Путь сквозь туман и дым

В шлемах Безупречные все на одно лицо. Да и имена у них схожие, сразу и не разберешь, кто ведет тебя под руки — Мышиный хвост или Земляная Крыса. Хотя вряд ли от рождения их звали изысканнее. Первые лет пятнадцать своей жизни он мечтал носить другое имя. Джону всегда казалось несправедливым, что бастардов зовут одинаково, как будто они друг другу родня. А повзрослев, он приметил, что даже знатное имя ничего не значит. По крайней мере не здесь, не на Севере. Тебя будут судить не по имени твоего дома, а по твоим поступкам. И тогда мысль о Дозоре укрепилась в нем как единственный выход. Когда король Станис предложил ему зваться законным Старком, Джон не ощутил ничего — ни надежды, ни теплоты. И отказался легко, без сожаления. Титул лорда-командующего — единственный, который он хотел бы носить с гордостью, но не преуспел. Может быть, дети чувствуют что-то такое, что становится недоступно взрослым? Не зря ведь Брану открылись тайны Трёхглазого Ворона именно в отрочестве. Мог ли он тогда по-настоящему ощущать, что собственное имя ему и вправду не принадлежит? Джону искренне хочется смеяться, когда он думает о своем настоящем происхождении. Высокородные лорды чего-то не поделили — власть, турнирный приз, женщину, а расплачиваться приходится простаку Сноу, чья жизнь теперь перевернута с ног на голову. И всё-таки, он благодарен за правду. Не первая горькая пилюля, которую он проглотит и останется в порядке. В какой-то момент живых Таргариенов, оказывается, было в два раза больше, чем все думали: по двое на Юге и на Севере. По прошествию стольких невзгод ему сложно вспомнить, что он на самом деле ощущал к старику мейстеру. Тянуло ли его к Эймону, как к родной крови? Тот приходился ему не то двоюродным дедом, не то внучатым племянником… Джон запутался, его не заставляли заучивать историю и родословные, как Робба. Не всё ли равно? Однако душу греет, что даже живи он с рождения под красно-черными знамёнами, его семья всё равно была бы связана с Дозором. “Даже Рейгар… Даже мой отец не возлег ни с кем из женщин своей семьи”, — проносится мысль. И тот же внутренний голос подсказывает: “Но любил двоих”. Джон обдумывает это, глядя, как капли обгоняют друг друга на мшистой стене камеры. Какое соблазнительное оправдание! Обмануться, выставить собственные пороки унаследованной натурой. Найти лазейку в собственной совести — и жить дальше, самостоятельно выбрав сторону, какой упала его монета. Но он не воспитывался в королевской семье и не был обучен интриговать. Он поражен изворотливостью ума, которую проявляет, например, Бес. Сам же Джон не сложнее куска угля. Его голос разума — северный ветер, его трезвость мысли — ледяная стена. Но даже Стену, стоявшую тысячи лет, расплавил драконий огонь. *** Если Санса Старк и изучила какое-то из искусств в совершенстве, так это искусство ждать. Именно в долгом ожидании поются самые нежные песни, вышиваются самые прекрасные цветы. И как только одно ожидание для нее заканчивается, начинается другое. Ещё невыносимей прежнего. Она заранее боится, каким оно будет в следующий раз — тяжелее этого она вряд ли вынесет. Серый Червь знает общий язык, но с ней разговаривать отказывается, и ей ничего не известно о том, что будет. Арья снова куда-то пропала, только боги знают, чем она теперь принялась заниматься. Вспомнив о сухих, как пергамент, масках в ее сумке, Санса передергивает плечами. Бран не запирает двери — справедливости ради, и дверей-то в уцелевших покоях Красного замка не осталось, но он ей не помощник. Именно он, а не Арья, вселяет в нее наибольший ужас, как будто ей снова четыре и Старая Нэн впервые рассказывает самую страшную из своих историй. Из братьев он больше всего