— Жан, вы хорошо сегодня поработали. Можете идти отдыхать,– сказал мужчина, легко коснувшись его свободно ниспадающих на плечи волос, задевая их складками кружевного манжета.
– Как прикажете, месье. – слуга удалился из комнаты.
Мужчина медленными шагами направился к окну, мимо массивного письменного стола, заваленного бумагами, свитками и оструганными гусиными перьями. Он едва слышно прошёл вдоль высоких, до потолка, деревянных полок, уставленных книгами различной толщины, размера, цвета обложки, чтобы встать у стеклянной двери, выходящей на широкий балкон прямо над главным входом в особняк. Ему открылся прекрасный вид на ухоженную дорогу, ведущую к лестнице и входной двери; на парк, уже скинувший зимнюю стылость и готовящийся распуститься побегами молодых трав и цветов; на небольшой пруд справа от дороги, окружённый чётко остриженным кустарником-лабиринтом; на старинный мраморный фонтан со статуей, изображающей женщину в свободном одеянии с широкой чашей на голове. Этот умиротворяющий весенний пейзаж мягко оттеняло ясное, лазурное небо с лёгкими перьями белых облаков, быстро бегущих по нему. Створки балконной двери были чуть приоткрыты, и в душный, пропитанный запахом книжной пыли кабинет на втором этаже медленно просачивалась эссенция жизни — теплеющий весенний воздух, несущий не поддающиеся никакому описанию ароматы, и едва уловимое пение птиц — соловья и малиновки, обрадованных неожиданно начавшимся тёплым сезоном.
Он встал между тяжёлыми бархатными шторами, заслонив часть света, и дышал полной грудью этим воздухом, чуть прикрыв глаза; ресницы его слегка подрагивали от нарастающего внутри нетерпения. «Вечером. Сегодня вечером. Боже, как же я утомился ожиданием», — думал он, подставляя лицо ненавязчивым солнечным лучам. Силуэт его, несмотря на свободную сорочку и свободные холщовые бриджи, был подтянут и внешне спокоен. «Ненавижу суету и торопливость», — сквозило в его скупых, лениво-точных движениях. Но это была лишь видимость. Каждую секунду душа его наполнялась радостью предвкушения, и юноша позади него, сидящий за письменным столом и усердно выводящий буквы на тонкой бумаге, совершенно не отвлекал от приятных размышлений.
Слишком долго хозяин поместья был занят политическими делами и интригами при дворе, что предполагало постоянное нахождение в Париже и отсутствие какого-либо времени на личные увлечения и пристрастия. Почти на целый долгий месяц пришлось покинуть дом — такой уютный пригород, своего юного протеже и невинные аристократические радости в виде еженедельных тематических балов. О, от отсутствия последних он страдал больше всего! Конечно, в столице балов проводилось на порядок больше, и были они гораздо более изощрёнными и масштабными. Но… в них не было места таинственности и интимному уединению, не было места тонкой чувственности, к которой он так привык. Только калейдоскоп костюмов, нарядов, масок, блеск и игра освещения, громкая музыка, реки шампанского, неискренний хохот и низкие, животные инстинкты. Это и притягивало, и отпугивало тайного советника Её Величества по личным вопросам. Посетив бал в Париже единожды, он зарёкся повторно бывать там, просто потому, что предложенные варианты развития событий не принесли ему удовлетворения, сколько бы он ни потратил времени на поиск партнёра для воплощения своих фантазий. «Не та атмосфера. Слишком очевидно. Слишком грубо. Слишком примитивно», — повторял он про себя, вспоминая свой печальный опыт и разочарование от столичного бала. Он уже привык так легко находить и получать желаемое тут, в пригороде столицы, на неофициальных балах в поместье Шарлотты фон Трир, что месяц без своего любимого развлечения был для него тягостен и бесконечно долог. «Вечером, вечером…» — стучало хрустальным молоточком в голове, и, сам того не осознавая, мужчина начал улыбаться.
