Когда не осталось надежды.

Кольца сизого горьковатого дыма щекотали нос. Рабастан поморщился от тлетворного запаха и кончиками пальцев затушил подожженый конец. Идея спалить тут всё к хренам была привлекательна, что может быть поэтичнее, чем уничтожить дом вместе с его владельцами? Но не следует нарушать наследие. Темноту сгустившихся туч разрезала молния. Рабастан хотел раствориться сейчас в обволакивающих объятиях сырой осени, с шелестом сухой листвы под ногами кануть в бездну. Предчувствие было дерьмовым ― им не стоило сегодня сюда приходить, нужно было последовать совету Малфоя и затаиться. Выждать. Если Тёмный лорд здравствует (выцветшая метка противоречила этой мысли и глумилась над своим носителем) он сам призовёт их, а если он мёртв… То Рабастан бы не хотел встретиться с его оппонентом в последней дуэли. Он не был самоубийцей. Воздух вновь наполнился жалобным детским криком, натягивающим нервы до предела, тяжким грузом давящим на мозг. Почему он никак не заткнётся? Почему Родольфус или Беллатрикс не наложат силенцио на этого пухлого мальчонку, смотрящего на них во все свои огромные глаза? Зачем всё это?.. Сами Лонгботтомы то замолкали на неопределённый период, позволяя поверить, что скоро этот ад закончится и они смогут ни с чем вернуться домой, то голосили во всю глотку, окуная в геенну огненную. Они ничего не знали, ни один человек не способен выдержать каскад проклятий, разрушающий психику и тело, и продолжать при этом держать оборону. Беллатрикс это знала, он видел страх перед реальностью в её глазах, но всё равно продолжала бросать заклинание, остервенело, отчаянно, безысходно… Они пропали, все до единого пропали, и теперь как никогда это понимали. Лонгботтомов следует убить, чтобы они не смогли против них засвидетельствовать, и тогда… Что им тогда делать? Поджать хвосты да зализывать свои раны? Прежних их больше нет. Лестрейндж пятернёй зачесал волосы назад, руки дрожали, дрожали, мать твою! Он огляделся на дом. Пора возвращаться, перекур закончен. Но он задыхался и не мог сдвинуться с места, грудь раздирал надсадный смех обречённого или сумасшедшего. Он вдруг догадался, почему они отправились на самоубийственную миссию, почему их глаза горят мщением, почему Родольфус, Беллатрикс и Барти продолжают стоять на своём, не замечая очевидного, они хотят уйти. Уйти вслед за лордом, потому что не видят для себя иного исхода. Они умрут, умрут, умрут… Как ни крути умрут! И да, сделают это в бою, унеся с собой как можно больше врагов, потому что не могут покаянно сложить головы. Потому что иначе ― Азкабан, что хуже смерти. Они умрут. Сегодня. Какой славный вечер, какой сладкий воздух! Рабастан почти что с искренней улыбкой щелчком длинных пальцев призвал домового эльфа, смешного, качающего своими несуразно большими ушками домового эльфа, которого знал всю свою жизнь и на клочке пергаментра, трансфигурированного из оранжевого сухого листа, наскрябал прощальную записку. Да, она больше не хотела его видеть, он уважал это решение, но не мог не попрощаться. Дверь с глухим треском вылетала из петель, младший Лестрейндж обернулся через плечо, задрав бровь в немом вопросе. Барти, бледный и сломленный, глядел на него лихорадочно блестящими глазами и оглядывался по сторонам. ― Нам нужно уходить, скоро… ― Я знаю, ― полным безразличия голосом заверил Рабастан. ― Знаю. Как знает и то, что Родольфус и Беллатрикс отвергли предложение Крауча, а без них он не уйдёт. Никогда не уйдёт. Они его семья. ― Тёмный