шёл дождь

бурлящие от настойчивых капель лужи были раскиданы мокрыми ловушками по всему асфальту, когда мальчишка осьмнадцати лет упорхнул из ветхого и уже совсем обшарпанного здания колледжа. на счастье юноши, полило именно в день, когда он захватил зонтик: не из ожидания сырой погоды, а так, на всякий: дополнить образ из элегантных свободных брюк и такой же широкой рубашки-хаори. именно потому Кадзуха встал посередине дороги и глупо, но очень сдержанно и мягко лыбился, словно юродивый, глядя на такое неочевидное совпадение, переводя взгляд то на хмурое рыдающее в три ручья небо, то на закрытый бамбуковый зонт, украшенный асимметричным узором багряных кленовых листьев. наконец, простояв так добрых пять минут и окончательно промокнув, Каэдэхара, наконец, опомнился и раскрыл зонтик. всё с той же кроткой улыбкой — да, пожалуй, «кроткая» — самое точное описание его аккуратно приподнятых уголков губ, совсем незаметно для прохожего — он кивнул матери-природе и напыщенным тучам, будто благодаря их за то, что дождь пошел именно тогда, когда ему, простому человечишке, надо.  юноша устремил светлый взгляд на никуда не годное строение: с его-то талантами, он мог пойти в лучшие учебные заведения Тейвата: вот только ректоры ВУЗов топ один  опять поставят руки в боки и не смирятся с вечным рвением чистой души за моря и на другие континенты. а вот богом забытому техническому колледжу, в котором по какой-то неимоверно глупой случайности затесались пара творческих направлений (видимо, в целях экономии средств объединили корпуса колледжей абсолютно разных областей и отраслей), абсолютно плевать на дела учеников, если они успевают закрывать сессии за текущий период дай архонт до сентября следующего учебного года. тем более если учитывать былую славу клана Каэдэхара и сами способности мальчика вместе с его успеваемостью, при такой учебе он мог разгуляться, повидать мир и дышать свободно. мысленно простившись до завтра и с колледжем, Кадзуха продолжил свой путь до дома: ступал он легко, почти беззвучно, даже несмотря на хлюпающий мокрый асфальт. каждый его шажок сопровождался скромными пометками в голове, мол, тут оконце резное, красивое, а тут на ветке последний зеленый листик колышется; вон, вон, еще цветок в лужу приземлился: до чего же гармонично, будто во льду или в стекле пробивается природа… и его мысли будто сами собирались в крайне поэтичную и складную картину; однако именно вследствие вечной задумчивости мальчишка часто не замечал, что происходит конкретно с ним: ему понадобилось n-ное количество времени, дабы понять, что он стоит чуть ли не по щиколотку в луже и в кеды неприятной прохладой залилась вода.  юноша продолжал идти дальше, когда вместо привычной изюминки зелени или очередного творения былых архитекторов он заприметил сидящего прямо под водяным стоком молодого человека. сперва Каэдэхара подумал, что у него просто глаз замылился от вечных наблюдений. потом присмотрелся и понял — да нет же, и впрямь что-то, если уж быть точным, то кто-то живой! вот только, судя по состоянию этого неопознанного объекта характеристика «живой» могла очень скоро измениться на «в прошлом живой». а потому молодой человек с пшеничными и насквозь мокрыми волосами рванул к темному пятну, развалившемуся на земле.  Кадзуха подходит ближе с осторожностью, не из страха (сердце у него храброе, источает любовь и желание всем помочь и всех спасти; и до ужаса горячее, плавящее ребра изнутри), а из нежелания навредить. и видит: парнишка с темными, синими, как глубокая ночь, волосами сидит и дрожит. и Каэдэхара уж было готов позвать этого бедолагу и расспросить: вот только сливово-пурпурные глаза поднимаются на него и блондин понимает: тот не здесь сейчас. темный лазурит смотрит не в кораллы, полные беспокойства, а будто сквозь них; а их владелец ловит жесткий трип. у Скарамуччи руки дрожат и пальцы немного сводит, когда к нему приближается светило. Кунникудзуши смотрит на нежное и донельзя пропорциональное и притягательное лицо, и думает, что уже умер: «светлый мальчонка свет излучает, блядь, хахахах, до чего же абсурдно. и я не удивлюсь, если ангел идёт ко мне с мечом наперевес: хочу лишь одного, пусть лезвие срубит голову, чтобы она перестала так назойливо болеть». Кадзуха смотрит в эти стеклянные глаза, и впервые его что-то сковывает жестокой сталью. пальцы на ногах леденеют не из-за промокших ботинок, а из-за того, что он, блять, не знает, как помочь этому чертовому произведению искусства. у ангела клинка нет; по крайней мере, с собой. он садится на корточки и берет тонкие, будто мраморные пальцы в свои руки, и ужасается:  «какие же они ледяные…» усердствуя, растирает чужие руки в своих и, игнорируя впервые засевший в сердце страх, лучезарно улыбается лицу с нездоровыми синяками под глазами и губами в трещинках-разводах. пожалуй, Кадзуха даже рад, что угашенный юноша не в силах даже улыбнуться: иначе бы кровь фонтаном хлынула, прорывая сухую, обветренную кожу. остатки сознания кричат Зуши отдернуть руки и не давать слабину, но галлюцинации слишком уж привлекательные, и отказаться от такой симпатичной мессии, пусть и выдуманной, просто грех. плод его воображения какой-то до одури нереалистичный и изящный: пряди светлых волос прилипли ко лбу и маленькими бриллиантами с них капает дождь, глаза алые, цвета морских рифов, цвета свежей розы, цвета молодой крови. и эта молодая кровь льнет к окоченевшим пальцам. пустой взгляд направлен в горящие угольки: видимо, так и выглядит та необретенная Скарамуччей любовь.  «жалко. становлюсь жалким» — проносится в голове, огибая все яркие образы, созданные травкой и пошатанным ментальным здоровьем.  а у Кадзухи время поджимает и от невозможности помочь хрустальные слезы наворачиваются. без тени сомнений он снимает с себя атласный платок, накинутый поверх хаори и укутывает так крепко, как только может, напрочь угашенного юношу с синими волосами. сдерживает наивный всхлип и шепчет тому на ухо:  — ты только живи, слышишь?  скупая мужская слеза всё-таки катится по щеке, и бездна его знает, откуда она вообще тут взялась. Каэдэхара поднимается с дороги и удаляется в сторону дома. а Скарамучча горько ухмыляется собственной слабости и исчезнувшему видению, пытаясь разобрать в отголосках разума, что же ему шепнуло светило.