похож на мать. Когда он был еще крошкой, Санса пыталась нарядить его в рубашечку с рюшами и качать в игрушечной колыбельке, словно куклу, до того он был мил. На его красивом, холодном лице она видит не только отражение покойной матушки, но и глаза глубокого старика. А чаще и глаз не разглядеть: их затягивает рыбьей белёсой плёнкой, и тогда до Брана не дозваться. Сансе не к кому пойти. Вместо того, чтобы горевать, она чинит одежду, вытряхивает от пыли подушки и тюфяки. Это и есть ожидание: наполнять сегодняшний день только тем, что является залогом наступления дня будущего. Работы немного, ведь покидать замок в ожидании суда отказались всего несколько человек. Её не пугает количество трупов, наводняющих сам замок и Гавань. Она научилась допускать в сознание только что, что захочет сама, дисциплинировала разум и выдрессировала слух и зрение за те пару недель в Винтерфелле, к которым всё время мысленно возвращается по ночам. Иначе было не выжить. Как, как ей было выжить?.. — Ваш брат преклонил колено по своей воле, леди Санса, — у Давоса вид нахохлившегося ворона. Она поняла всё за миг до того, как старик произнёс: — Надо сказать, он действительно влюблён. Попомните моё слово, леди, если эта пара выиграет войну, никому не дано править лучше. Ей стоило усилий удержать голос чистым и прозрачным, когда она благодарила сира Давоса за новости. В минуты отчаяния она проклинает не армию мертвецов, не Джона и даже не саму себя. Она проклинает попутный ветер, который дул в паруса и нёс чёрные вести на чёрных крыльях. Джон уже почти отправился к Стене, но получил в один день сразу три письма. Из Чёрного замка сообщили, что разрозненные обрывки сведений от разведчиков наконец-то складываются: до того, как Король Ночи подступит к Стене, пройдет не меньше пары лун. А два остальных послания подходили друг к другу, как славно выкроенные левая и правая штанина. Драконье стекло — и Драконья королева. Если бы та задержалась с прибытием хотя бы ненадолго... Санса помнит, как долго не могла отпустить его из постели тем утром, словно понимала, что это в последний раз. Льнула к нему обнаженными бедрами и мягкой грудью, шептала что-то сладкое в раковину уха… Они были счастливы, несмотря на то, что расставались. Спустя несколько дней в Винтерфелле объявилась Арья — Санса и не думала, что ещё способна на такую радость. А за ней и Бран вернулся домой. И даже новость, которую он с собой принёс, не могла лишить Сансу счастья. Даже наоборот, теперь тень сомнения, витавшая подле нее с самой Битвы Бастардов, наконец стала таять. Есть вопросы, на которые ответа не найти, сколько ни бейся. Ни один мейстер из Цитадели не поможет ей, но чтобы ожидание не превратилось в трясину, Сансе нужно занимать ум. Ведь рано или поздно суд свершится, и тогда нужно будет двигаться дальше. Она уверена, что Джону сохранят жизнь, ведь если бы Безупречные хотели отомстить за свою королеву, то кто бы помешал им? Но она, очевидно, дала им достойные уроки правления, и Серый Червь поклялся, что не будет мешать правосудию. “Ведь моя королева когда-то поступила со мной справедливо”, — отрезал он и отдал несколько коротких приказов на рокочущем языке. Какой же будет эта жизнь? Она ничего не может знать наверняка, но клянётся ни единым словом не возвращаться к тому, что прошло. Ей нужен Джон, её Джон, тот, которого она провожала на Драконий камень, который обещал вернуться к ней и сделать её своей королевой, зачать северного принца в её чреве и отогнать саму смерть от их порога. Всё, что случилось потом, для неё — лишь череда событий, которые нужно переждать до конца. И она ждёт. *** — Конечно, она королева, и обращаться с ней нужно соответствующе. Говорят, она потрясает