лорд жив, я знаю, я чувствую, ― как заведённый продолжал твердить он, потирая руки, ― мы должны… Рабастан уже не слушал. Всем телом вытянулся по струнке. В зарослях не освещаемого сада на заднем дворике прозвучали звуки трансгрессии. Медлить больше нельзя. Он обязан находиться рядом с Руди в их последние минуты жизни, иначе зачём всё это? Оттолкнув плечом Крауча, он влетел в фамильный дом Лонгботтомов и не догадываясь о том, что видел лучшего друга в последний раз, что первым умрёт не он. *** Он в аду или просто погребён заживо? Рабастан вжал лицо в колени и затрясся. Здесь не страшно продемонстрировать слабость ― здесь никого нет, только каменные стены, каменный пол, солома в углу да северный ветер пробирающий до самых костей. Мог ли он раньше предположить, что волосы могут мёрзнуть, что кашель может разрывать внутренности, а высокая температура плавить мозги? Он хотел умереть, но и этой возможности его лишили: всякий раз, как он был в долгожданных объятиях утешающей смерти, его выдёргивали обратно, заливали в глотку зелья, от которых блевать тянет, и оставляли трепыхаться в судорогах. Рабастан понятия не имел, сколько дней, недель, месяцев, лет прошло со дня заточения; время, проведённое здесь растянулось до вечности. Нетленную тишину нарушало лишь его сиплое дыхание, сердечный стук и шум непогоды за вырубленным в скале оконцем. Порой ему чудились наполненные болью крики товарищей по несчастью, порой ― хриплые напевы песен, но чаще всего по вискам и ушам бил лишь собственный голос, живущий, казалось бы, собственную сумасшедшую жизнь, он не понимал его, ненавидел ропотливый шёпот, втолковывающий гнусности и проклинающий всех подряд, он не принадлежал ему, он… Он сходит с ума. Да, стоит это признать. И Родольфуса рядом нет. Он даже не знает, жив ли старший брат, жива ли его жена ― или они оказались достаточно сильны для того, чтобы скинуть оковы и умереть. Рабастану нравилось думать, что он бы почувствовал их преждевременную гибель, что физическая боль стиснула бы его сердце в тиски в ту же минуту и раздавила сердечную мышцу. Он не мог, не мог остаться один. Пожалуйста, только не это… Он не вынесет больше… Лестрейндж почесал щёку, покрытую колючей щетиной, и пустым взглядом обвёл одиночную камеру. Откинулся спиной на импровизированную лежанку, пряча нос в грязную солому, вдыхая её прелый запах. Волны вибрации воздуха прозвучали над ухом, возбудили потоки магической энергии. Рабастан подскочил на месте, ощущая давно позабытое единство со своей сущностью, он захохотал в голос, наколдовав слабенький люмос, каким могучим он себя ощущал! Могучим и жалким от понимания, что достиг самого дна. Помутнённый взгляд коснулся светлячка, так показалось его сощуренным от извечной темноты карим глазам, но после он понял, какой промах допустил и шаткой, недоверчивой походкой направился к магическому вестнику. Чего ему бояться в самом-то деле? Он и смерть встретит как старого друга. Мнимый светлячок с негромким хлопком лопнул и освободил из-под себя высушенную ромашку. Новый смех, июльской жарой согретый, сотряс ледяную камеру. Лестрейндж точно утратил рассудок, теперь он в этом совсем не сомневался. Поддавшись бессилию, он рухнул на колени и поддался далёким воспоминаниям, подушечками обветренных пальцев оглаживая шероховатые лепестки. Каблуки ботинок безжалостно сминали нетронутую прежде зелёную траву. Рабастан не желал поддаваться страху ― это место было самым безопасным во всём мире, не считая дома. И, если