Зависимость

Линч не мог сдержаться, писатель был слишком неземным, недосягаемым. Казалось, словно в безуспешных попытках дотянуться до него ты теряешь самого себя, утопаешь в этих глубоких серых глазах, полных густого тумана, поблескивающими голубыми оттенками, точно разводы бензина, сверкающие недобрым огоньком, такие любимые, привычные, они утягивали за собой, тянули на самое дно, словно болото, заставляли задыхаться от нехватки воздуха в лёгких, нервно заглатываемого после всего этого транса мыслей. Было незаконно быть таким прекрасным. Влажные тонкие губы приятеля, пахнущие таким приятным кислым яблоком, спелым, сочным и вкусным из-за какой-то дешёвой гигиенической помады, точно переливающиеся перламутром на свету, они манили своей загадочностью, хотелось прикоснуться к запретному плоду, отведать его от и до, прикусывая и причмокивая от удовольствия, хотелось забрать его себе, кривясь от излишней кислоты или гнили, но всё равно продолжая гладить, кусать, рвать, блаженно закатывая собственные глаза за веки, присваивая даже столь неидеальное, по мнению остальных, творение великого творца, Бога, ловко цепляясь за крепкие плечи, опираясь на чужую грудь, расплываясь в непонятной субстанции, из которой можно было лепить всё, что душе угодно, чем успешно пользовался Джон, то и дело приказывая журналисту, заставляя идти против собственных принципов и желаний, наказывая за ослушание, а также поощаряя собственного любимого «питомца» в случае верного выполнения команды, успокаивая или нагнетая, давя или уравновешивая. Хотелось подчиняться, тонуть в чужих грубых объятьях, терпеть толчки, сменяемые нежными, смазливыми поцелуями, точно извиняющимся. Но Егору не нужна была вся эта нежность. Он был готов принимать все эти унижения, резкие смены настроения и поведения, лишь бы не видеть эту цветочную дрянь, противоречащую излюбленным бензиновым горем глазам, он готов драться за эти прекрасные, полные до горечи выделяющихся переливов очей, драться прямо до кровавых харчков, жгущих и раздирающих в непонятное месиво гортань, до громкого хруста костей, все равно не останавливаясь на начатом, все равно продолжая настаивать на своем и немедля бежать прямо в самое пекло, лишь бы сохранить ту самую маленькую перчинку в глазах своего писателя, от которой журналиста с головой накрывало ярой волной безумия, из-за которой он был готов поджигать все жилые дома, торговые центры, учебные заведения, устроив жесточайший геноцид, захлебываясь самым разнообразным спектром эмоций, начиная от собственной вины, заканчивая чёрной и ползучей ненавистью к остальным людям. И нет, Егор не всегда был таким. Это все дело рук Джона. Это шатен сделал его таким. Эта приторно-сладкая улыбка, на которую повелось огромнейшее количество невинных девушек, сгинувших в лапах ужасного хищника, заставляла подчиняться каждому слову, произнесенному из этих прекрасных уст, заставляла подчиняться их хозяину, словно обмякшая тряпичная кукла в руках кукловода. И брюнет не стал исключением. Он тоже повелся на этого змея-искусителя, несмотря на все предупреждения своих друзей и знакомых. Зеленоглазый юноша продолжал задыхаться в чрезмерно жестоких ласках этого отвратительного кудрявого демона, даже не замечая того, как здравый смысл стал уползать из его головы вслед за здоровым психическим состоянием его внутренней души, медленно, но верно раскалывающейся на тысячи мелких и острых осколочков, используемых в случае опасности в качестве защиты, словно маленький запуганный зверёк, загнанный в угол, такой чрезвычайно жалкий, продрогший от осевшего где-то там, внизу, холода, медленно впитываемого в его оставшуюся пустую оболочку. Сначала было до трясучки хорошо, этот коварный писатель казался добрейшим и приятнейшим ангелом, помогающим со всеми проблемами и ранами, будь они физическими или моральными, пока Линч в конце концов не понял, что источником всех этих ран и проблем был сам Джон. Не будь Егор одной из жертв этого чертового хищника, он бы ни за что не поверил, что писатель способен на что-то наподобие вечных истерик, незаметных, на первый взгляд, манипуляций, летящих из самых разных сторон оскорблений, ставшие