Вдруг кто-то постучал в дверь. Появилась копна взъерошенных черных волос (нагадує фанфік про хелену, хіхі).
– Месье Ростислав, я закончил отчёт.
– Жан, ты до безумия непоследователен, — мужчина, мягко улыбаясь, чуть отвернулся от окна, чтобы встретиться с ним взглядом. — Кажется, вчера ты клятвенно уверял меня, что теперь всегда будешь называть меня просто «Ростислав». И что я слышу?
Жан немного сконфузился.
– Простите… Ростислав, — запинаясь, сказал он. — Мне тяжело быстро перестать называть вас так, как я привык за эти годы. Но это не значит, что я пытаюсь расстроить вас, просто досадная привычка, прошу, не сердитесь, — он говорил очень уверенно, почти как с равным, именно этому учил его хозяин много лет, пытаясь искоренить в нём подсознательное желание подчиняться, угождать и, говоря хозяйскими словами, вылизывать задницу кому бы то ни было.
Достойный тон, — Ростислав одобрительно склонил голову, не переставая мягко улыбаться. — Постарайся привыкнуть как можно быстрее, Жан. Не то чтобы это обижало меня, но умение быстро адаптироваться к предложенным новым условиям пригодится тебе и в этой жизни, и в нашем с тобой общем деле. Мне нужен компаньон, который не будет ошибаться и путаться в обращениях, — он улыбнулся чуть шире, явно выделяя последнюю фразу.
– Я усвоил это, Ростислав. Могу я зачитать вам результаты из моего доклада?
Жан начал читать полученные результаты, следя за ровным и ясным звучанием своего голоса. Отчитывался он о средствах, уходящих на содержание поместья, с отдельно расписанными статьями трат и доходов, с множеством мелких уточнений и нюансов. Работа была всеобъемлющая, Жан трудился над отчётом почти неделю, но его наставник, Ростислав, был неумолим, присылая грозные письма из Парижа. Сейчас двадцатилетний юноша уже занимал должность камердинера и управляющего всем поместьем, и заботы обо всём, что могло понадобиться для привычной и налаженной жизни, лежали целиком на его плечах. Это как нельзя лучше оттачивало остроту мысли и ясность памяти, а необходимость всё подсчитывать и записывать, анализируя потребности и их изменение, прекрасно тренировала способность логически мыслить и делать выводы. За десять лет в этом доме Жан настолько изменился и усовершенствовался во всём, что касалось языков, чтения, логики, математики, светских бесед и даже теории интриг, что ни внешне, ни мыслями, ни душевной организацией уже давно не напоминал того забитого десятилетнего мальчишку с парижских улиц. И его мастером, наставником и примером во всех этих сферах был хозяин поместья — Ростислав фон де Фёрст.
Тот спас ему жизнь, предложив весь мир взамен жалкому бродяжничеству. Он ввёл его в свой дом, стал учить всему, что знал сам, и никогда не устанавливал границ в обсуждениях, так филигранно переходя с политической темы на тему высокой моды, что у Жана иногда кружилась голова от мастерски выстроенных речей хозяина. Ростислав учил его красиво ходить, одеваться согласно случаю, танцевать, двигаться «грациозно и гордо» или «томно, чуть лениво»; наставник был мастером во всём, что касалось создания образа, привлечения внимания, остроумной придворной игры на грани оскорблений и ненависти, но никогда и на чуть эту грань не переступающей. Даже внешне хозяин был ухожен и невыразимо прекрасен, притягателен в любой ситуации и одежде. Только сейчас Жан уже знал, насколько тяжёлый труд и долгая работа над собой за этим стояла, ведь он испытал его методы на себе.