воображение. Только когда увидите её, не забывайте, что и вы — король, — посоветовал ему Давос, когда они еще даже не бросили якорь на Драконьем камне. Робеть перед красивыми девушками Джон так и не разучился. То ли это Дозор так влияет на мужчин, то ли он слишком близко к сердцу принял свою долю бастарда когда-то. Но даже с Сансой, даже когда она лежала рядом с ним без одежды или выстанывала его имя, он мог внезапно почувствовать смущение. Что и говорить, Дейенерис поразила его при первой встрече. Он даже разозлился на эту исключительно женскую уловку — отвлекать внимание от дела причёской и нарядом. Однако дело всё же было сделано. И именно сейчас, среди сырости и пепла, когда древняя магия больше не будоражит, ему нетрудно вспомнить, как. Всё решила не красота. Джон ясно помнит, как бродил по скалам и взморью, мысленно собирая аргументы для следующего королевского спора, и прислушивался к незнакомому шуму. А потом увидел на горизонте Рейегаля — и дух захватило, как от падения с лошади навзничь. Заныло в груди, отозвалось глубокой тоской. Так когда-то горело сердце от новости о казни отца, и потом — в тронном зале, под фиалковым взглядом. Когда он впервые прикоснулся к драконьей чешуе, то почувствовал, как неизбывная тоска отступает. Так он когда-то обретал силы, зарываясь в шерсть Призрака. Но однажды оседлав это огнедышащее существо, Джон потрясенно признался себе, что не чувствовал себя таким целым никогда, даже в самые яркие мгновения любви или боя. Как будто рожден лишь для этого мига полёта, и ничего больше не могло быть таким же важным. Жажда лететь без устали, цепляясь за чешуйчатую шею, посетила его после этого лишь однажды… Такой же ошеломляющий толчок под ребрами, словно изнутри протягивается незримая нить, Джон ощутил в пещерах Драконьего камня. Не в тот миг, когда получил от Дейенерис согласие стать союзниками, а как только впервые спустился глубже под эту древнюю землю. Раньше он боялся чувств, которых не мог объяснить: трепет у чардрева, холодок в поджилках при виде восстающих вихтов… Но здесь, на этой земле он был спокоен — хоть думал, что уже потерял покой и проживёт настороже каждый свой час. Близость драконов (и их матери) вызывала в нем азарт, радостное тепло внутри, уверенность в том, что он всё делает правильно. “Вот как Санса, должно быть, чувствует себя в Винтерфелле”, — допускает он теперь, обдумывая, и разрешает себе посмаковать мысли о ней несколько томительных мгновений. Тогда, в пещерах он не спросил Дейенерис, ощущает ли она ту же силу, потому что не мог найти слов, чтобы описать. Вместо этого он попробовал на вкус её губы — не задумываясь ни о чем, повинуясь импульсу и огню… Джон всё ещё держит образ Сансы под веками — и думает, что поначалу ему нравилось быть с Дени. С ней не нужно было размышлять об уместности чувств или терзаться, а просто идти на зов горячей крови, пьянеть и отметать все преграды. Но любить… В той страсти не было любви, только кипящие пузыри желания и магия валирийского острова. Когда Дейенерис касалась его языка своим, когда прижимала его к стене пещеры и тянула за шнуровку бриджей, он боялся только одного. Что вулкан, на котором стоит Драконий камень, пробудится от их дыхания. *** Однажды она возвращается в свою комнату и обнаруживает там Брана. Его глаза живее обычного, но ни один мускул в лице не дрожит, когда она входит. — У тебя есть вопросы. У меня нет ответов, — это не то, чего бы Сансе хотелось, но Бран ничего не делает без намерения. — Спроси меня, а я спрошу тебя. Ответы каждый ищет сам. Санса начинает с самого важного: — Теперь, когда драконов нет рядом с нами, он станет прежним? — Дракон был рядом всю твою жизнь. Ты станешь прежней без него? — Нет, — ей