***
Кроули вернулся к бесцельному брожению по книжному магазину. Азирафаэль не возражал. Скорее — пассивно поддерживал. Немного зловещее присутствие Кроули отлично работало как репеллент от покупателей, так что Кроули примерно бродил. Иногда он делал чай. Иногда он читал обзоры на рестораны в газетах и планировал ужины. Иногда он практиковался в дартсе на пыльной доске, обнаруженной им в неопределённой секции, которая — если судить по наполнению полок — могла бы с одинаковой легкостью сойти как за геологию, так и за чародейство. Но большую часть времени он просто бродил. То тут, то там он ловил на себе взгляд Азирафаэля — всё ещё невероятно. Прошло шесть тысяч лет, а они до сих пор почему-то не устали смотреть друг на друга. Страннее этого было, пожалуй, то, что они обнаружили целый новый язык из взглядов, которых раньше не было. Выжидательный чаще всего означал, что Азирафаэль хотел, чтобы Кроули поставил чайник. Был ещё бесовской «я поверить не могу, чем мы занимались прошлой ночью». И ещё один, взгляд, которым Азирафаэль одаривал Кроули незадолго до того, как зацепиться двумя пальцами за его ремень и утащить за секцию путешествий. Несмотря на усилия Азирафаэля, покупателя всё-таки принесло с улицы. Молодой мужчина — тесные джинсы, дурацкие татуировки, вонь вейпа со вкусом жвачки — какое-то время обретался среди книг Шеймуса Хинни. Азирафаэль, с головой ушедший в «Декамерон», нацепил на лицо выражение, свойственное торговцам старыми книгами, и источал слабое раздражение вкупе с иссушающим презрением к тому, что покупатель мог принести на стойку кассы. Из долгого опыта Кроули понимал, как это работало. Независимо от редкости или интереса или непонятности книги, Азирафаэль встречал покупательский выбор с одинаковой долей презрения, даже если бы кто-нибудь решил подойти к нему с «Пятьюдесятью оттенками серого». Кроули, только что заваривший чай, подплыл к тому месту, где сидел Азирафаэль. Молодой человек окинул Кроули взглядом. Азирафаэль, излучавший презрение на большей частоте, чем обычно, собственнически положил руку на зад Кроули. — Вы ищете что-то конкретное? — поинтересовался он бесконечно скучающим голосом. — Просто… просто смотрю, — сказал покупатель и выскочил за дверь. Кроули моргнул, благодарный, что очки хотя бы скрывают его изумление. — Это что было такое? — Что было? — Ты схватил меня за задницу. — Он уже заходил сюда, — сказал Азирафаэль. — Смотрел на тебя. И я подумал, что пришло время сообщить ему, что ты мой парень. Кроули перекинул ноги через Азирафаэля и оседлал его бёдра. — Парень? — Да. Я думаю. В смысле, так… так тебя называли другие люди в прошлом. Кто же ещё? — Я не парень, — сказал Кроули. — Мне уже больше шести тысяч лет. — И мне тоже. Что ещё я мог сказать? «Пожалуйста, прекратите облизывать взглядом это шеститысячелетнее создание с вихлястыми бёдрами и в тёмных очках. Он мой». — Меня устраивает, и не пойми меня неправильно, мне понравилось хватание за задницу, — Кроули, усевшийся на коленях Азирафаэля, как танцор из тех джентльменских клубов, где никто не танцует гавот, снял очки. — Ну и та штука с парнем, в общем, тоже, раз уж мы заговорили об этом, — губы Азирафаэля были горячими от выпитого чая. Кроули обхватил руками светлые кудряшки и удержал его рядом, проникая языком в теплые глубины чужого рта. — Хочешь ненадолго перестать притворяться, что продаешь книги? — А? — Хочешь пойти наверх и заставить меня кончить? Азирафаэль со сползшими на нос очками облизал губы. — Соблазнительно. — Нет. Соблазнение — это намёк. Я не намекаю. Я сижу у тебя на коленях, — Кроули поёрзал. — Чем ты вообще занят? — Новым переводом «Декамерона», — сказал Азирафаэль. — Серьёзно? — Да, — Азирафаэль снял очки, уже начавшие запотевать. — Я давно уже хотел это сделать, но всё не было времени. Разве ты не хотел заняться чем-нибудь? — Ну, хотел. Есть одна идея с сахарным… — Сиропом. Да, я помню, как сильно тебе хочется этого. Но не говори мне, что ты хотел этого уже несколько веков, потому что тогда ещё даже бутылок таких не изобрели. Кроули переместил свой вес и разлёгся на краю стола перед Азирафаэлем. — Конечно, хотел, — сказал он. — Если подумать, то было много вещей, которые я бы делал вместо того, чтобы делать то, что я должен был делать. Но знаешь, что странно? — Ты не помнишь ни одну из них? — Ага. Именно. Просто чистый лист. — Да, это одна из опасностей пенсии, как мне известно, — сказал Азирафаэль. — А мы на… пенсии? — Я думаю, это вероятно. Давай по-честному, с нас уже немного песок сыпется. — Нет, на хуй это, — сказал Кроули, поднимаясь со стола и принимаясь ходить. — Я не на пенсии. Я… отдыхаю. Я не настолько старый, — он прошёл мимо пятнистого георгианского зеркала и беспокойно заглянул в него, прикасаясь к коже под подбородком. — Я же нормально выгляжу? — Больше двух тысяч тебе не дашь, дорогой, — Кроули показал ему средний палец. Азирафаэль только улыбнулся. — Важно поддерживать разум в тонусе, — сказал ангел, переворачивая страницу. — Находить