belonging

      утренние лучи, даже не подозревая о той суматохе, что произошла ранее ночью, пробиваются сквозь стекла окон в колючее помещение книжного магазинчика, разрезают на молекулы вселенную Кроули, что стоит напротив них с самым болезненным выражением лица, которое только может быть у ангела. от Азирафеля больше не исходит того света, которое, как Кроули всегда казалось, можно пощупать — только тревожный холодный туман напряжения, проникающий в зазорины между атомами, из которых сделана Кроули; оседающий там льдинками-тревожностями.       их ангел так хочет вернуться в отчий дом, Кроули буквально чувствует горящее желание в чужих глазах — хотя казалось бы, это его глаза должны гореть адским пламенем изврата и таинственного совращения. но почему-то Кроули чувствует себя так, словно совращают ее — впервые за вечность. на их языках еще остался остаток этой горечи и желания — не взаимного: у Кроули — быть вместе, словно бы ничего не менялось, у Азирафеля — поменять мир, исправить систему, сделать что-то великое… неужели он не понимает, что самое великое — это любовь, что может быт между ними? Кроули облизывается, собирая остатки чужой слюны, и отводит мокрый взгляд. он упирается в книги Джейн Остин. 
 — if you really love me, you'll come with me, — Кроули замечает в чужом тоне что-то неизвестное и чужое. он звучит неправильно — Азирафель ведь эфирный (зефирный), мягкий, его голос — надломленная сахарная вата, растекается на язык, и от него совсем немного, как от крупинок сахара, колет мочки ушей румянцем. Кроули вновь переводит на того взгляд, и почти теряет дар речи, словно пойманный за шкодью человеческий ребенок — кончики ушей дергаются от ужаса. — i've never said i loved you, — гласные застревают в горле, сворачиваются в клубок страха и обиды. словно на его вопросы ему вновь ответили слишком жестоко. — you just did.       это конец. почему-то об этом Кроули не думал, когда хватал Азирафеля за грудки: это действие казалось столь единственно-правильным сейчас, в рассветных лучах и утренней суматохе Сохо, едва слышной за окном. отличное утро, чтобы провести его вдвоем, разделить бутылку вина в тихом зале их любимого ресторана… может даже не одну — но уже потом, в стенах этого книжного магазинчика… а не чувствовать себя использованной чешуей змея, которую тот отбросил во время линьки за ненадобностью. почему-то Кроули не думали, что голос ее ангела неожиданно, спустя шесть тысяч лет начнет звучать так — жестоко, холодно, таинственно; не думал, что из всех вещей, что делал Кроули, именно поцелуй станет «признанием».       они замирают посреди книжного магазина, словно подвешенные на ниточки тряпичные куколки. Кроули чувствует, как в лопатки впиваются иглы, как сквозь кожу скользит льняная проволока. она тянет ее вверх, до судорог оттягивает паутинку нервов так, что отдает в самые колени — те предательски подкашиваются. вот-вот — и кончик иглы просекает тот самый комок в горле, позволяя множеству новорожденных паучков-тревожностей разбежаться по его эфемерным венам. они душат их своим множеством, в горле становится щекотно, словно бы он вот-вот истерически засмеется или заплачет — от щекотки, конечно же. Кроули вновь поднимает взгляд, боясь града слез. челюсть, словно перетянутая этой самой нитью, сжимается в плотную линию — неверняка его зубы слиплись так крепко, что похожи на очередной шов черепа. — i belong to heaven. so did you once, — Кроули чувствует мягкую ладонь на своем плече, там, где почти заканчивается одежда и начинается влажная от холодного пота кожа. от этого прикосновения растекается волна новых паучишек-тревожностей, заставляя кулаки сжаться в попытке передавить их всех разом. пересиливая себя, Кроули смотрит в чужие глаза. те отвечают ему такой же мольбой, но также снисходительностью. сменил тактику, ха? — i now belong to you and you only, — он выдыхает отчаянно, словно никогда больше не сможет дышать, если сейчас их оттолкнут — опять. — i need you. i need your help and your… guidance, — голос Азирафеля начинает звучать почти отчаянно, его брови болезненно надламываются, словно бы он тоже чувствует натяжение нити. — actually, you're only one i've ever looked up for, — он выдыхает так же, как Кроули мгновением назад — словно это должны были быть его последние его слова перед полным уничтожением. — you brought this upon me, upon us. and now i need you more than ever, — господи, как будто это Азирафель здесь вот-вот заплачет! — … as i said, i belong to you already. you're welcome to do as you please, — во взгляде, более не обращенным на Азирафеля — смирение и покой. не будет вина, не будет рассвета, не будет книжного магазина — пусть будет хотя бы то, что от них осталось. хотя, кажется, от Кроули не осталось уже ничего.