не надо переспрашивать, что брат имеет в виду. Вопросов слишком много: — В нём что-то изменилось на Драконьем Камне. Почему? Или всё это из-за близости драконов? У каждого Таргариена особая связь с ними… Дрогона никто больше не видел — что же теперь будет с Джоном?.. — Ты пролила кровь в Винтерфелле. Ты страдала там. Что ты чувствуешь, когда ступаешь по замку, где Старки рождались и умирали тысячи лет подряд? Она хочет сказать, что Винтерфелл не сделал с ней того же, что Камень сделал с Джоном. Но потом вспоминает, как в самые тяжкие минуты ей достаточно было просто сморгнуть слезу — и увидеть, словно наяву, как Робб машет деревянным мечом, или Арья убегает с её любимой куклой, или как отец выносит на руках новорожденного Рикона. Вспоминает, что однажды подошла к распахнутому окну, почти готовая сброситься, и вдруг ветер ясно принес ей отзвуки рыданий матери у постели Брана. Её убаюкивало журчание воды в стенах даже в дни, когда казалось, что надежды нет, как и сна. А в день свадьбы двери ее опочивальни разбухли от влажного воздуха и не открывались — пришлось вызывать плотника, чтобы подрубить их и выпустить невесту. Она никогда не боялась вернуться туда, даже если башни были разрушены, а воздух пропитан гарью. Даже если Леди больше не было с ней. — Дело не в драконах? Тогда почему он… Почему он любил её, даже когда вернулся с Камня? Бран молчит, и она сначала ждёт, а затем обдумывает собственные слова. Джон преклонил колено перед Дейенерис и признал своей королевой, отдал ей Север. Но отдал ли он ей себя? Санса вспоминает, как всё было, когда процессия въехала в ворота. Необычно легкую походку Джона, и его уверенные, но формальные объятия, и поцелуй в лоб во дворе Винтерфелла. И как спустя несколько вечеров, не выдержав, она сама пришла к нему, чтобы обнаружить, что он мертвецки пьян и удивительно весел. “Ты не видела мои сапоги, с-Санса?.. Я должен отвести ее в пещеру, мою королеву… Иначе мне не победить, понимаешь?! Да, в пещеру! В пекло Долгую Ночь!” С ним творилось неладное, и Санса знает, что любовь выглядит не так. Так выглядит болезнь. Много часов она провела тогда в богороще, впервые после возвращения на Север обретая возможность молиться. — Она говорила мне, что в этом нет её вины. Что Джон сделал выбор сам, и ещё что-то о драконах и полевых зверях… Почему он не вернулся ко мне, Бран? — Сансе так нужен ответ, а в горле будто насыпан песок. — Всё на свете рождается в лоне матери. Человек рождается в крови, а дракон — ещё и в огне. Ты дракон или человек? Эта загадка дается Сансе одновременно легко и мучительно. О, она совершенно точно родилась в крови, и сейчас как никогда чувствует себя новорожденной в этом мире. Ей никогда не понять, что именно знает Бран и как ей использовать это, но размышляет вслух: — Ты хочешь сказать, что он должен был пройти ещё и это рождение… О боги, сколько же раз ему умирать и рождаться! На этот вопрос ей не ответит даже Бран. — Скажи, их… связь. Это было нужно для победы — или для его жизни? — Мертвецу нужна жизнь. Живому нужна победа. Он мертв или жив? “Он жив, жив!” — хочется закричать. Она знает, что сама оживила его по-настоящему, когда прикоснулась к шраму под сердцем вечность назад, в холодном шатре. А после, в Винтерфелле, он сделал живой и её. — Спроси в последний раз, — Бран кладет руки на колёса своего кресла. — Как мне исцелить его теперь, после того, что он сделал? — Ты открыла собачьи клетки. Как тебе удалось исцелиться? И для Сансы всё становится до смешного ясно. О, она просто должна любить его — во что бы то ни стало, прощая и принимая всё в этом невероятно сложном клубке их чувств, обязанностей, болей и надежд. Если он ей позволит. *** По вечерам камеру