уж на то пошло, то бояться следовало его, а не ему. Он чертовски хороший маг! Он кого угодно уложит на лопатки! Но воздух буквальным образом трещал от сконцентрированной в нём магии. Патриция хочет поиграть или попала в беду? Нахмурившись, младший Лестрейндж вытащил из рукава волшебную палочку, и сделал сосредоточенный шаг вперёд. Тут же рухнул оземь. Из носа, столкнувшегося с землёй, потекла струйка крови. Металлический вкус во рту показался почти что родным. Заливистый смех, раздавшийся сверху, приподнял уголки его губ вверх, как и вес опущенного сверху поджарого тела молодой женщины. ― Пат, ― язык ворочался с трудом. Тело Лестрейндж и вовсе перестал чувствовать. ― Здравствуй, ― тёплые губы мазнули по виску. Сжалившись, Патриция повернула ему голову вбок, позволив себя увидеть. Перекинутые через плечо рыжие волосы горели в ярком солнечном свете. Какой же она была красивой! ― И… Что… Означает… Такой… Радушный… Приём? ― Напоминаю тебе, что нельзя оставаться таким беспечным и впредь, ― хитро улыбнулась она. ― А ещё мне нравится видеть тебя под собой. Новая лучезарная ухмылка залила тело привычным жаром. Патриция заёрзала на нём, сползая на бёдра и разминая широкие плечи умелыми пальцами. ― Когда-нибудь твоя безалаберность тебя погубит. ― А тебя ― твоя болтливость, ― сделал ответный ход Рабастан и, вмиг сняв заклинание, поменял их местами, наваливаясь сверху. Сиреневое платье задралось, являя свету белоснежные бёдра. Рабастан, облизнувшись, провёл по правому бедру пальцами, щипая кожу. Сунув руку за пазуху, он извлёк изрядно помятый маленький букетик ромашек и с величественным видом подтолкнул их к Патриции. ― И что это? ― смешно поморщила носик она. ― Цветы. ― О, таким экстравагантным образом ты пытаешься мне намекнуть, что Лестрейнджи разорены? ― О, таким экстравагантным образом, ― передразнил её Рабастан, имитируя звонкий женский голосок, ― я пытаюсь заверить тебя в своей любви. Я сам их сегодня собрал. Для тебя. Тонкие пальцы стиснулись на стеблях. ― Миленько. Только почему ты смотришь на меня так, словно выкрал для меня яйцо дракона из-под лап матери? ― Потому что… Я сам их собрал? Он любил её смех, даже теперь любил, когда она смеялась над ним. ― О, любимый… Она пошевелилась под ним, разминая руки, в коих через долю мгновения оказалась волшебная палочка. Губы беззвучно зашевелились, и вот Рабастан вновь оказался снизу. Руки и ноги удерживали невидимые путы. Пальцы Патриции опустились на пряжку на его брюках, расстёгивая её и утягивая молнию вниз. Следом потянулось и нижнее бельё. Прохладный воздух запорхал над пахом. Мужчина задушено всхлипнул пробежавшейся по его члену нежной руке. Патриция не спешила к нему больше возвращаться, приступив к стройному ряду пуговиц на рубашке. Пухлые губы обхватили сосок на обнажившейся груди, обсасывая его как фруктовый лёд в летний зной. За шумом в ушах Лестрейндж не слышал звуков окружающего мира. Женщина вечность целую забавлялась с ним и не думая приступать к главному, пока всякий запас мужского терпения не иссяк, пока он, избавившись от магического давления, не перехватил контроль, не сжал талию большими руками и не перевернул возлюбленную на спину. Патриция улыбалась, когда Рабастан сдёргивал с неё элемент нижнего белья и нетерпеливыми пальцами исследовал пульсирующее от желания лоно; улыбалась, когда твёрдый член вошёл в неё по самые яйца; улыбалась, когда слизывала с головки члена солёную сперму, но опечалилась, уловив щемящий, полный невыраженной