***

      Азирафель хорошо вписывается на новой должности — по крайней мере, так думает сам Азирафель. Кроули же, будучи самым близким к новому верховному ангелу, замечает все изменения со стороны, остальные воспринимают это как должное, — как еще должен вести себя верховный ангел небес? — практически не смотрят на него, как никогда и не смотрели. но Кроули не может оторвать взгляда от Азирафеля с того самого дня, как прибыла на небеса. он знает, как на нее смотрят остальные — демон с соблазнительно-золотыми глазами, в неподобающей черной одежде, словно настоящая тень следующий за верховным ангелом, куда бы тот ни пошел… Кроули привыкли привлекать внимание, и пусть сейчас ей важно внимание лишь одного-единственного ангела на всей Божьей земле, старых привычек не переменить. чего не скажешь об Азирафеле, чьи привычки и поведение делают кульбит, заставляя сердце Кроули каждый раз падать в пятки. все — некогда поистине — ангельские жесты и движения превращаются из услужливо-мягких, гладких, обтекаемых — как сам Азирафель — в сучливо-влаственные, дерзкие — слова, мысли, идеи. первое, что замечает Кроули — Азирафель одергивает его физически, периодически властно хватая за рукав или даже локоть. каждый раз кожа демона тлеет это прикосновение еще несколько минут, растекается синяками спустя время — лишь иногда, оправдывает она. после, конечно, идет тон голоса — еще с первого дня от его звука у Кроули подкашивалось что-то под позвоночником, сжималось в тревожную гвоздику и стрекотало о небесной опасности, как стрекотало их нутро перед свержением. вдали от человечества Азирафель становится пренебрежительнее к их жизням и судьбам, и это пугает Кроули больше всего. но он, как архангельская правая рука, не имеет права возражать. по правде сказать, Кроули не имеет права даже здесь находиться — и потому словно бы все еще боится, что их низвергнет во второй раз любовь всего его существования и нынешняя причина существовать в принципе.       Азирафель беззаботно всех этих изменений не замечает так же, как беззаботно теряет себя в коротких моментах — многие ангелы, в самом деле, гораздо глупее их обоих, и потому неисполнительны. для существа, столь много времени проведшего подле демонического отродья, позволительно злиться на их непоследовательность. Кроули тоже нередко раздражались и раздражается на очередных ангелят ранга тридцать пять и ниже, но по большому счету ей не остаётся ничего, кроме как привыкать к новой реальности. иногда он обманывает себя, что этой обязательно показательной грубостью (не грубее дозволенного, конечно) его ангел заботится об их терпении в первую очередь; иногда Кроули обманывает себя, что все еще на равных со своим ангелом за кулисами происходящего.       Кроули подсаживается к своему ангелу на белый, совсем не мягкий как им обоим бы хотелось диван, подгибает одно колено под себя. в их руке — два широких бокала с красным вином. очень хотелось пролить его на эту раздражающе-белую ткань, привнести немного жестокости красного и неопрятного в этот офис показательной праведности и пластикового льда. — you're different now, angel, — осмеливается, наконец, отметить Кроули. в его голосе — ни грамма страха или опасения, а рука дрожит будто бы лишь из-за тяжести полных сосудов в ней. Азирафель переводит на него уставший взгляд, забирая из рук лишний бокал с вином — не замечает дрожи. когда тот прикрывает глаза, смакуя алкоголь на языке, Кроули отчетливо видит почти осязаемую усталость, что залегла под его веками, осела напряженным облачком под ресницами, и, коря себя, радуется, что лишь ему позволительно замечать подобные детали. не сказать, что другие в принципе этого хотели, но даже если так: сколь они ни вглядывайся, не заметили бы. никто на всех небесах. — but i'm still an angel, right? — Азирафель усмехается, щелкая остатками вина на языке. Кроули на секунду теряется, задерживая взгляд на движении чужих губ, на том, как те растекаются в довольную самим собой улыбку. — yes. and i'm still a demon, — повседневно усмехается та, словно не происходит ничего необычного. — oh no, Crowlеy. you're my belonging.       Кроули тянет хищную улыбку, показывая клыки — словно бы ничего не смущает его в этом властном тоне. они оба смеются, допивая бокал вина, словно бы ничего не смущает их обоих в этой напряженной улыбке. Кроули про себя подмечает с нежностью, когда ангел вновь отворачивается, но уже к огромному окну: волосы у Азирафеля отрасли с их отбытия с земли. сколько же времени они здесь провели, раз даже чудом замедленный рост волос дал о себе знать? Кроули забывает о бокале вина в руке, невольно задумавшись; она даже почти тянет руку к белым локонам. им позволено касаться верховного ангела, но он не пользуется своей привилегией слишком часто, словно боится, что эта картинка перед ней распылится на миллиард молекул света. сейчас Кроули все же позволяет себе вольность и заправляет чужую белесую прядь за ухо, пальцем скользя вдоль ее роста — невольно (желанно) задевая мочку уха. ангел перехватывает чужое прикосновение, смотрит угрожающе и предупредительно, словно даже ради такого жеста Кроули должен был попросить разрешения. демон даже пугается на секунду, замирает, как змея в спячке — и смотрит своими желтыми глазами, не моргая. они давно перестали носить очки в присутствии их ангела, так что эта необходимая защита сейчас просто лежит на спинке дивана, как забытая вещица. Кроули едва успевает сглотнуть, когда Азирафель снимает с лица эту показательную холодность, заканчивая с ними играться, обнимает пальцами его ладонь и подносит костяшки к своим губам. Кроули едва не давится слюной, что только что сглотнула, подбирается всем телом — капля кровавой жидкости все-таки падает между ними на диван, а Кроули не может ничего сказать — их рот будто все еще зашит проволокой. — that's how you do it, dear.       скулы колет сладкий сахар, жидкий сироп растекается в горле, стекает к желудку, обращаясь там в кристальных бабочек.