новые хобби. — Какие? Секс? — Ну да. Но я уверен, что есть много интересных дел, — он указал рукой на книги. — Ты мог бы читать. — Не-а. Я не читаю книг. — Почему нет? — Не знаю. Никогда… не было времени. — Теперь есть, — сказал Азирафаэль. — Попробуй. Я пробовал новое, например, сон. Яростное совокупление. — И у тебя они очень хорошо получаются, — сказал Кроули, рассеянно рассматривая корешки книг. «L’Art de la Cuisine Francaise». Блёклая искра, похожая на вдохновение, промелькнула в его разуме, но быстро оказалась задушена надеждой на то, что он сможет убедить Азирафаэля подняться наверх ради — если не яростного, то хотя бы энергичного — совокупления. Но Азирафаэль уже натянул очки и блаженно улыбался, глядя на страницы одного из нескольких томов перед ним. В горле Кроули образовался странный комок. Что, если мы слишком разные? Мысль снова явилась в его сознании, и на этот раз — с подкреплением: Что, если это не сработает? и Что, если только что я обрёк единственные значимые отношения на верную катастрофу? Кроули тряхнул головой, как только что вымытая собака, снова выполз из секции кулинарии и добрался до стола. — Ладно, — сказал он, беря книгу. — Что это? — Это Боккаччо. Тебе понравится. Она очень смешная. — Я люблю смешные. — Знаю, что любишь, — сказал Азирафаэль. — Тебе, конечно, нравится телевидение, но… Кроули застонал. — Прошу, не говори мне ту замученную бородатую фразу о том, что книги лучше телека, потому что у собственного воображения нет границ. — Я не собирался. Я хотел сказать, что это лучше телевидения, потому что демоны не смогут появиться на экране и начать рассказывать о том, как они собираются отскоблить твоё лицо от черепа. — Ты прав, — ну конечно, он прав. — Материальное. Кроули взял книгу.***
Таким образом, они начали читать в постели. После того, как «Декамерон» оказался таким смешным, как и обещалось, Кроули пришлось признать, что в четырнадцатом веке всё же было что-то хорошее. Лучше было только совершенное удовольствие Азирафаэля из-за того, что Кроули разделил его интерес, и Кроули нырнул в Данте и поплескался в водах Петрарки, пока стопка книг с его стороны кровати почти не сравнялась со стопкой Азирафаэля. Почему-то его продолжало тянуть в кулинарную секцию, возможно, его преследовал призрак собственной обширной, пустой, дорогой кухни, в которой ни разу не готовили еду. Пока Азирафаэль мурлыкал над своим средневековым итальянским, Кроули раздумывал над неприятными случаями с желатином прошлого века или пробирался через обширные работы Карема. Иногда они оставались полностью одетыми, как давно женатые супруги. Иногда, как сегодня, Азирафаэль — абсолютно голый, только в очках — лежал, вытянувшись на животе, согнув ноги в коленях. Коробка шоколадных конфет лежала на кровати между ними. Азирафаэль купил её для Кроули, и тот всё ещё не до конца был уверен, что делать с этим жестом. Он покупал ангелу шоколад и раньше, но он так много времени гонялся за Азирафаэлем, что ему и в голову не приходило, что он может развернуться и погнаться за ним тоже. Азирафаэль посмотрел на карточку, которая шла с шоколадом. — Вишня в киршвассере, — сказал он. — Это твой любимый? — А что? Ты хочешь? — Нет. Если ты хочешь. — О, не надо, — сказал Кроули. — Иначе мы втянемся в бесконечный спор о том, кто хочет, а кто нет. Просто ешь чёртов шоколад. Азирафаэль не ел. — Съешь, — сказал Кроули, слегка проводя по ямочкам над ягодицами. — Нет. — Ешь. — Нет. Тебе нравятся конфеты с ликёром. Знаю, что нравятся. — Тогда зачем спрашивал? — Я хотел быть вежливым. Кроули лёг на подушки и потёр переносицу. Азирафаэль снова взял карточку. — Апельсиновый крем, — сказал он. — Забирай, — сказал Кроули, дернувшись. — Терпеть их не могу. Это ваши проделки, я знаю. Азирафаэль обернулся через плечо. — Неправда, — сказал он, выглядя искренне уязвлённо. — Неужели? Я всегда думал, что апельсиновый крем прямиком из Рая. Тошнотворно сладкий и даже отдалённо не знакомый с хорошим вкусом. — Совершенно точно нет. Я всегда думал, что они ваши. — Если бы, — сказал Кроули. — Я демон, а не полное чудовище, — он злобно посмотрел на конфету с апельсиновым кремом. Она превратилась в вишню в киршвассере, и он её съел, удивляясь, почему раньше это не приходило ему в голову. Он протянул руку к «Радости приготовления пищи» и открыл книгу. Из неё выпал сложенный лист бумаги. Кроули сразу же его узнал. На такой же кремовой бумаге Азирафаэль делал заметки. Если ангел слышал, как Кроули развернул лист, то не подал вида. Он продолжал читать, покачивая ногами в воздухе. Кроули моргнул несколько раз, пытаясь сфокусироваться на тексте. Осветительные приборы затряслись, и Азирафаэль поднял голову. — Кроули? Кроули снова моргнул. — Ты что… — у него кружилась голова. — Ты что, написал мне чёртов сонет? — Да, — Азирафаэль сел. — Я сделал что-то не так? — Нет. Нет. — Прости. Я не думал, что он вызовет у тебя столько эмоций, — он вытер щёки Кроули ладонями. Кровать задрожала. — Дыши глубже. Вот так. Отпусти. Мы же не