Все это не было странным, ведь Ростислав фон де Фёрст был тайным советником Её Величества по личным вопросам. Он очень часто получал знаки внимания в таких количествах, что у Жана никак не укладывалось в голове — каким образом это возможно? Что нужно сделать, чтобы виконт разоряющегося рода отдавал его наставнику последние бриллиантовые украшения своей жены после встреч с ним, и Ростиславу приходилось снисходительно принимать их, потому что иначе виконт грозился расправиться с собой, не уезжая из поместья? Что он делал главному камердинеру из свиты наследника другого государства, когда тот приезжал с дипломатическим визитом, после чего все самые гнусные секреты и тайны венценосного правителя были в полном распоряжении Её Величества? За своё искусство обольщения, за умение вовремя выслушать и вовремя сказать то, что нужно, за умение читать людей, как открытые книги, когда надо, подчиняясь, а в других случаях удовлетворяя скрытую потребность в подчинении и подавлении, наставник получал мыслимые и немыслимые блага для себя, своего положения при дворе и тех, кто был ему дорог. И, конечно же, столько же ненависти, порицания и презрения от благородных представителей высшего света, которым не перепало от небесных сил даже малой толики его талантов. Многие бы отдали душу просто за то, чтобы избавиться от него. Или чтобы провести с ним хотя бы одну ночь.
***
Передумав в сотый раз эти мысли и дочитав вслух свой доклад о средствах и тратах в поместье, — наставник давно научил его разделять своё сознание, чтобы активная внутренняя жизнь и размышления не мешали внешним беседам и диалогам, если они не требовали полного участия, — Жан поднял голову на наставника, ожидая его критики. Но тот стоял лицом к окну, тоже думая о чём-то своём, и не реагировал.
– Ростислав? — Жан слегка повысил голос, чтобы вывести хозяина из оцепенения.
– Да? — заметил тот, наконец. — О, ты уже закончил? Прости, я немного отвлёкся. На улице такая чудесная погода, что тяжело заставить себя думать о деньгах. Половину я запомнил, а половину перечитаю позже… — Ростислав словно задумался на мгновение. — Скажи мне свой вердикт, как у нас обстоят дела, чтобы я мог планировать дальнейшие действия?
— У нас всё просто превосходно, Ростислав. Доходы много превышают расходы, даже когда вы тратите деньги незапланированно и под влиянием внешних факторов или своего настроения.
Наставник расхохотался, глядя на Жана, говорящего всё это с разумным и серьёзным видом.
– Боже, Жан, ты до сих пор не можешь простить мне те несколько маскарадных костюмов и маски, что привезли от портного пару дней назад? Не волнуйся, я буду пользоваться ими очень часто, так что это не «неразумные траты», это было необходимостью, — сказал он, улыбаясь своим мыслям. — И хочу предупредить тебя, что сегодня вечером оставлю вас с Маргарет и Полем одних, так как уеду по делам и не вернусь до утра, я думаю. Пригляди тут за всем, хорошо?
— Конечно, Ростислав. Вы собираетесь на бал к мадам фон Трир?
— Всё-то ты знаешь. Да, именно, — наставник отошёл от окна и, поставив руки на стол, слегка навис над ним. Его длинные чёрные волосы, собранные атласной лентой в чуть растрепавшийся хвост, лежали на правом плече, на белой ткани сорочки, оголяя с другой стороны чувственную линию шеи, челюсти и изящного уха.
***
Ростислав предвкушал. Всё его существо трепетало, а мышцы наливались нездоровым возбуждением. Экипаж уже ждал внизу, и он бросил последние оценивающие взгляды в огромное старинное зеркало напротив входной двери на безупречную чёрную классическую тройку, отороченную атласом, на белое кружевное жабо под шеей, сколотое аметистовой булавкой, на неприличного вида обтягивающие брюки, которые только-только должны были войти в моду в Париже, на шляпу-цилиндр и чёрную, расшитую стеклярусом атласную полумаску, завершающую образ, и понял, что снова неотразим. И что сегодня, наконец, его истосковавшаяся плоть успокоится на какое-то время. Что сегодня вечером всё будет так, как хочет он, а не так, как надо для службы. Сегодня вечером Ростислав планировал отдохнуть за весь тот нервный месяц, проведённый при дворе.