не освещает ни один отблеск, поскольку Безупречные не тратят факелы зря. Похоже, что и движения они экономят — тут уже много дней было поразительно тихо, только легко шуршит сквозняк. Сколько поколений Старков сидели в этих темницах? Джон думает об отце. Да, плевать на родословные, Нед Старк — единственный, кого он хочет считать отцом. Если бы история повернулась иначе, Джон узнал бы все семейные тайны от него, а не от Брана. Это потрясло бы его не меньше. Но, по крайней мере, он мог бы спросить, какой была его мать. Что она любила, о чем тревожилась? Раньше ему было проще разобраться в себе: всё, что похоже на Старков — от отца, что нельзя узнать — от матери. Сейчас он думает, что ни одно из своих качеств не может связать с родными. Значит, они все только его. Узнав тайну своего рождения, он стал еще более одинок, чем был. Как ни старайся, это позабыть невозможно — разом всё, чему он верил, рухнуло. Безжизненное лицо Брана, перевёрнутая, недоверчивая улыбка Арьи… Он боялся взглянуть на Сансу в ту минуту. То, что открылось в видениях, в книгах Цитадели, обрушило на него ужас. Как будто законность происхождения не просто дала ему имя, но и определила место в мире. Джон больше не мог считать себя кем-то на грани земель, фамилий, положений, даже самой жизни, ему нечем было оправдываться, до утра охраняя дыхание сестры в его постели. Хотя право на это он утратил еще раньше. На краткий миг даже пришло облегчение — будучи Эйгоном, он мог надеяться, что Санса больше не захочет его, что это отвратит её навсегда. Но найти в себе сил, чтобы убедиться, он не смог. Не после того, как снова не выполнил ни единого из своих обещаний. ..Всё, что он считал наваждением, стало отступать ещё в пути, на корабле. Прислонившись спиной к решетке, глядя в узенькое окно под потолком, он понимает, что горечь, которую он впервые ощутил тогда, — это вкус пепла. В глотке горчит до сих пор, от дыма и золы, витающих в воздухе Королевской Гавани. И чудится, что хлопья пепла всё еще осыпаются, кружат над ним, как застенный колючий снег. А тогда его качало в крошечной каюте, мутило и почти что выворачивало — болью, раскаянием, непониманием и страхом. Чем дальше они отплывали от Драконьего Камня в море, тем меньше волновалась его кровь. Исчезал пылкий азарт, разум снова обретал возможность стройно мыслить. Так однажды к нему возвращалось зрение после выжигающей зрачки посмертной темноты. И оба раза, выныривая из чёрного тумана, растерянный, первое, что он воображает — она. Санса. Но королева всё ещё была близко, по-прежнему улыбалась и пахла пряностями, и говорила с акцентом, которого он раньше не слышал, и вся была словно воплотившимся обещанием победы. Головокружение не унималось, только не рядом с ней. Однако теперь он снова вернул себе контроль хотя бы над поступками — и больше не прикасался к Дейенерис. Вернуться в Винтерфелл с ней казалось несложным, пока он не встретился глазами с Сансой. На миг него будто содрали ватный капюшон: звуки, запахи, чувства прорвались к нему с удвоенной силой. Джон вспомнил, как это — любить её, дышать её морозным, северным молчанием, греть её руки осторожно. И, боги, как же он испугался, когда всё это поспешило снова скрыться за странной горячечной пеленой! Он был здесь и одновременно так далеко отсюда, и последним ярким пятном, до которого он мог достать, оставалось воспоминание о жадных руках королевы на его теле. Видеть Сансу ежедневно, говорить с ней о делах, даже возвращать себе прохладу, просто думая о ней, было невыносимо. Собственное предательство подтачивало его и заставляло искать силы рядом с другой. Сколько раз он предпочитал общество королевы? Сколько раз не смог справиться с собой и бросал ей вслед