хотим обесточить всю Северную линию на неделю. Снова. — Всё нормально, — сказал Кроули, успокаиваясь. — Я в порядке. — Ты уверен? — Ага. — Бедный мой. У тебя много чувств, да? — Так бывает, когда мне пишут сонеты на ёбаном средневековом итальянском, — сказал Кроули, восхищаясь рифмовкой. — Петрарковский сонет. — Я правильно сделал? Я всё ещё привыкаю к… ухаживаниям. — Ухаживаниям? — Да, — простодушно ответил Азирафаэль. — Я думаю, что я занимаюсь этим. Знаю, ты делаешь это намного дольше меня, и у тебя получается гораздо лучше… — Ангел, если у тебя получится лучше, нам придётся переехать во Внешнюю Монголию. Навсегда. — Я знаю, это глупо. Я даже не такой хороший поэт, но мне кажется, иногда любовь может быть немного глупой. Это ведь не только термосы святой воды и отважные побеги от гильотины. — Можешь глупить сколько влезет. Я совсем не против. На следующий день Кроули, всё ещё чувствуя некую дрожь, оставил ангела спать и ушёл в свою квартиру на Мэйфере, хотя бы чтобы убедиться в её сохранности. Жестоко травмированные растения коллективно совершили суицид. Пыль осела на сияющих стеклянных столешницах и на дорогой стереосистеме. Он ходил из комнаты в комнату, собирая мёртвые растения, проходя мимо всех сентиментально-ценных вещей, которые накопились за несколько веков: подлинник Леонардо, сомнительные ангелы, статуя из разбомбленной во время «Блица» церкви. Он заглянул в спальню, где оставил кровать незаправленной, торопясь вернуться в Их Кровать. Белое перо, сброшенное в мгновение почти сейсмически-опасной страсти, лежало на модном, угольно-чёрном ковре. Кроули сел на кровать и спрятал лицо в простынях, ища ароматы чая, антикварных книг и тёплой, мягкой ангельской плоти, но, конечно, их давно уже не было. Снова он подумал об Азирафаэле — напряжённом и напуганном на неудобном, дорогом диване. Наконец он понял, что за чувство преследовало его так долго: смущение, стыд. Такое неразбавленное отвращение, которое приходит, когда тот, кто знает вас — по-настоящему знает — ловит на притворстве. Вся квартира — сплошное притворство. Среди вещей, которые действительно что-то значили для него, большая часть просто напоминала об Азирафаэле. Чувствуя лёгкую тошноту, Кроули пошёл на кухню. Это место привыкло к его отсутствию, и всё, что в холодильнике могло испортиться, давно превратилось в научный проект. Живот крутило. Кроули извлёк несколько бутылок хорошего шампанского и решил забрать их домой. Домой? Внезапно ему очень понадобилось выпить. Он открыл одну из бутылок, и дружелюбный звук штопора раздался в холодной, пустой квартире громко и издевательски. Это место всегда было таким бесцветным? — Нормально, — сказал он вслух. — Просто без растений всё выглядит по-другому. Будет лучше, когда я куплю новые. Лучше прежних. Такие, которые будут делать, как велят. И тогда ты пожалеешь. С последним он обратился к останкам монстеры деликатесной на кухонной столешнице, но она уже давно присоединилась к невидимому хору или его растительному эквиваленту. «У тебя великолепная кухня, — сказал Азирафаэль. — Я не знал, что ты умеешь готовить». Забавно, что Азирафаэль тоже никогда не учился готовить. Кроули предполагал, что где-то у него была кухня, но, как и большинство комнат, она была поглощена стабильным притоком книг. Ближайшее к кухне — размером с корабельный камбуз комната, где стоял чайник и маленький холодильник для закусок и сэндвичей. Странно, что существо, так сильно любившее еду, совершенно не беспокоилось по поводу того, откуда эта самая еда берётся. Кроули, с другой стороны, купил практически всё: сковороды «Le Creuset», пять разных видов блендеров, в зависимости от того, какой вид смузи был популярен. Едва ли он хотя бы раз пробовал смузи в своей жизни — или имел такое желание, — но ультрасовременный блендер — это как раз из тех вещей, которые должны быть в квартире Энтони Дж. Кроули. — Претенциозный, — пробормотал он, глотая шампанское. — Претензионный. Муа? Он в отчаянии оглядел кухню, пытаясь найти что-нибудь значимое, и его взгляд упал на набор нетронутых ножей «Sabatier». Они ему даже нравились. У них были чистые, острые края, вызывающие в памяти слова, вроде «фленшерный», от которых его демоническая часть слабела в коленях и счастливо дрожала, как голодный ангел, вонзающий зубы в паштел-де-ната. Кроули взял ножи и вино и вернулся в Сохо, по дороге сделав крюк, чтобы купить немного паштел-де-ната. Азирафаэль был где-то. Его очки лежали на столе, а записки по Боккаччо были разбросаны вокруг. Через несколько секунд появился он сам, хмурясь. — Caro, — сказал он. — Hai visto i miei occhiali? — Sulla scrivania, — сказал Кроули, указывая на стол. Азирафаэль затрепетал и забрал очки. — О, итальянский. Кроули, как мило. — Ты первый начал. — Правда? Прости. Я так увлёкся Боккаччо. Я дошёл до новеллы про монаха Альберта, помнишь? Кроули засмеялся. — Это та, где он убеждает женщину, что в неё влюблён ангел Гавриил? — Да. А потом притворяется Гавриилом, чтобы с ней переспать. Можешь