такими нужными, словно кислород в атмосфере, его голубоглазый приятель, точно наркотические вещества, вызывает к себе привыкание, самую настоящую зависимость, оторвись ты от него хотя бы на пару минут, у тебя тут же начнется ломка, тебе будет казаться что без него тебя не существует, что все это самый настоящий плохой, ужасный сон, что тебя пытаются свести с ума, несмотря на то, что этот процесс уже давным давно начал свой безвозвратный путь, стоило лишь шатену появиться в твоей жизни. Брюнет и сам не заметил, как перенял все вредные привычки своего коварного друга, изводя себя до изнеможения, пока виновник счастливо ухмылялся, глядя на все это действо, довольный произведенным на эту темноволосую бестию эффектом. Не останавливаясь на этом, писатель очень любил доводить Линча прямо до взрывных истерик и крокодильих слёз, выворачивающих все внутренние органы наизнанку, пока душераздирающие крики рвали глотку журналиста, готового на месте упасть замертво, лишь бы перестать ощущать давящее чувство вины и ненависти к самому себе, возникшее из-за очередных психологических игр его самого замечательного приятеля, что подмечал все, что только ему придет в голову, пудря голову бедному зеленоглазому парню. Одно только слово или невзначай выкинутая фраза шатена могли решить всю дальнейшую судьбу Егора. Писатель сказал, что он слишком много ест? Готово! Парень, который итак не отличался большим весом, совсем перестал есть, давясь своей пресной водой, постоянно сдерживая отвратительные рвотные позывы, каждый раз еле успевая добежать до ближайшего туалета или раковины в самый последний момент, оправдывая все эти свои мучения тем, что «так сказал Джон.» Его приятель сказал, что он слишком уродлив? Хорошо, парень будет закрывать свое лицо и тело за тонной одежды и аксессуаров, даже собравшись покупать себе косметику, убирая все недостатки на собственном лице и теле, научившись профессиональному макияжу, а, может, даже гриму. Он сказал, что Линч слишком бесполезен? Без проблем, журналист готов вертеться и вылезать из кожи вон, лишь бы делать что-то, по мнению Джона, полезное, дабы показаться нужным хотя бы на какое-то ничтожное количество времени, готовый выполнять любую грязную работу, точно преданная собачка, выполняющая команды своего хозяина, желающая как можно больше выслужиться, ожидая в ответ какую-то долгожданную и приятную награду. Шатен ни в какую не хотел оставлять его в покое ровно до тех пор, пока все не станет настолько плохо, что Егор будет запираться в своей комнате на долгие недели, изредка выглядывая из своей конуры всего раз или два, вытворяя с собой черт пойми что, скрываясь в притаившемся пугающем мраке жилого, несмотря на все противоречащие признаки, помещения, пока голубоглазый парень не подкрадется туда, на самых носочках, словно боясь спугнуть маленького испуганного и истерзанного зверька, пока не подойдёт сзади, не обнимет так крепко, чуть ли не ломая чужие хрупкие ребра, снова толкая свои сладкие речи. И это продолжалось вновь и вновь, да и будет длиться ровно до тех пор, пока брюнет продолжает прощать этого демона-обольстителя в ущерб своей разбитой в мельчайшие пылинки душе. Журналист уже привык просыпаться с солоноватыми капельками на глазах и высохшими противными дорожками слёз на бледнах щеках, судорожно хватаясь за простыню, ища дрожащими глазами что-нибудь, за что можно ухватиться, словно за спасательный круг, вещь, в которой можно найти утешение для своей беспокойной сущности, не прекращая рванно глотать ртом воздух, ощущая странное жжение и щемение прямо в груди, готовой разорваться от переизбытка эмоций. Голос в голове говорит: «Это нормально!» – но его все равно продолжает мелко бить дрожью паники. Зеленоглазый юноша вновь вспоминает свой сон. Он явился туда. Этот демон не оставляет его в спокойствии даже в мире Морфея, следуя по пятам, точно сталкер за своим фанатом, он подходит к Линчу и говорит: «Я буду твоим парнем. Я буду с тобой всегда», – и этого уже достаточно, чтобы ноги стали ватными от мерзкого чувства страха, явившегося прямо из самых темных глубин мыслей. Егор сам не понимал себя, он ведь должен радоваться, так какого чёрта