словами нежности и любви взгляд. Она примостила голову на его животе. ― Как тебе наш прощальный секс? ― как бы между прочим поинтересовалась она. ― Понравился? ― Прощальный на эту неделю? ― безмятежно улыбнулся он, перебирая шёлковые волосы. ― Прощальный на эту жизнь. Вероятнее всего. Я хочу перебраться в Южную Америку ― для начала, а после… После наведаться в Новую Зеландию или Африку, или…. Да куда угодно, лишь бы подальше от этой опостылевшей, погрязшей в бесчисленных законах и правилах, страны. Я хочу на свободу, милый. Опёршись на локоть, Рабастан вперил в неё немигающий, полный холодной ярости взгляд. ― Не выйдет, ― разжал он челюсти. ― Наши семьи уже договорились о бракосочетании, назначили дату и… И ты клялась, что любишь меня! ― Люблю, ― не стала отрицать очевидного Рейкпик. ― Но замуж за тебя выходить передумала. Не тогда, когда ты заклеймил себя несмываемыми чернилами, ― кончики пальцев с отвращением пробежались по чётким контурам метки. ― Как давно ты заделалась магглолюбцем? ― выплюнул он. ― Дорогой, я бы бросила тебя, даже вступи ты в Орден Феникса, ― безразлично оповестила его невеста. ― Война не для меня. Я хочу жить, а не существовать. Я не хочу становиться безвольной рабыней напыщенного мужчины с высоким эго и маленьким членом, полагаю, ― усмехнулась она устало. ― Иначе к чему ещё самоутверждаться кровавым образом? ― Послушай, Волдеморт ― величайший маг последних… ― Он диктатор. ― Нет! ― яростно замотал головой мужчина в отрицании. ― Если бы ты хоть раз услышала его, увидела!.. Он заботится о наших интересах! Он хочет восстановить величие прославленных семей и… ― Единственное, чего он хочет, это заполучить пешки на шахматную доску, чтобы в нужный момент ими пожертвовать. ― Ты не права, он… ― Я знаю, как сильно ты им восхищён, милый, знаю. Я знаю, что он красноречив, красив и убедителен, иначе он бы не стал тем, кем стал. Я знаю, что не пройдёт и десятилетия, как ты с головой утонешь во тьме, и я не хочу в тот момент находиться рядом с тобой. Потому что мне будет больно видеть то, кем ты стал, и вспоминать то, кем ты был. Поэтому я уезжаю. ― Лорд Рейкпик тебя не отпустит! Никогда не отпустит! Как и я! ― Что же, ты хотя бы красивый и милый, ― со снисходительностью в ласковом взоре она провела ладонью по растрёпанным смоляным волосам. ― Что ты имеешь в виду? ― То, что сообразительностью ты явно не отличаешься, дурачок, что же ещё? Я не спрашиваю разрешения, и я не стану печалиться, если меня вычеркнут из родословного древа. Прощай. ― Лорд Волдеморт велел мне пригласить тебя на званый ужин, он оценил твои способности по достоинству, он… ― тогда он правда думал, что это заставит её остаться. ― Спасибо за предупреждение, тогда я не буду затягивать с отъездом. Но она вернулась в Великобританию, чтобы отметить его падение. Рабастан видел её в зале суда ― он только её и видел, не вслушиваясь в показания трусливых волшебников, не оборачиваясь на старшего брата, не замечая ничего, кроме скорбного лица бывшей возлюбленной. Она получила письмо, и она тоже захотела проститься. А теперь он видит мираж. Патриция была хороша, но даже ей было не под силу отыскать брешь в защите Азкабана и отослать ему весточку. Что же, когда он окончательно свихнётся, его оставит и одиночество. Поскорее бы. Ромашка в его руках превратилась в открытку с оазисом в пустыне. Он перевернул фотокарточку, чтобы прочитать: «Знаешь, я ошиблась, когда назвала тебя дурачком. Ты не дурачок, ты величайший идиот вселенной!» Он