветшая футболка, которую он ни за что не променяет на Гуччи или Дольче, сколько бы Чонгук не ругался. И желание сожрать свои ногти, вырвать с мясом кутикулы, отгрызть те маленькие части, что успели слегка отрасти, отковырять чертов горький лак зубами, давясь и закашливаясь. О, как он это обожает. Не слушаться, нарушать все те миллионы правил, что создал для него Чонгук. Но позвольте начать с конца. Тэхён уже говорил, что нервничает? Он просто преуменьшает. Его колотит мелкой дрожью, а с уголка указательного, которым он вцепился в стол сильнее всего, капает кровь, стекая по оторванной коже. Он снова вздыхает, глубоко затягиваясь дешевым Кентом, который так ненавидит Чонгук, тушит сигарету прямо о поверхность перед собой, забывая о существовании стоящей рядом пепельницы. Поправляет сползшую с плеча футболку и снова смотрит куда-то в пустоту, уходя глубоко в свои мысли и не замечая ни стук ботинок о кафель, ни шорох опустившегося на спинку кресла пиджака. — Котёнок, я ведь просил тебя не курить… — Давай расстанемся, — не дает ему закончить Тэхён, не взглянув и не моргнув глазом. Он снова искусал свои губы и ногти до крови. Уже привычно. Эта картина не менялась порядка двух месяцев с тех пор, как его внезапно не переклинило во время их очередной поездки в Испанию. Они уехали сразу же, как только он попросил, забив на распланированные за месяц деловые встречи с партнерами, на подготовленную яхту и арендованную виллу. Чонгук тяжело выдыхает, стягивая с запястья часы и откладывая их в сторону. Как он от этого устал. — Мы ведь уже разговаривали об этом. — Ты меня не слушал, — Тэхён снова кусает губы, сминая в дрожащих пальцах уголок футболки и вцепляясь в стул под собой. Знал бы он, как Чонгуку с ним в последнее время тяжело. Хотя, иногда ему думается, что Тэхён догадывается, и делает всё это специально, осознавая, что ничего от его слов не изменится. Просто, чтобы подействовать на нервы. Вывести на конфликт, который не стихнет, стоит ему хоть что-то сказать в ответ, распалить, взбесить, заставить чувствовать вину, слушая его рыдания за закрытыми дверьми, понимая, что его снова тошнит, что он снова ничего не ест, только ходит призраком по дому, игнорируя слуг и самого Чонгука, уже порядком уставшего от всего этого цирка. — Чего ты хочешь? — Чонгук присаживается перед ним на корточки, беря его руки в свои, снова и снова разглядывая запекшиеся корочки крови на его ногтях. — Может хочешь с Чимином съездить в Сеул, м? Отдохнешь, развеешься. Или к родителям? Ты давно у них не был. — Я ненавижу их, как и Чимина, ты это прекрасно знаешь, — Тэхён руки не отдергивает, снова смотря куда-то угодно, только не на самого Чонгука. — Тогда, что, Тэхён? — он поднимается, с сжимает с силой его плечи. — Скажи, мне, я уже ни черта не понимаю, что тебе нужно. У него глаза воспаленные, снова всю ночь не спал, отмечает про себя Чонгук, когда Тэхён поднимает голову. Теплый карий, разбавила краснота, а разбитые зрачки дали понять, что он снова пил эти таблетки. — Я хочу расстаться, — опять то же самое. Чонгук устал считать, сколько раз он слышал это за последнее время. Ветер проносит по полу шторы, с открытых настежь окон ощутимо тянет холодным ночным воздухом. Чонгук смотрит на голые Тэхёновы коленки, молча отстраняется, и, вернувшись с пиджаком, укрывает подрагивающие плечи. — Не надо, — Тэхён в ответ на это, лишь дергается, пиджак падает на пол. — Я тебя не спрашивал, — Чонгук, игнорируя возражения, поднимает его и снова накидывает на чужие подрагивающие плечи, на этот раз застегнув пару пуговиц. — Конечно, — усмехается Тэхён, — тебе ведь так это нравится, — ему почему-то кажется смешной эта маленькая деталь, так хорошо описывающая их отношения, — решать все самому. Чонгук видит это желание снова спустить все с тормозов, начать ссору, наорать, разбить что угодно, подвернувшееся под руку, оттолкнуть, сделать больнее прямо в Тэхёновых глазах. За все это время он уже успел научиться улавливать этот внутренний Тэхёнов тумблер, за секунду превращающий их разговор в очередную сцену. И потому лишь отстраняется, поднимая голову и мысленно считая до десяти. Тэхён, сам того не осознавая, каждый раз учит его справляться с эмоциями и держать себя под контролем. Пусть и хочется, нестерпимо, просто до чертиков, ужасно