представить? — Нет, — Кроули упал на продавленный диван и попытался вообразить. — Я всё ещё не понимаю, как произошло Благовещение. В смысле, они послали его? — Признаю, — сказал Азирафаэль, — меня всегда смущало это решение. — Серьёзно, — сказал Кроули, роясь в пакете из пекарни. Он натянул на лицо раздражающую улыбку и изобразил Гавриилову манеру. — Привет, до смерти напуганная девочка-подросток. Тебя выбрали выносить сына Божия. И по какой-то причине выбрали меня, у которого личность — что-то между ведущим телеигр и ведром с песком. Азирафаэль в истерике упал на диван. — Мой дорогой, это жестоко. Это точно он, — он сел ровнее, а его вздёрнутый нос уже дёргался, учуяв содержимое пакета из пекарни. — А что у тебя там? Кроули показал пакет. — Паштел-де-ната, — сказал он. — Открой пошире. Он положил паштел-де-ната в рот Азирафаэлю и наклонился, чтобы снять обувь. Тонкий зимний свет неохотно просачивался сквозь окна магазина. В воздухе плясала пыль. Кроули попытался вспомнить, когда он бы заспорил, что от большого количества книг у него болела голова, но не мог. За многие годы это место стало прибежищем для них обоих, местом, где они могли брататься, напиваться допьяна и грубо изображать своё начальство. Дом. Он попытался представить, что его квартира сгорела так же, как книжный. Его бы немного взбесила потеря Мона Лизы, но и только. Когда-то его могло опустошить исчезновение статуи орла, которая напоминала о тёмной, разящей взрывом ночи и ангеле, который влюблённо смотрел на него. Уже нет. Сантименты не могли сравниться с настоящим. Азирафаэль положил ноги Кроули себе на колени. Он посмотрел на пакет и заметил торчащие рукоятки. — Ножи? — спросил он. — Зачем ты их принёс? — Это хорошие ножи. Те, что у тебя в кухне, отстой. Азирафаэль нахмурился. — Я не знал, что у меня есть кухня. — Ты едва знаешь, что у тебя есть квартира. Скорее книжный ублиет. — Я знаю. Я очень ленюсь. Дело привычки, наверное. Я не могу поддерживать порядок, как ты. Кроули покачал головой. — Не надо. В моей квартире прибрано, потому что я только иногда там существовал. Я не… жил в ней. — О, не говори так. Она очень… элегантная. И у тебя красивые растения. Как они? — Умерли, — сказал Кроули. — Коллективное самоубийство. Как в тех космических культах, где они думают, что попадут на пролетающую мимо комету. — Мне жаль. — Забей. Это был эмоциональный выход — орать на филодендроны. А теперь я… не знаю. Я другой. — Это хорошо? — спросил Азирафаэль. — Конечно, это хорошо. У меня есть ты. Азирафаэль некоторое время сидел тихо, разминая ступни Кроули. — Только посмотри на нас, — проговорил он. — Мы говорим о наших чувствах. — Знаю. Это беспокоит. Они снова немного помолчали. Глаза Азирафаэля задержались на рукоятках ножей, и Кроули стало интересно, а не поэтому ли он никогда не держал ничего острее ножа для масла в своём подобии кухни. В прошлый раз, когда Азирафаэлю доверили клинок, он — с самыми благими намерениями — создал просто божеское количество проблем. — Ты думаешь, они придут за нами в конце концов? — спросил он негромко. — Рано или поздно. — Когда они это сделают, они попробуют использовать нас друг против друга. Снова. — Наверное, да. — Что бы ни случилось, Кроули, я хочу, чтобы ты знал, что время с тобой… — Я знаю. Знаю, ангел. Азирафаэль приподнял ноги Кроули с колен и встал. — Идём, — сказал он, протянув руку. — Идём со мной. Держась за руки, они поднялись по заставленной книгами лестнице. Кроули уже настроился на спальню, продумывая, как он мог бы руками и языком убедить Азирафаэля, что их любовь — это всё для него. Он удивился, когда Азирафаэль замер перед дверью в кухню. Она совсем не походила на безупречную, стально-гранитную кухню Кроули. Каждая доступная поверхность была заставлена книгами. Книги практически перекрыли окно, так что крупицы естественного света просачивались через забрызганную голубями стеклянную крышу старого викторианского эркера. — Хорошо, — решительно сказал Азирафаэль. — С чего, как ты думаешь, стоит начать? Кроули, обняв Азирафаэля за пояс, задумчиво прикусил губу. — Думаю, нужно вытащить книги из духовки. — Хорошая идея. Давай я найду метлу. Кроули зашёл в кухню. Он снова чувствовал хрупкую, дрожащую искру вдохновения. Здесь был потенциал. Подвесные полки, предназначенные для сковород, держали книги, но с каплей воображения он мог представить свисающие с них сковороды «Le Creuset». Было место даже для отстоящего кухонного острова. Может, что-нибудь яркое с блестящей сталью. Новые столешницы. Черный гранит. Переложенный пол. Да. Да. Болезненное алоэ стояло на подоконнике. Оно должно быть зелёным с белыми пятнами, но было жёлтым. Пятна посерели. Кроули снял очки и моргнул, как если бы заскучавшая кошка моргала на маленькую птичку в клетке. Он зашипел. Растение задрожало. — Ну-ка, ну-ка, — сказал он. — Кое-кто не справляется со своими обязанностями… От некоторых привычек сложно избавиться.***