он так боится снов вместе со своим любимым приятелем, что при одном лишь упоминании этого человека в его сладких сновидениях чувство тревоги так бьёт по разуму юноши? Однажды журналист понял причину. Он, наконец, осознал что все происходящее – по-настоящему неправильно, поэтому решает действовать радикальными методами. Руки тянутся прямо наверх, к верхнему шкафчику на кухне, к небольшому прозрачному ящику из изношенного пластика, напичканного таблетками снизу доверху, аккуратно спуская эту маленькую коробочку в своих трясущихся потных ладонях, точно маленькая девочка перед своим первым выступлением на публике за кулисами, неустанно перебирающая в своих небольших ручонках собственное идеально выглаженное матерью платье. Егор мягко опускает первую ногу, затем твердо ставит вторую, отодвигая стул на свое законное место, – под стол, пока скрипящий гул от этого действа ударяется по различным поверхностям, эхом раздаваясь по всему дому. Сердце бьётся, словно сумасшедшее, не собираясь сбавлять обороты, отдаваясь в ушах громким стуком, бьющим по барабанным перепонкам на всей возможной скорости, внутренняя паника и тревога нарастали с каждой секундой все сильнее и сильнее, заставляя бедного паренька, находящегося в прохладном одиноком помещении, нервно оглядываться по сторонам, пока небольшой сквозняк медленно скользил по всей комнате через открытое окно, колыша светлые шторы полутемной кухни. На белой скатерти с золотыми витиеватыми узорами стояла кружка с готовым горячим вечерним чаем, пускающим сладостный аромат, проходящим в каждый уголок дома в поисках своей жертвы. Прерывистое шарканье ногами по ледяному полу вдруг прекратилось, рядом с предметом посуды поставили своеобразную аптечку, ловко доставая юркими пальцами нужную коробочку с таблетками. Брюнет нервно глотает накопившуюся во рту слюну, гул в ушах, появившийся от животного чувства страха, только усиливался, отвратительное скрипение давило на разум и мысли, но зеленоглазый парень не останавливался. Егор убирает со вспотевшего лба прилипший черный локон волос, внимательно глядя на растворяющуюся белую таблетку, словно зачарованный, размышляя о том, что пути назад, возможно, не будет, поскольку процесс был запущен, наблюдая за белыми небольшими крупицами, плавающими в темной жидкости, точно рассыпанные звёзды на бескрайнем темном ночном небе. Трясущимися руками он берет нагревшуюся от кипятка внутри темно-синюю кружку, медленно, маленькими шажками, добираясь до спальни писателя, ждущего свою очередную вечернюю порцию напитка. Журналист уже представлял как он будет заносить над чужой сопящей головой нож, ужасающе поблескивающем на лунном свету в липкой и вязкой тьме. Скрип открывающейся двери, которую, по ощущениям Егора, не смазывали с самых времён постройки этого жилища, было слышно, кажется, во всем доме. Там, в комнате, за столом, освещаемом лишь тусклым светом от настольной лампы, не отрывая взгляда от помятых листов бумаги, сидел Джон, сосредоточивший всё свое внимание на работе. Линч все так же неспеша идёт в сторону своего змея, пока темная жидкость бултыхается в разные стороны от каждого шага, казалось бы, ещё немного и прольётся, но, увы, этого не случалось. Внутренние органы журналиста превращаются в непонятную кашу из крови и различных тканей от высокого напряжения, мелкая дрожь отбивает такты по телу парнишки , но он всё ближе и ближе к своему приятелю, от чего оставшиеся крупицы спокойствия медленно исчезают в небытие, обрести покой в данный момент для него является просто невозможным исходом. Звуки шлепающих по ламинату босых ног и чирканье шариковой ручки по тетради были единственными в этом немом помещении, словно даже вещи затаились, устроив затишье перед бурей. И вот, наконец, брюнет добирается до такого далёкого, в данный момент, пункта назначения, дышать тяжело, словно он только что пробежал длинный марафон, а далее ему предстоит ещё второй такой же, но упрямый Егор всё равно пытается собрать всю свою волю в кулак, трясущимися руками ставя керамическую тару на край предмета мебели, рядом с исписанным вдоль и поперек темно-зеленым блокнотом, пока мысли в голове кружатся друг с другом