прикрыл глаза и рассмеялся, искренне на этот раз. Сердце подпрыгнуло в груди. «P.S. Выгляни в окошко, принцесса.» Задержав дыхание, Лестрейндж с оставленной давно прытью подскочил к стене и подпрыгнул вверх, пальцами цепляясь за решётку. Серый горизонт разбивал мерцающий вдалеке огонёк. Он не один, больше нет. ― Нахер тебя, ― остервенело прорычал Рабастан, почувствовав сковавший его грудную клетку пронзительный холод, страх и отчаяние. ― Нахер тебя, ― он рукой, совершенно по-детски, глупо отмахнулся от заглянувшего на ужин демонтора, словно это и правда могло бы его отпугнуть. ― Нахер тебя, ― прошипел он, обхватываю пульсирующую болью голову и падая на пол. Ад. Кромешный ад. *** Рабастан ладонью закрыл зияющую в боку открытую рану и сполз по стене вниз, шипя от боли. Снова неудача. Волдеморт будет вне себя от гнева, осыпая сторонников проклятиями как из рога изобилия. И то, что сам повелитель присутствовал на задании, только отяжеляет степень вины участников в его глазах. Ни один свидетель его публичного поражения не уйдёт нетронутым. Родольфус едва не погиб сегодня. Рабастан видел, как метла брата на сумасшедшей скорости рухнула вниз, и Рабастан ничего не сделал, сам в то время отбиваясь от двух нападавших. Бессилие ― худшее из чувств. Теперь он мог только молиться Мерлину о Моргане о том, чтобы брат выкарабкался и мучиться неизвестностью. В Малфой-мэнор он не сунется, Тёмный лорд, пока не отошедший от вспышки ярости (в последнее время он практически всегда пребывал в таком настроение) и раздающий проклятия всем без разбору, убьёт его, не мешкая. Домой он не отправится по той же причине. Переждать бы где-нибудь, зализать раны. На ум шёл только один человек. Та, что красила годы безысходного ада редкими весточками, та, что рассталась с ним, но не предала. Рабастан задумчиво погладил ободок кольца. Если Патриция сняла своё, то хода к ней нет. Всё кончено так или иначе: он либо падёт от руки своего обезумевшего повелителя, либо от руки орденовца, либо навсегда затеряется в лабиринтах дороги, не отыскав выход, так к чему медлить, если последнее ― почти безболезненная смерть в отличие от двух других вариантов? Его никто не станет искать в случае неудачи. Родольфус настолько погряз в разветвлениях сознания, что едва помнит себя самого. Если он всё ещё жив, то скоро точно дойдёт до точки невозврата и добровольно шагнёт под аваду, лишь бы покончить с бесконечными страданиями и никто ему не помешает, потому что поймёт. Рабастан досчитал до десяти и прошептал знакомое с юности заклинание. Воронка закрутила его, передробила внутренности и выплюнула в чужой прихожей. Он палочку у виска сначала почувствовал, а после ласковые руки. ― Рабастан? ― удивлённый голос, ладонь, скользнувшая по торсу и задевшая липкое месиво. ― Ох, мать твою! ― Вы всегда были скверной леди, мисс Рейкпик, ― попытался пошутить он, но изо рта потянулась дорожка крови, заставившая женщину поморщиться. ― Ведь всё ещё мисс? ― Ненадолго. Стой здесь. Через пару минут ему в глотку насильно влили зелья из десятков бутылей, общим объёмом галлон не меньше. Морок мгновенно нашёл на него, мглистым туманом заволок голову, последние силы отнял. Лестрейндж беззащитным остался, полностью принадлежащим её воле. Был ли хоть миг в этой чёртовой жизни, когда он был по-настоящему свободен? Душой и телом? Рабастан открыл глаза. Он лежал на постели, укрытый по пояс и обнажённый, к его плечу осторожно прильнула женщина. Бок больше не болел, метка не