долгие взгляды? Чем больше он поддавался, тем больше хотел продолжать. В конце концов Джон не выдержал и безобразно напился. На следующий день Бран созвал их на разговор: чтобы это ни значило, но лихорадка вскоре отступила. И вовремя: Джона ждала битва. Удерживая меч в скользких от крови пальцах, рубя, убегая, отдавая приказы, он не терял мысли о ней. Санса стоит в полумраке шатра в ореоле медных отсветов. Санса раскидывает ноги на серебристых мехах. Санса бросается ему на шею во дворе Чёрного замка. Санса целует его впервые. Санса просит его вернуться к ней… И это обещание он сдержал, чего бы это не стоило. Стал бы он биться так озверело, если бы знал, что случится — что он сам сделает — потом? Джон слишком долго пробыл в тишине, поэтому каждый звук он слышит издалека, будто чует. Кто-то идет сюда по подземелью, и даже хорошо, если всё вскоре закончится. Но шаги стихают, а воспоминания возвращаются. Да, потом его ждало короткое ликование — и требовательные слова Дейенерис (от них уже не кружилась голова), лепестки её губ, к которым он не притронулся, холодное равнодушие на много лиг пути. Всё это закончилось хлопьями пепла, засыпавшего растерзанный город. И кровью королевы, которую он пролил на этот пепел. *** Суд оказался закрытым. Как и заседание лордов королевства. За Север должен был говорить Бран, хотя скорее он мог бы за него промолчать. Сансу разрывало от бессилия, но что-то внутри подсказывало ей не перечить и не рваться за закрытые двери. Терпение — вот её добродетель уже много дней. “Вернись ко мне, вернись ко мне”, — повторяет она сейчас, едва шевеля губами, пока стук в дверь не прерывает её уединение. — Король Брандон просит вас проследовать к нему, леди Старк, — сообщает ей чей-то оруженосец. И она следует, стараясь сохранить силы и не удивляться слишком сильно. — Брандон Увечный, первый своего имени, король андалов… — среди титулов она не слышит слова “Старк”, и это вторая стрела в ее сердце. Первая — это тот, кто эти титулы оглашает. Чёртов Бес, ухитрившийся не просто не пострадать, но ещё и остаться при власти. Но она мысленно отмечает, что вместе с Браном они любопытная пара правителей. С неизменным выражением лица Бран сообщает ей: — Арья не вернется на Север, — и это третья стрела. Трёх достаточно, о боги… Но он продолжает: — В Винтерфелле должен сидеть Старк. Санса Старк из Винтерфелла, я назначаю тебя Хранительницей Севера. Твоя власть простирается от Чёрного замка до рва Кейлин. Правь мудро. Десница поглаживает бороду и делает знак, чтобы коляску короля увезли. Ей требуется немало сил, чтобы не выкрикнуть раньше времени ни одного из вопросов, теснящихся в голове. Они сидят за столом, и молчание повисает между бывшими супругами, как, бывало, случалось в их первые дни вместе. Наконец он собирается с силами: — Леди Старк… Санса. Лорды великих домов Вестероса избрали вашего брата королём. Власть и сила, которую он имеет, будут служить ему на благо справедливости. Также было решено, что после его смерти трон будет наследоваться согласно родословной. То есть вами. А после вас — вашими детьми или леди Арьей Старк, или ее детьми… Он сжимает и разжимает пальцы несколько раз, прежде чем продолжить. — Безупречные не принимали участия в совете. Они останутся в столице, пока не смогут уплыть на Наат. Сейчас все имеющиеся в распоряжении короны корабли совершают плавание в Эссос, чтобы вернуть дотракийцев обратно. Так пожелал их кхал. Она закрывает глаза, чтобы вернуть себе контроль. Ланнистер всегда любил поговорить, а ей нужна информация, вся информация, которую можно получить. Но, чёрт возьми, она начинает терять терпение, пока слушает о всех принятых советом решениях и назначениях. — Санса, — он зовёт