ВанЛав

Пока весь мир сходит с ума, у Изуку есть законные сорок минут на перерыв. Который он вполне логично тратит на то, чтобы упасть головой на колени своего любовника. Устало потянуться, поерзать лопатками, устраиваясь поудобнее под тихое смешливое гудение, перерастающее в ласковый смех, когда Изуку, наконец, находит нужное положение и закрывает глаза, не сдерживая счастливой улыбки. — Я скучал, — признается Изуку, не размыкая век. — Сколько у тебя времени? — Вполне достаточно, чтобы уложить тебя спать, — хихикает Киришима, и Изуку тут же начинает шебуршиться, бормоча про необходимость вернуться к патрулированию, и Киришима останавливает его беспокойство одним поцелуем в лоб. — Тише, тише. Все успеем. Изуку согласно вздыхает и щурит глаза, все-таки подглядывая. Он не помнит, когда успел влюбиться бесконечно и безоговорочно. Наверное, в те жуткие недели одиночества, когда он был один против злодеев и мира, поддерживаемый только командой Старателя, Ястреба и БэстДжинса. Но эту поддержку нельзя было назвать всеобъемлющей. Социальный, привязчивый Изуку мог сколько угодно ставить себе цели, стремиться и стараться — в минуты хрустального, хрупкого затишья, его мысли все равно возвращались к 1А классу. К звонкому смеху Очако. К ядовитым замечаниям Каччана. К активно жестикулирующему Ииде. Но все чаще и чаще мысли Изуку вились вокруг Киришимы. Вокруг его острозубой оптимистичной улыбки. Совсем бесхитростной. В воспоминаниях Изуку он, почему-то, всегда был взъерошенным, мокрым после тренировки и, что греха таить, с обнаженным торсом. Наверное, это просто было частью его геройского облика. Но Изуку грелся об облик Киришимы в мыслях не реже, чем о наставления Всемогущего, и к моменту возвращения в UA окончательно утвердился в собственных подозрениях. Незаметно для себя самого, незримо, но осязаемо, он влюбился. Изуку открывает глаза и тут встречает мягкий взгляд, в котором нет ничего, кроме пуховой перины заботы. — Эйджиро… Уголок губ Киришимы чуть поднимается в понимающей улыбке, и поцелуй через мгновение вымывает из головы Изуку любые отголоски тревоги. Время останавливается. Изуку усмехается сам себе: здесь всегда именно он инициатор близости. Но Киришима никогда не заставляет его озвучивать это полностью и бережет от неловких признаний, мгновенно ловит едва осмысленное разрешение и превращает его в действие. И сейчас, когда его загрубевшие пальцы со следами старых ожогов отщелкивают перчатки с запястий Изуку — это повод разомлеть и растаять. Хлопает дверь раздевалки, но Изуку не успевает дернуться. В коридоре, по ту ее сторону недовольные вопли Кацуки и требование всем съебаться нахуй, ибо занято. — Кажется, мы в долгу перед Баку-бро, — когда успели щелкнуть кнопки на шее? — Купишь ему шоколадку? — Страшно подумать, — бормочет Изуку, — с какими матами он вернет мне ее обратно. Это, конечно, преувеличение. Когда Каччан отказывался — по-настоящему отказывался — от подношений. Пальцы Киришимы скользят под плотную ткань комбинезона, и Изуку перестает об этом думать. Как и о том, сколько еще времени осталось до возвращения в патруль. Сейчас их двое, и воздух снова горячий и душный, и им нельзя надышаться в глубоких поцелуях, от которых звенит в голове. Вещи небрежно валяются на полу, и комбинезону, как всегда, достается. Попробуй стяни его аккуратно. Эйджиро в этом плане проще — спихнул свои свободные штаны на щиколотки и, считай, раздет. Их секс быстрый, немного торопливый — слишком много времени ушло на растяжку, которую Эйджиро не позволил Изуку пропустить. Наверное, это было лишним. Изуку мог бы немного перетерпеть. Впрочем, это Изуку так думает. Как думает порой, что мог бы поспать немного поменьше или не покупать себе лишнего. Эйджиро считает иначе. Гладкая серая скамейка забрызгана белесыми пятнами спермы и прозрачными каплями пота, и Изуку смотрит на них, словно загипнотизированный, пока губы Эйджиро рассыпают по его плечам умиротворяющие цветы покоя и радости. Глупо, но в груди в очередной раз, как всегда после оргазма, поднимается волна счастья и желания смеяться в голос. Изуку чувствует себя любимым. Оборачивается, соскальзывая с уже мягкого члена, ластится и целуется, бормоча всякие нежные глупости, от которых скулы Киришимы становятся такого же цвета как и его волосы. Скатывается в размышления, все такие же влюбленные и дурацкие, греется в улыбке и объятиях и совсем никуда не торопится.