грубо и пошло толкнуться языком в чужой рот, чтобы с него не сорвалось очередное слово, только накаляющее обстановку между ними, сжать до синяков тонкую шею, сорвать чертову футболку, проглотить этот отвратительный привкус дешевых сигарет, целуя, целуя и целуя Тэхёнов рот, пока тот хрипит и задыхается. Но вместо этого, Чонгук, мысленно ставя памятник своему терпению, сжимает лишь угол столешницы, пальцами другой руки аккуратно приподнимая Тэхёново лицо. — Где таблетки нашел? — спрашивает, очевидно зная, что снова придется увольнять очередную служанку, снова просить Юнги искать замену, снова обшаривать весь Тэхёнов гардероб в поисках. А Тэхён улыбается. Ещё бы ему не улыбаться, он ведь так любит сделать назло, найти лазейку, вывести из себя. Заставить тратить время, нервы и деньги, пытаясь справиться с последствиями его глупых протестов. — Из-за тебя Юнги теперь останется без премии и отпуска, ища новую прислугу в дом, — Чонгук снова заводится. — Рад? Но Тэхёна, кажется, это, наоборот забавляет. Он, неожиданно, смотрит Чонгуку прямо в глаза, ослепляя полыхающей в них злостью. — Как же я обожаю эти твои манипуляции, — выплевывает, цепляясь пальцами за лацканы пиджака. — Но мне плевать. Чонгук вообще-то не железный. Он обычный мужчина, который после тяжелого дня, наполненного попытками расширить фирму, собрать в кучу внутренние процессы, не наорать на менеджеров, согласовать чертовы контракты с людьми, у которых собственные интересы выше их фактического веса на рынке, не очень хочет испытывать свое терпение ещё и дома, в попытках удержать эти отношения. А Тэхён не помогает, он отвечает равнодушием на любые компромиссы, отказывается от всех подарков и знаков внимания, от любых попыток сгладить углы, остыть, начать заново. Ему попросту все равно на то, что делает Чонгук. А потому Тэхёну не составляет труда улыбнуться, как не в чем ни бывало и, протянув руку, провести по смятой за день рубашке на Чонгуковой груди, спрашивая: — Устал? — Чертовски, — Чонгук привык и уже давно не удивляется этим Тэхёновым метаморфозам. В какой-то степени, может, он даже никогда в этом и не признается, ему нравится все это. Намджун — бывший Тэхёнов психиатр, когда-то назвал это определённым типом привязанности, сформировавшимся на основе его взаимоотношений с матерью. Чонгук считает бредом, объяснять всё подряд отношениями в семье, но вот Тэхёну об этом знать не обязательно. Тот свято верит Намджуну, пьет таблетки, которые тот прописал, даже если его от них просто выключает: он перестает соображать и заторможенно двигается, плохо спит и часто кричит по ночам. Чонгук ненавидит это больше всего, а потому они меняют уже четвертого специалиста за последний месяц, но ни с одним из них Тэхён до сих пор не идет на контакт. — Мне тебя пожалеть? — он улыбается, его все это забавляет. Он считает себя жертвой, а Чонгука своим мучителем и свято верит в то, что все исправится, как только они разойдутся. — Если это искренне, мне будет приятно, — а Чонгук привык, вы помните, да? Он проходит на кухню, чтобы включить чайник, достает две кружки и успокаивающий сбор. И возвращается уже с заваренным и дымящимся напитком. Тэхён сидит там же, он снова курит, но хотя бы не снимает пиджак. Поджимает ноги, утягивая их под себя, и снова залипает в пустоту. — Выпей, — Чонгук ставит одну чашку ему, сам располагаясь напротив. — Не хочу, — ожидаемо. — Ты можешь хоть что-то сделать без пререканий? Чонгук ожидает, что Тэхён снова начнет спорить, но он, неожиданно, обхватывает чашку руками, греясь. Они допивают чай молча. В тишине, перебиваемой шуршанием ветра и стуком пальцев о фарфор, все кажется простым и понятным, словно нет всего этого внешнего, а они просто два бесконечно уставших друг от друга человека, которые по каким-то причинам всё ещё не готовы отпустить. А ведь когда-то все было совсем по-другому. И иногда они, измученные бесконечными ссорами, вспоминают: закаты на крыше, руки, сплетенные в замок, что ничто, казалось, не разорвет, улыбки искренние и неловкие, небо на двоих, счастье, что казалось вечным. Что же изменилось? Иногда, когда Чонгук думает об этом, ему хочется просто подойти, забыв обо всем, обнять и попросить остаться рядом. Как сейчас, наблюдая за чужими истерзанными пальцами, подрагивающими в попытках допить чай