в вальсе, готовясь к изысканному параду смерти, вечно путаясь и запинаясь друг о друга. Голубоглазый юноша откликается на тихий стук, смотря на кружку и исходящий от находящейся внутри жидкости пар с каменным выражением лица, всматриваясь в содержимое внимательней. Его ладонь тянется к изогнутой ручке, осторожно сжимая пальцы по достижении своей цели, а затем рука сгибается в локте, приближая чай к писателю, осторожно поднимающего свои глаза прямо на своего Линча, неловко мнущегося рядом, смотрящего в прямо в пол. И тут дьявольская сияющая улыбка повисла на джоновом лице, он говорит: «Спасибо тебе за чай», – и тут же бросает посуду прямо в ноги своего не успевшего среагировать товарища. Ступни тут же обдаются адским жаром, осколки царапают обожженную покрасневшую кожу, пока хрустальные капельки крови, точно утренняя роса на молоденьких зелененьких травинках на бескрайнем поле, льется из свежих небольших ран, смешиваясь с критически горячей жидкостью. Глаза Линча широко раскрываются в недоумении, пока изо рта доносится лишь громкий испуганный писк-крик, брюнет неверяще смотрит на этого демона в обличии человека, все ещё давящего свою милую широкую улыбку, в глазах шатена сияет тот самый безбашенный злобный огонёк мрачных мыслей, он свысока смотрит на скрючившегося журналиста, а очи искривляются в полумесяце, точно с издёвкой. Егор пытается тут же отбежать подальше от этого места, чтобы присесть на рядом стоящий диван, не травмируя свои ноги ещё больше, стоя на острых осколках и луже кипятка, но Джон лишь усмехается, видя эту попытку: «Оставайся на месте», – протягивает он так нежно, словно объясняет маленькому ребёнку очевидную вещь, а брюнет на это ничего не может сделать, глаза разбегаются по комнате, все тело дрожит, но если ОН запретил ему действовать, то тут парень бессилен, у него чувство, что если ослушаться, то станет намного хуже, чем уже есть, зеленоглазый юноша нервно заглатывает ртом воздух, его зрение мутнеет, а в ушах звенит, он начинает теряться в пространстве, кажется, ноги уже совсем скоро перестанут держать его, в голове множество противоречащих друг другу мыслей, сбивающих парня с толку ещё больше, хочется блевать от переизбытка эмоций. Писатель тем временем осторожно выскользнул из спальни, вернувшись обратно спустя полминуты. Голубоглазый юноша облокотился о дверной косяк, доставая из кармана своей домашней толстовки, украшенного небольшой рваной дыркой, открытую упаковку таблеток со снотворным, показушно плавно раскачивая ею из стороны в сторону, привлекая внимание своего приятеля. Видя, что его маневр удался, и запуганные изумрудные глаза, похожие на дешёвый бракованный пластик, уже внимательно следили за предметом в его руке, Джон довольно хихикнул: «Хотел усыпить меня, а потом убить? Прости, но у меня аллергия на один из компонентов в этом препарате. Ты хотел, чтобы твой любимейший парень лежал на чудовищно-холодных полках морга? Мой глупый Линч заслужил свое последнее наказание», – он нагло смеётся, отчеканивая каждый шаг в этой комнате, специально пугая этого милого загнанного в угол зверька. Его рука рывком тянется к чужому подбородку, силой сжимая пальцы на челюсти парнишки, словно пытаясь рассыпать в прах давно несуществующую гордость, расползшуюся по швам в далёкие времена их первого знакомства. Егор понимает, что его будет ждать наказание, такое же жестокое и грубое, как и в разы до этого. Нет. Даже не так. Оно будет куда хуже. Раньше Джон специально оставлял фиолетовые гематомы и глубокие порезы в самых разных местах, тут же оставляя засосы на травмированных участках, словесно унижая, настолько, что бабочки в животе умирали одна за другой. Именно из-за этого журналист давно понимал, что спать с шатеном равносильно самоубийству, но ничего поделать против этого не мог. Он вновь и вновь бессильно лежал на твердом полу, словно тряпичная кукла, грязная и использованная, пока из его анального отверстия стекала чужая сперма и собственная кровь. Возможно, всему этому настанет конец. Брюнет нервно сглатывает скопившуюся слюну. Линч понимает, что в этот раз он, наконец, узнает, куда же подевались прошлые жертвы этого жестокого демона.