— Не понимаю, почему нельзя просто сотворить чудо, — сказал Азирафаэль. Он уже давно потерял нить того, чем должен был заниматься, и теперь мокрый и недовольный лежал на полу в коридоре. — Потому что мне казалось, что мы пытаемся свести чудеса к минимуму. Чтобы залечь на дно, ты сказал. Азирафаэль застонал. — Я помню, но серьёзно? Куда вообще оно должно крепиться? — он взял неопределенную деталь, которая была более определённой, если бы Азирафаэль не прошёлся по тщательно организованной системе Кроули и не перепутал всё. — Написано в инструкции, — выдавил Кроули сквозь зубы. — Нет там ничего. В инструкции даже текста нет. — Там и не должно быть. В этом смысл. Инструкцию можно понять на любом языке. — Это бл… Это нелепо, — сказал Азирафаэль, садясь и злобно глядя на буклет. — Почему я вообще этим занимаюсь? — Потому что оно рассчитано на двух человек, — сказал Кроули, указывая на рисунок двух улыбающихся человечков. Один держал молоток, а у другого за ухом был карандаш. — Ну же. Такое умное создание, как ты, вполне способно понять. — Возможно. Но мы технически не люди. Кроули вытащил из-за уха карандаш и подрисовал фигуркам крылья. — Лучше? Азирафаэль, казалось, очень хотел материться. — Это твоя идея, да? Икеевские инструкции? Кроули улыбнулся. Ему всегда нравилось брать ответственность за плохие решения. — Я знал, — сказал Азирафаэль. — Медленно сводить людей с ума с помощью доступной шведской мебели. Конечно, это твоих рук дело. — Слушай, это ты сказал, что мне нужно хобби. — Да, но это? — У тебя слишком много книг и слишком мало полок. Это решен… Азирафаэль вскинул руку. — Кроули, помоги мне Бог, если ты при мне скажешь «решения для стеллажей», я за себя не отвечаю. — Слушай, — говорил Кроули. — Это очень просто. Берёшь эту деталь и эту деталь, потом берёшь те шурупы и… стой, а где шурупы? — Не знаю. Где-то. — Что ты сделал? — Что я сделал? — Я всё разложил по порядку. А потом пришёл ты и всё перемешал… — Я? — сказал Азирафаэль. — С чего ты решил, что это я? — Потому что я знаю, что это был не я. О, нахуй. Я не представляю, где что теперь. Понадобится ёбаное чу… И внезапно напротив стены в коридоре стоял доступный шведский книжный стеллаж. — Азирафаэль… — Мне всё равно, — без сожалений заявил ангел. — Я едва не сказал грубое слово. И посмотри, я сломал ноготь. Кроули наклонился, оценивая ущерб. — Бедняжка, — сказал он, целуя его палец. Он поймал взгляд Азирафаэля и, не сдержавшись, слегка прикусил и всосал палец в рот. Азирафаэль, точно знавший, что это значило, покачал головой. — Ни в коем случае. Я не буду делать Это сейчас. Я скорее всего затоплю тебя райским гневом, и тебе это не понравится. — Ты не гневаешься, ангел. Ты просто… раздражён. — Значит, райским раздражением. Это неприятно в любом случае. — Я рискну. Ты уже давно не делал Это. — Я не буду сейчас, — сказал Азирафаэль. — У меня совершенно не подходящее настроение. Кроме того, на стеллаже ещё нужно расставить книги, — он вздохнул. — Право, мой дорогой, я не понимаю, почему ты настаиваешь, чтобы мы делали всё по-человечески. — Потому что мне нравится, — сказал Кроули. — И тебе нравится. Нет, не смотри так. Тебе понравилось обустраивать спальню. Украшать гнездо. Ты это обожал. — Наверное, да. — Точно тебе говорю, — сказал Кроули, поднимаясь с пола. — Пойдём. Хочу кое-что тебе показать, — он повёл немного недовольного ангела к двери кухни. — Смотри. — На что? На кухню? Я знаю, как выглядит моя кухня. Ну, примерно. — Ещё смотри, — сказал Кроули. — Используй воображение. Представь новые шкафы, тёмный дуб, стеклянные вставки, — он зашёл в кухню, где уже освободилось место, отслаивался старый линолеум и летали потревоженные клубы пыли. — Здесь будет кухонный остров. Гранитная столешница, в центре плита. Двойная духовка, и никаких книг, — он махнул на древние кладовые. — Винный бар с климат-контролем. Невъебенно огромный холодильник со всеми твоими любимыми сексуальными десертами. Новый тостер, без мотыльков. Новое покрытие, новый водопровод. Ты видишь? Азирафаэль присоединился к нему в кухне. Да, он видел. На лице было написано. Маленькие сердечки расцветали в его зрачках снова. — А что насчёт тебя? — спросил он, цепляясь пальцами за ремень джинсов. — Где ты будешь? Что-то сейсмическое происходило, но не в обычном, буквальном смысле. Кроули не знал, что это, но оно было огромным. Он наклонил голову, прижимаясь ко лбу Азирафаэля своим, положил руки на его лицо. — Буду там, где ты захочешь, — сказал он. Азирафаэль прижался ближе и подтянулся выше. Его губы были тёплыми и мягкими. В нём почти всё было мягким. Мягкий рот, мягкий язык, мягкие волосы, мягкий живот, прижимавший Кроули спиной к раковине. — Я люблю тебя, — сказал он, блестя глазами. — Я знаю. Я тоже люблю тебя. Его пальцы оказались у ширинки Кроули и, расстегнув, просочились внутрь. Его руки тоже были мягкие, хватка твёрдая, но нежная, и он освободил Кроули от джинсов. Кроули застонал в поцелуй и вцепился в светлые ангельские кудри, уже думая, как это будет — у раковины, мокро, по-человечески, нежно. Но потом — между