обжигала, но слабость никуда не уходила. Ему казалось, что дай ему волю ― проспит вечность и при этом не выспится. ― Как ты себя чувствуешь? ― он был уверен, что ничем не выдал своего пробуждения, даже дыханием, но тем не менее она знала. Всегда знала. ― Как кусок дерьма. ― И пахнешь соответствующе, ― поморщилась рыжеволосая. ― Я обработала все твои раны. ― Она была у меня всего одна. ― Все, включая те, что ты оставил на попечение времени. А теперь прими ванну, приведи себя в порядок и проваливай, ― она села в кровати и окинула его холодным взглядом. ― Я не хочу, чтобы Адам тебя застал по возвращении. ― Кто такой, блять, Адам?! ― разъярился Рабастан, будто имел на это право. Имел, конечно, она носила его кольцо! ― Мой жених. Наверное. Я пока не дала ему конкретного ответа, но, думаю, он будет положительным, ― пожала плечами Патриция. ― Нет нужды ревновать. Иногда у нас нет права выбора и приходится плыть по течению, а он… Он хороший. Иди искупайся и побрейся, ты выглядишь как непальский йети, матерью клянусь, зарос буквально… Везде. И от тебя смердит гниющим телом, как от шакала, пролежавшего под палящим солнцем четверо суток. Мне было противно к тебе прикасаться. ― Но ты прикасалась. ― Я боялась, что иначе ты умрёшь. ― Тебе бы выдали орден за это! ― гордо подёрнул плечами представитель древней фамилии. ― Но я предпочту заполучить живого тебя, ― взвесив все за и против, она наклонилась и прижалась к его щеке коротким поцелуем. ― Уходи, прошу тебя. Но сначала ― в душ! ― Ты пойдёшь со мной? Кто-то же должен присмотреть, чтобы я не утонул, а то столько усилий ― и все пойдут прахом. Патриция улыбнулась, совсем как прежде, наблюдая за осторожно приподнимающимся мужчиной. ― Никакого секса, сразу говорю. ― Не думаю, что у меня сейчас в состоянии встать, ― хмыкнул мужчины, откидывая длинные волосы назад. И правда зарос. ― Но учту! Патриция нырнула к нему в ванну прямо в нижнем белье, снимать которое отказалась при любых условиях, спиной прижимаясь к груди Рабастана, к его величайшей радости. Он недооценил ресурсы собственного тела, которое робко отозвалось на близость красивой женщины. Руки мужчины неспешно скользили по плавным изгибам Патриции, он не отказал себе в удовольствии в последний раз насладиться округлостью груди, идеально ложащейся в раскрытые ладони, погладить шёлк бёдер, пощекотать пальчики на ногах, запах её почувствовать ― всю её, утраченную, хотя бы пальцами. И она льнула к нему так, словно тоже желала проститься, запомнить, очистить. *** ― Ты позволяешь ей слишком много, ― сжав челюсти, процедил Рабастан брату. ― Над тобой смеются ― не за спиной, в глаза! Заставь почитать себя, а не… Сам знаешь кого! Я бы никогда не позволил своей женщине так себя вести, никогда! Она позорит нас! Неужели в тебе не осталось ни капли гордости? ― Она пытается соответствовать ожиданиям своего повелителя, как и все мы, вот и всё. ― На кону стоит фамильная честь! Покажи, кто в доме мужчина! ― В чьём доме? ― устало уточнил Родольфус, он едва переваривал слова. Только пришёл час финальной битвы, а он уже чувствовал себя мёртвым. А он уже молил о смерти, желая обрести покой, но будучи слишком гордым для того, чтобы признаться в допущенных в юности ошибках и попытаться их исправить или добровольно уйти из жизни. ― В нашем, ― продолжал стоять на своём Рабастан. После встречи с Патрицией его сила будто восстала из пепла, он мог и хотел сражаться, доказать себе, что не всё кончено, что они и правда сражаются за светлое