***

      они предотвращают очередной апокалипсис, который сейчас, вдали от земли, совсем не кажется таким важным, — Кроули даже сомневается, что это не настольная игра. они объединяют небеса и ад каким-то дурацким соглашением о перемирии, чтобы в конце концов они могли-… Кроули переводит все такой же золотой взгляд на своего ангела, полный одновременно тревоги, облегчения и надежды. вот сейчас настало время того самого несовершенного завтрака, не так ли? вот сейчас они будут вместе без всех этих масок и должностей? только они вдвоем и мир вокруг них, ангел и демон, любящие друг друга.       Азирафель благосклонно ему улыбается, отсылая последнего ангелочка пренебрежительным взмахом ладони. трон, что когда то казался ему большим и неуместным, сейчас обтекает его величием и гордыней, принимает его силуэт как часть себя самого. демон, памятуя об их давней «шутке», встает перед ангелом на колено, склоняя голову — ее зубы растеклись в белесую хищную улыбку, немного неровную, но от этого не кажущуюся менее настоящей. сердце в груди разрывается на куски от боли осознания.       возможно, дело было в том, что Азирафель никогда не любил Кроули; возможно, воспринимал их как должное; возможно, не позволял себе подобные мысли в принципе. это осознание выжигает сахар из желудка, оставляя черную гарь, и демону впервые больно от огня, но не впервые - от этого огня. Азирафель удовлетворенно хмыкает над ним, и Кроули поднимает глаза — по довольному взгляду ангела можно понять, как ему нравится картина пресмыкающегося демона. этот взгляд лучше любой похвалы показывает его расположение. возможно, Азирафель никогда не любил их. Кроули это не беспокоило до тех пор, пока тот на него смотрел, так смотрел. — there only two of us left now, — голос верховного ангела звучит многообещающе, искушающе, благосклонно. он облокачивается пухлой щекой на кулак. ответившее кольцо на мизинце все равно врезается в глаза, еще больше нагоняя на мысль о его величии. — yes. we're free, — Кроули выдыхает почти с облегчением, радуясь звучанию ангельского голоса. он подается вперед, словно хочет услышать каждый вздох, словно бы тянется к чужому прикосновению — к похвале за проделанную работу. но Азирафель, перебивая его жест, сам обнимает его подбородок пальцами, лишая воли в этом жесте вовсе. он самостоятельно притягивает Кроули к себе, чтобы лучше разглядеть их лицо — и та послушно ведется. — yes, i definitely am free, but what's about you, it's…       Кроули наконец разглядывает все оттенки его улыбки и взгляда, и от резкого испуга осознания пытается найти опору в чем угодно — от безысходности хватается за ноги верховного ангела, подобно утопающему, едва выше чужих икр; словно боится упасть обратно на землю. словно, если он этого не сделает, спустится по этой нещадной лестнице, ведущей к пьедесталу, словно бы его спустит это самая по-жестокому нежная рука в самую преисподнюю. голень врезается в угол ступеньки, другая ступня начинает ныть от вывернутого положения. спустя еще мгновение в глазах проскальзывает иной страх: неужели его ангел оставит их здесь, на небесах, а сам спустится на землю? но проходит несколько моментов мучительного испуга, а Азирафель остаётся на своем месте. как и Кроули остаётся в ногах своего ангела, словно преданный пес, правая рука; весь в чужом распоряжении, он в трепетном ожидании он ждет вердикта небес. — you should stay by my side, don't you?       у Кроули занимает несколько долгих секунд, чтобы ответить. чужой вельветовый взгляд гипнотизирует — демон смотрит почти мечтательно, зачарованно. он сглатывает слюну — не то нервную, не то голодную, прежде чем, наконец, ответить: — and i will, angel. навеки вечные. аминь.