вдохами — Азирафаэль поднял руку и прочертил знакомую линию по челюсти Кроули указательным пальцем, нашёл край губ и провёл по нижней губе. — Нет, — сказал Кроули, дрожа от касаний другой руки. — Не дразни. Не говори, что сделаешь Это, если не собираешься. — Я серьёзно, — сказал Азирафаэль. — На колени. У тебя всё время слабеют ноги. Кроули послушно упал на колени перед раковиной. У Азирафаэля в штанах топорщилось, но Это всегда делало Кроули слепым, жадным и бесстыдно эгоистичным. Он покачивался на коленях, прикипев взглядом к кончику пальца Азирафаэля, наполовину высунув язык. — Сейчас, — прошептал Азирафаэль и прикоснулся к его языку. Первый раз, когда он сделал так, всё вышло случайно. И он едва не поджёг Кроули. В момент страсти, они коснулись руками, и поток небесной любви вылился из ангела прямо в Кроули, который — будучи демоном — после этого буквально задымился. Позже они обменялись заметками. — Я делаю по-другому, — сказал Кроули. — Когда я соблазняю кого-то, то направляю искушение в одну струю, а не волной. Медленно и уверенно. Так работает у меня. И Азирафаэль, учившийся с такой скоростью, что у Кроули кружилась голова, научился управлять струёй. Она текла из кончика пальца Азирафаэля. Они пробовали делать это через поцелуи, но вскоре поняли, что это слишком сильные ощущения и они рисковали снова поджечь книжный. Теперь они делали так: кончик пальца, кончик языка — узкое бутылочное горлышко, через которое Азирафаэль медленно направлял свою любовь. Кроули стиснул палец зубами и схватился двумя руками, чтобы удержать его на месте. Золотое тепло разливалось по его языку и вниз по горлу, наполняя живот и скапливаясь в яйцах. Его накрыло первым оргазмом, и ему показалось, что внутри его мозга раскрылись пушистые крылья. — Осторожнее, любовь моя, — сказал Азирафаэль, запутываясь в его волосах другой рукой. — Осторожнее. Но это бессмысленно. Кроули вцепился в его палец ртом и сосал изо всех сил. Небесная любовь достаточно охмеляла и удовлетворяла демона, которому отказали в свете больше шести тысяч лет назад, но к любви Азирафаэля теперь прилагался большой гарнир из небесной похоти. И Азирафаэль прекрасно справлялся с похотью. Да, на протяжении шести тысяч лет он вымещал свои неназваные плотские желания на выпечке, но стоило ему заполучить в постель жаждущего демона, он сразу разобрался в похоти. То, что раньше было чистым потоком небесной любви, теперь перемешивалось с золотой полосой наиболее личных и сильных чувств Азирафаэля к Кроули. Кроули стонал, видя себя верхом на ангеле, вертящим бёдрами по кругу и вверх и вниз. Он видел себя на подушках с задранными в воздух ногами. Он чувствовал себя изнутри, как чувствовал Азирафаэль, тесного, горячего и голодного, и ощущал на вкус части тела, до которых не смог бы дотянуться, если бы не сменил форму или не провёл большую часть века, занимаясь йогой. Он был любим. Он был желанен. Он стал объектом ангельской похоти. Он посмотрел в глаза Азирафаэлю и увидел в них блеск беспокойства. Впервые за неизвестно сколько лет в кухне Азирафаэля что-то жарилось — Кроули. — Помедленнее, — сказал Азирафаэль, но Кроули снова кончал, оргазм поднимался от основания позвоночника, раздувался у рёбер и — взрываясь в нём — заставлял его кричать. Азирафаэль отнял руку, прерывая контакт. Линолеум у его колен плавился, но Кроули ещё не закончил. Ловя ртом воздух, он разорвал на Азирафаэле брюки, спустил до колен и — раскрывая горло — заглотил целиком. Азирафаэль этого не ожидал. Он удивлённо выдохнул, покачнулся на ногах и, протянув руку, схватился за раковину позади Кроули. Он был достаточно твёрд, чтобы лопнуть, и его жаждущий, солоноватый привкус заставлял нечто тёмное и грязное внутри Кроули подниматься и рычать в предвкушении. — Сделай это, — сказал Кроули, прерываясь, чтобы глотнуть воздуха. — Потяни меня за волосы. Трахни мой рот. Я знаю, ты хочешь. Большую часть времени Азирафаэль подходил к сексу с ярким, искренним интересом непадшего, но Кроули — который слишком привык копаться в самых тёмных углах личности — знал, что иногда Азирафаэлю нужно было разрешить быть непристойным. Сейчас он позволял — раздвоенный язык, бездонное горло, врезающиеся в ангельские бедра пальцы. И он выпустил струю медленной, липкой, чёрной и восхитительной вины. …плохой ангел грязный ангел со спущенными до колен штанами и членом во рту демона и ты тянешь его за волосы да ты хочешь этого да да бесстыдное создание ты хочешь кончить ему в рот да да ты… — Вот блять… Кроули улыбнулся и проглотил. Азирафаэль задрожал и ослаб, его пальцы расслабились в волосах Кроули. Его колени тряслись, и Кроули продолжал, вылизывая его дочиста, пока тот не поморщился и не отстранился. Азирафаэль упал на пол рядом с ним, и они лежали на частично прожжённом линолеуме какое-то время, обмениваясь поцелуями, восстанавливая сбитое дыхание. У Кроули щипало глаза, и он сомневался, что это было связано с запахом палёного покрытия. Когда Азирафаэль делал Это, он всегда чувствовал себя