будущее. ― Нашего больше ничего нет. Мы живём на благо Тёмному лорду, мы отдадим всё во служение его величеству. Рабастан закрыл глаза. Брат совершенно прав. В этом месте и свои мысли надо держать под контролем. ― И сегодня наши деяния окупятся, ― залихватски ухмыльнулся он и встретил в родных глазах напротив лишь отторжение, гнев, ярость. Родольфус широкими шагами закружил по комнате, как хищник заметался, прежде чем брата схватить за воротник мантии. ― Проваливай. Проваливай отсюда, пока можешь, ― голос прежним стал, словно не было долгих лет, словно они снова мальчишками носятся по коридорам фамильного дома, а отец одним своим строгим взглядом усмиряет ретивых сыновей, смирению и манерам их учит, но любит, любит, любит. ― Ему сейчас не до тебя. Он… Он не заметит, уйди ты! Ты не должен здесь быть! Ты должен спастись и продолжить фамильную ветвь! Со мной всё кончено, точно кончено, но ты, Рабастан, ты… ― Замолчи, ― попросил он, ― замолчи, ― отшвырнул тело брата к двери, ― тебе не стоит этого говорить. ― Мы умрём все сегодня или в Азкабан вернёмся, я чувствую это! Я, блять, чувствую, ― снова заметался он, натыкаясь на мебель, но не замечая того. ― И сделаем это вместе, как и всегда. ― Не на этот раз. ― Я не оставлю тебя, ― голос не колебался, так же, как и чувства. ― Никогда не оставлю, если ты ещё не понял. ― К сожалению, понял. ― Я ― Лестрейндж, а Лестрейнджи не бегут как помоечные крысы! Они не предают. ― Я знаю, знаю, ― тихо повторил Родольфус и привлёк брата в объятия, крепкие, отчаянные. Рабастан слышал, как колотится сердце напротив, отбивает сумасшедший ритм, ему не по себе стало. Они не обнимались целых… Ох, да они не обнимались никогда! Какого чёрта происходит? ― Патриция всё ещё тебе дорога? Не отвечай, сам знаю. Она примет тебя, если ты всё сделаешь правильно, она сама так сказала, примет, тебя ждёт целая жизнь впереди! ― как заведённый шептал он на ухо. ― Какого драккла… ― Прости, брат, ― в карих глазах, так сильно похожих не его, промелькнуло сожаление. ― Империо… *** ― Он созывает нас, нам пора в бой! ― Беллатрикс ворвалась в комнату, разрушая тихий мир двух братьев. Она улыбалась так воодушевлённо и жизнерадостно, что фальши было не почувствовать. Почти не почувствовать. Кислота, прожёгшая ей нутро, отдалась и Родольфусу. Полный магический брак, организованный их родителями, связь эмоциональная и физическая, беспрерывная, оглушающая, отвратительная связь, благодаря которой они словно вывернуты наизнанку друг перед другом. Лестрейндж улыбнулся ей под стать. ― Славно. Полный надежды взгляд отрикошетил на неё, и слов не надо. Беллатрикс улыбнулась младшему брату супруга ― жёстко и ядовито, она и себе не осмелилась бы признаться сейчас, как отчаянно ему завидует. Она верна Тёмному лорду, верна, но интересы семьи превыше всего, а он ― семья, какая-никакая, но семья. ― Выиграем мы или проиграем, ― произнесла она крамольную вероятность дрогнувшим голосом, ― но я желаю тебе удачи. Прощай. ― Что? ― Рабастан удивлённо распахнул глаза, что-то чужеродное билось в его мозгу, отвоёвывало контроль. ― Лови, ― она бросила ему монету, и он поймал, когда не хотел ловить, когда хотел идти с ними всем своим сердцем. Тихий хлопок трансгрессии разбил воздух. Они знали, что это была их последняя встреча. Они шли к концу или к новому началу, но только вперёд. ― Где она? ― Уэльс. Но завтра они будут на другом конце света. ― Ты думаешь… Рабастан не вернётся? ― Если только ты не напортачил с заклинанием.