и не облиться. Чонгук не выдерживает, притягивает Тэхёнову руку к себе, целует костяшки, молча греет, ощущая, как тот замерз. — Снова используешь меня, когда тебе плохо, — Тэхён руку не отдергивает, но поливает ядом, хоть и сейчас, почему-то, не кажется таким раздраженным. Просто уставшим. Таким же, как Чонгук. — Не говори так. Чонгуку плевать, ему тепла хватит на двоих, а потому он лишь сжимает в своей руке чужие пальцы, тянет немного на себя их владельца и мягко целует в лоб. Тэхён смотрит ему прямо в глаза, когда произносит: — Может тебе минет сделать, и ты отстанешь? Видит Бог, если он существует, как Чонгук устал от этого. Потому что, наверно, он бы не простил его усмешки. — Если ты так хочешь. Тэхён едва успевает опуститься на пол, когда Чонгук подхватывает его под ноги, отрывая над землей. И молча тащит на руках до ванной. — Какого черта? — Тэхён возмущается, ещё бы он не возмущался, — Опусти меня. Хоть в чем-то прислуга работает хорошо: ванна всегда набрана к приходу Чонгука и периодически подогревается встроенной системой до нужной температуры. Футболка Тэхёна намокает и всплывает над ним, облепляя со всех сторон, едва тот оказывается в воде. Он фыркает, снова злится и, стянув её через голову, отшвыривает в сторону Чонгука. В ванной свет приглушен, лишь автоматически загораются теплые контурные светодиодные ленты, создавая приятную интимную обстановку. И, может, они погрузились бы в эту атмосферу, расслабились, забылись, отпустили все эти давящие эмоции, но пока Чонгук снимает костюм, а Тэхён кричит, что устал все это терпеть, разбрызгивая во все стороны воду, это кажется лишь несбыточной сладкой мечтой. Приятным воспоминаем о том, что было когда-то. Чонгук молча наблюдает, избавившись от одежды, как Тэхён вновь пытается вылезти, но только разливает половину воды из ванной на пол, садится обратно, сдавшись трет ладонями лицо, убирает налипшие влажные волосы и тяжело вздыхает. — Я ненавижу эту чертову ванну, — говорит, а Чонгук втайне радуется, что повелся на заверения дизайнера о последнем писке моды и решил выбрать форму удлинённого овала с острыми краями. Он отодвигает Тэхёна бедром и залазит следом, тут же получая обидный пинок в живот. Вода шумно стекает в слив под ванной, пока они снова и снова пытаются усесться, пока Чонгук не ловит Тэхёна за талию и не притягивает к себе спиной. В тишине их сбитое дыхание звучит особенно громко. После короткой попытки отстоять себе немного свободного пространства, Чонгук всё же утыкается в Тэхёнову шею, собирая языком холодные капли, стекающие по коже. Прижимается лбом, выдыхает, чувствует чужое сумасшедшее сердцебиение и не ослабляет хватку рук, пока оно не стихает, пока не проходит дрожь Тэхёновых вцепившихся в предплечье пальцев, пока они оба не успокаиваются, уставши и замучившись. Чонгуку не нужно вспоминать, что стоит провести губами за ухом, шумно выдохнуть, протянуть языком дорожку до ключицы и чуть прикусить тонкую выступающую косточку, Тэхён расслабится, наклонит голову, позволяя творить все, что вздумается, потеряется в ощущениях, и, на несколько длинных секунд, забудет все то, что хотел сказать. Это знание высечено где-то там, на подкорке, где собрано все, что он, кажется, унесет с собой в могилу. То, что он никому и никогда не даст узнать. Как нужно касаться Тэхёна, чтобы он поплыл, чтобы задышал, шумно втягивая воздух и кусая губы, как целовать, чтобы у него и мыслей не осталось сопротивляться, как собирать коллекцию каждых его стонов, чтобы потом, забыть, как это — сдерживаться, чтобы простить все слова и всю тянущую сердце боль, чтобы остаться в одиночестве, перебирая эти знания, как жемчужинки, вытягивая одну за одной, всякий раз, когда покажется, что всё. Что, кроме этого, у него больше ничего не осталось. Они всегда так делали: выматывали друг друга, когда сил уже не оставалось спорить, и в попытках зацепиться хоть за что-то, искали спасение друг в друге. И сейчас, когда Чонгук целует дрожащие Тэхёновы губы, собирая с них все те злые и жестокие слова, уже готовые сорваться, их хозяин лишь жмурится, сжимая чужое запястье на своей щеке, зачем-то пытаясь надавить, чтобы, случайно, не опустилось, чтобы оставалось подольше вот так: кожа к коже, чтобы, чувствуя пульс под пальцами, знать, что не один сходишь с ума.