хрупким, словно бы его перетрясли и собрали заново, и некоторые кусочки не совсем ложились вместе. — Я идиот, — сказал он. — Как я мог сомневаться в твоих чувствах, если ты можешь так? — Ну, я не всегда могу, — сказал Азирафаэль. — Если бы мог, нам бы пришлось постоянно перестилать линолеум. — Линолеум? Нет-нет. Думай масштабнее. Что-то вроде мрамора. Валлийский сланец. — Ты меня понял, — сказал Азирафаэль, предпринимая попытку привести себя в порядок. — Это ты говоришь о прелестях человеческого поведения. А люди не делают Это. Они пишут друг другу стихи. Покупают шоколад. Отправляют цветы… — Отсасывают друг другу, пока у них глаза за череп не закатятся? — Это тоже, да, — он одарил Кроули немного смущённой, недоверчивой посткоитальной улыбкой, от которой дрожали пальцы. — То, что ты творишь своим ртом… — Ну, не хотелось бы хвастаться, но у меня длинный язык и отсутствует рвотный рефлекс… жаль этим не воспользоваться, — Кроули тайно чудом убрал пятно с воротника Азирафаэля. — Значит, ты не будешь больше делать Это? — Нет. Буду иногда, — сказал Азирафаэль, морща нос. Запах просто ужасный. — Просто… подальше от линолеума. — Да, это справедливо. — Я люблю тебя очень сильно, но боюсь, что даже мне не под силу ассоциативно считать запах палёного линолеума эротичным.***
Кухня ещё была в процессе ремонта, когда нетерпение взяло над Кроули верх и заставило сделать то, что он в тайне хотел уже какое-то время. Он готовил. Ничего роскошного. Первые эксперименты, проведённые в обстановке строжайшей секретности в собственной квартире, закончились катастрофой. Оказалось, что следить за четырьмя процессами одновременно — что-то пеклось, томилось, жарилось, мариновалось — намного сложнее, чем может показаться. Нехотя он признал, что, возможно, филе лосося с прижжённым на сковороде картофельным тартаром с горохом и аспарагусом под соусом велюте — что-то из разряда попыток бежать до того, как он научился ходить. Так что он готовил символ студента-первокурсника, который впервые уехал из дома, — спагетти болоньезе. Они заменили пол на кухне. Сланец — выбор Кроули. Уже поставили новый кухонный остров, но шкафы пока были старые. Окна вымыли, и комната пахла приемлемо для готовки. — Растение уже выглядит намного лучше, — сказал Азирафаэль, глядя на алоэ на подоконнике. — Может, ему нравится музыка. — Музыка? — Я ставил ему музыку. Слышал, что это даёт хорошие результаты. Решил попробовать. Кроули скосился на алоэ. — Какую музыку? — В основном Моцарта. «Так поступают все женщины». О, и немного из «Фигаро». Кроули дождался, когда Азирафаэль покинет кухню, затем наклонился к растению и погрозил ему тёркой для пармезана. — «Так поступают все женщины», значит? — сказал он. — Мы поговорим потом, ты и я. Ti piace l’opera in italiano? Fidati di me — non vuoi sapere cosa ho fatto a un geranio a Milano. Азирафаэль вернулся с полными руками белых роз. Кроули обернулся, спрятав тёрку за спину, и улыбнулся. — Цветы? — спросил он. — Ты готовишь. Я решил, что тоже должен сделать что-нибудь особенное. — Я должен предупредить, что не уверен, что оно вообще будет съедобно. Ну, оно пахнет едой, но, может, на этом сходства заканчиваются. — Уверен, всё будет чудесно, — сказал Азирафаэль, потянувшись за вазой. Не было. Оно было нормально. Ничего особенного, но Азирафаэль — хороший на молекулярном уровне — вёл себя так, будто в этом было что-то особенное. И он становился щедрее в похвалах, когда основательно напился Бароло. — Я думаю, что соус надо томить подольше, — сказал Кроули, глядя, как Азирафаэль снова наполняет бокал. — Получилось очень хорошо. Ты ужасно талантливый. — Ты уже в стельку, да? Азирафаэль проглотил икоту. — Немного, да, — он спрятал нос в бокале и счастливо вздохнул. — Ты помнишь тот ресторан во Флоренции? — Какой? — Там, где подавали курицу. Удивительный запах. Весь город удивительно пах, если вспомнить. Память взволновалась. Тосканское солнце. Сочное блюдо из курицы, промоченное в белом вине. Странный жареный запах. — Как барбекю, — сказал Кроули. — Да! И та курица. С кедровыми орешками. — А, да. Это были они? — Кедровые орешки с розмарином, — сказал Азирафаэль. — Много розмарина. И много винного соуса, — он вздохнул. — Вряд ли мы найдём рецепт теперь. — Я люблю тебя, — сказал Кроули. — У тебя лучшая память. Я даже не помню, почему мы там были. — Савонарола. — А! Вот откуда запах барбекю. — Кроули! — А что? Он был ужасный человек. Азирафаэль пялился на дно своего бокала некоторое время и согласился. — Да, ты прав. Просто ужасный. — Вот тебе и фанатики. Всегда отвратительные. Ангел спрятал отрыжку и снова сел ровнее. — Но вот Ренессанс… — Ну да? Брюки немного дурацкие, но папы… Ох, эти папы. Прямо раздолье для демонов, как я. — А какие, просто из интереса? Кроули снова наполнил их бокалы. — Борджиа были у меня в кармане. — Ну конечно. — И-и двое из делла Ровере, несколько Медичи, — Кроули сделал ещё глоток. — А, и ещё тот чувак. Как же его. Джонни Еда. Азирафаэль рассмеялся. — Джонни кто? Я