её по имени почти с отцовской нежностью. — Теперь взгляните на меня, и слушайте. Король не распорядился прямо насчет, кхм, Джона Сноу. И никто из лордов не интересовался его судьбой. Однако… Я бы сказал, что король Брандон ясно выразился насчет того, как именно он собирается править государством. — И как же? — Она не может позволить себе ещё одной долгой паузы. — “Своими руками”. Полагаю, это наделяет его десницу некоторыми правами, не находите? — Мужчина улыбается, и улыбка освещает его глаза. Так он улыбался ей в крипте Винтерфелла и это был знак надежды. Но он выглядит обеспокоенным, когда вдруг спрашивает: — Вы сможете его любить? — О, Бран не зря выбрал в десницы именно вас, Бес! — Она так легко выходит из себя, будто все недели ожидания разом встали ей поперек горла. — Вы оба искусно задаёте вопросы. Когда она вскакивает, стул отлетает на добрый фут. Стремительно, как почуявшая добычу волчица, она пересекает зал, чтобы остановиться в дверях и глубоко вдохнуть. Он достоин этого — хотя бы этого, и Санса впервые произносит: — Тирион… Спасибо. *** Вглядываясь в линию между водой и небом, в отблески заката, он думает о землях, которые лежат там, далеко. И ничего не чувствует. Его не манят ни Старая Валирия, ни Эссос. Даже Драконий Камень в Узком море больше не имеет над ним силы, хоть и принадлежит ему теперь по праву, и Джону совсем не хочется разгадывать эту загадку. Единственное, от чего его сердце трепещет — воспоминания о снеге на башнях Винтерфелла. Но путь туда заказан. Вчера Бес пришел к нему с новостями — и ключом от темницы. Итак, всё разрешилось, однако покидать столицу ему пока не позволили. И вот он стоит у берега, наблюдая, как волны рябят вдали, и снова думает о Сансе. Мысли горчат, но он больше не чувствует гари на языке. Его голова светла, а зрение остро. Возможно, однажды он даже сможет смириться со своими грехами и пороками, за которые ответственен только сам. Рядом с ней всё было бы проще, но теперь, когда он знает, каково это — любить её, Джон не сможет быть просто северным лордом. Уехать, уплыть подальше отсюда, убраться за море и наконец-то узнать, кто он есть. Вот что нужно сделать. Осталось только найти силы и решиться. Джон словно проваливается по колено в песок, когда Санса вдруг подходит сзади и кладет ладонь ему на плечо. Стоит только повернуться — и ни решимости, ни плана больше нет. От нее пахнет свежестью, а в глазах — ни капли грусти, взгляд так нежен, что щемит под ребрами. Он благодарит всех богов за этот прощальный подарок. Даже когда его глаза закроются навсегда, далеко в чужих землях, он вспомнит этот миг. Говорил ли он ей хоть раз, как сильно любит?.. Это — покой. В её глазах, в медных волосах, что шевелит ветер с моря, в тепле её пальцев, во вздымающейся от дыхания груди. Он вспоминает ещё одно обещание, которое он дал самому себе — Санса будет жить. Вина на нём, и он согласен, что предавал, лгал и убивал ради этого. Но даже с болью, даже с растоптанным сердцем — она жива. А значит, нет цены, которую бы он не заплатил. Шёпот так похож на шум моря, и сначала он не может разобрать слов. Тогда Санса повторяет: — Я с тобой, Джон. Навсегда, слышишь? Ты вернулся ко мне, и ты мой. Её рука взлетает и зарывается в его растрепанные волосы. А Джон едва дышит, не в силах поверить, что это взаправду. Слова обжигают ему губы, но он должен, должен произнести: — Я люблю тебя, я так сильно люблю тебя… Санса вытирает слезу с его щеки. — Нам пора домой, — говорит она. И Джон не спорит, только просит задержаться на мгновение. Ему нужно запомнить, как она касается его, лаская, как её волосы сияют в закатном солнце. Он вспомнит это, когда будет укрывать Сансу своим плащом в богороще Винтерфелла.