не помню такого папу. — Да нет, это не папское имя. Это его мирское. На итальянском означало Джонни Еда. — Джанбаттиста Чибо? — Вот он. — Иннокентий Восьмой? Кроули усмехнулся. — Да, уже нет. «Молот ведьм», ты помнишь, — он вздохнул. — Я просто помню, что меня по-детски смешило, что его имя переводилось как Джон Еда. Забавно, что такая ерунда застревает в голове надолго, хотя всё остальное уже давно истёрлось. Взять Флоренцию. Я помню курицу, но не помню, что там человека сжигали. — Знаю, — сказал Азирафаэль. — Очень жаль. В Париже улицы в крови, а я из Царства Террора помню только… — Блинчики. — Да. Кроули какое-то время жевал оливку. — Думаешь, мы просто парочка голодных ртов, которые пожирали всё, что видели в течение истории? — Может быть, — сказал Азирафаэль и наклонился вперед с горящими от алкоголя глазами. — Послушай меня, любовь моя. Я уже весьма пьян, но я ещё и весьма искренен. Это, наверное, лучший ужин из всех, что мы разделили. Кроули вспомнился «Ритц», и он захихикал. Той ночью они ужинали баллотином из утиной печени с вишней и фисташками, турнедо из говядины с копчёным костным мозгом и суфле «Гран-Марнье». А Азирафаэль сравнил это с посредственными спагетти болоньезе. — Ага, — сказал он. — Я… нет… ты серьёзно? — Я не про саму еду… — Да, я хотел сказать… — Но никто раньше не делал этого для меня, — Азирафаэль был пьян, но всё равно мог изобразить глазами сердечки. Скорее алкоголь его только подталкивал. Его глаза походили на валентинки. — За шесть тысяч лет ты единственный, кто приготовил мне еду в моей кухне. Спал со мной в одной постели. — Нет… — сказал Кроули. — Нет, не надо, потому что я в говно, а ты знаешь, я становлюсь эмоциональным на пьяную голову. Азирафаэль протянул руку, обнимая Кроули за шею. — Нет, прошу, послушай. Я знаю, что у тебя есть более красивая квартира… — Я сказал, что она не красивая. И я… тащил туда всё, что напоминало о тебе, — он прижался лбом к Азирафаэлю, перемешивая их дыхание. — Кроме того… это просто место, где, как мне казалось, должен жить человек, которым я притворялся, понимаешь? И я не знал, кто я есть на самом деле. Может, никогда не знал, — он поднял взгляд, снова чувствуя что-то сейсмическое, хотя он уже был близок к моменту, когда пол начинал двигаться сам по себе. — Я думаю, единственное, кем я точно был всё это время, — это твоим. Азирафаэль судорожно втянул дыхание. — Ты слишком сильно веришь в меня, Кроули. — Нет. Ты прошёл через Ад ради меня. Я думаю, я буду в порядке, — он наклонился и оставил на губах Азирафаэль пьяный, со вкусом чеснока поцелуй. — Я люблю тебя, ты любишь меня… — Значит, ты останешься? — Конечно, я останусь. — «Приди ко мне и стань моей, все наслаждения испей…» — Донне, — сказал Кроули. — Нет. Марлоу, — Азирафаэль тихо, мягко рассмеялся, и Кроули не верил, насколько его радовало, что он угадал. Если ему только и нужно было, что почитать книгу и приготовить спагетти — разве могло что-то настолько огромное состоять из таких мелочей? — Хочешь знать секрет? — сказал Кроули, прижимая ладонь к розовой щеке Азирафаэля. — Расскажи. — Я начинаю ненавидеть свою квартиру. — Нет, не говори так. Она шикарная. И у тебя там искусство. Ты должен взять его с собой. — Ну я, конечно, заберу Леонардо… — Нет, я про статую, — сказал Азирафаэль. — Где два ангела ебутся. — Два ангела еб… Они не ебутся, ангел. Они борются. Азирафаэль посмотрел на него неуверенным несфокусированным взглядом. — Самая ебабельная битва, которую я видел, — сказал он. Кроули засмеялся. — Ладно, ты просто в жопу пьяный. Ты не просто ругаешься, но делаешь это творчески. Нам стоит протрезветь? — Ни в коем случае, — сказал Азирафаэль и просиял. — Я знаю. Давай займёмся сексом по пьяни. Я никогда не занимался сексом по пьяни. — Правда? Почему? — Потому что я никогда этого не делал, — сказал Азирафаэль, поднимаясь. — Ты идёшь? — Да, через минуту. — Хорошо. Я буду в спальне, пьяный и голый. Кроули задержался, чтобы сложить тарелки. Он вдруг понял, что никогда раньше не задумывался об этом, но сейчас ему очень хотелось поддерживать кухню в чистоте. Его кухню. Их кухню. Он тряхнул головой, положил тарелки рядом с раковиной, чтобы помыть, и отправился в спальню. Азирафаэль, как и обещалось, был пьяный и голый. Ещё он был без сознания. Он лежал лицом вниз на кровати, свесив одну руку, пьяный настолько, что не контролировал свои крылья. Они неловко двигались у основания, словно не понимая, зачем их выпустили, если владелец явно не в состоянии летать. Кроули ласково потормошил его за плечо. — Азирафаэль… — А? — Проснись. — Хм? — Ты вырубился. Проснись и протрезвей, или у тебя будет похмелье утром. — Никогда раньше не было, — сказал Азирафаэль. — Это новый опыт. — Тебе не понравится. — Ну. Пробую новое, — он улыбнулся сам себе и снова заснул, посапывая. Кроули понял, что его ангел не только научился спать, но теперь ещё и учился храпеть. — Ну ладно, — сказал Кроули, поглаживая сбившиеся перья. Некоторые вещи приходится учить на собственном опыте.