***
Уже пару часов спустя он стоит, прислонившись к стене кирпичного дома одного из гражданских поселений, и стряхивает пепел с сигареты на начищенные сапоги. Ему давно следовало лично разобраться с гражданскими, ибо они, очевидно, не понимали ввиду своего скудоумия, что за важное послание они несут миру. Он делает последнюю затяжку и отряхивает военный китель как раз в тот момент, когда к нему подбегает один из его солдат. —Разрешите доложить: все жители на улице, готовы к вашему выступлению. —Отлично. Высунутый язык слизывает с губ остатки сигаретного пепла, и Азулин неспешно направляется к главной площади. Когда он выходит вперед, ропот медведей смолкает. —Нам стало известно, — он делает небольшую паузу, чтобы обвести взглядом жителей, а затем продолжает, — что некоторые из вас укрывали в своем доме раненого единорога. И что их было больше, чем пара пожилых медведей, которым некуда девать свои родительские инстинкты... Азулин прохаживается взад-вперед, продолжая вещать: —Как минимум третья часть из вас помогала в укрывательстве врага. Под этим я подразумеваю, — его голос становится громче. Жёстче, — владение информацией о предполагаемом нарушении... И ни единой попытки об этом нарушении донести. Так кто эти эти недоумки, обвиняемые в пособничестве врагам? Молчание. БАХ. Тело случайно выбранного горожанина мешком оседает на землю, пока Азулин с ледяным спокойствием насаживает новую стрелу в тетиву лука, не прерывая своей речи: —Так будет происходить с каждым третьим, пока все виновные не сознаются. Как Азаулин и предпролагал, в тот же миг из толпы выходят пятеро. Он плотоядно усмехается. И указывает жестом на ближайшую к нему деревянную постройку. —Ты, — кивок на одного из селян, — проследи, чтобы все, кто без детей, вышел. Остальные останутся внутри. Над толпой проносятся сдавленные крики. Солдаты машут штыками в попытке усмерть разбушевавшихся горожан. Безумное отчаяние сквозит в каждой ноте выкрика из кучки осужденных на ужасную, несправедливую смерть: —Как ты можешь? Кто ты такой, чтобы решать, кому жить, а кому умереть?! Азулин медленно поворачивает голову на звук. Там, в ропщущей толпе, зрачок его единственного глаза выцепляет недоумка в поношенной одежде. Неторопливо подойдя к нему, он смотрит прямо в его глаза. Армейские сапоги прибавляли ему роста, поэтому он стоит, возвышаясь над говорившим смельчаком, и обводит взглядом толпу. Стальной голос эхом отдается в моментально стихшем пространстве: —Я - тот, кто приведет вас в Рай. Азулин вытаскивает из кармана спички. —Разве мы не заслужили это? Вы, ваши дети, вы десятилетиями боролись за место под солнцем... И все ради того, чтобы они разрушили все, к чему мы так упорно стремились! Поставили под угрозу нас и нашу благую миссию! Представьте только, как они могут воспитать своих детей?! — он рычит, сверкая глазами, —Кого они могут вырастить? Партизан, мешающих бравым солдатам? Диверсантов, кормящих с лап единорожков? Вероотступников?! Громогласный, одобрительный рёв ураганом несется над головами. —Вы помните лейтенанта Пушистый Хвостик? Того, чей отряд делился с вами провизией во время неурожая? — в голове вспыхивает образ разможенного в кашу черепа, — Он был убит стаей единорогов, убит крайне жестоко и бесчестно. Он пал жертвой наших главных врагов. Да-да, тех самых единорогов, которых любезно прятали ваши товарищи... Глубокий вдох. —Союзник, поддерживающий врага, становится хуже любого из них. Он становится предателем! Выкрикнув последние слова, он одним движением кисти отправляет зажжённую спичку прямо в лужу бензина возле деревянной постройки. Вот так это, оказывается, просто. Всего одно движение, и трещавший от напряжения воздух внезапно охватывается безумными воплями, криками и запахом паленой плоти и шерсти. Он радуется тому, что носит маску. Под маской можно скрыть надменную улыбку и горящий фанатичным восторгом глаз, когда он смотрит на полыхающий в пламени дом с жителями внутри.***
Горди ахает, потрясенно уставившись на горящий дом, откуда доносились нечеловеческие вопли. Вытягивает осторожно шею из-за куста с черникой, за которой он, собственно, и пришел, и застывает, шокированный. "О Боже... Там что, медведи?" Он зажимает рот обеими лапами, чтобы не закричать. Он едва успевает спрятаться в кусты, прежде чем где-то совсем рядом, на расстоянии вытянутой лапы, раздается голос. Голос того самого типа, который командовал этим безумием, сильно приглушенный и невнятный из-за жуткой маски на его морде: —Мы выступаем завтра на закате. Мы донесем наше последнее и решающее слово до всех, кто еще по какой-то причине думает, что мы не вправе получить то, что хотим. И помните... Хороший единорог - мёртвый единорог. Горди задерживает дыхание, рискнув выглянуть одним лишь глазком. Вблизи он был еще ужаснее. Из-под белой маски горел полубезумным огнём лишь единственный глаз, а плащ несущим смерть флагом развивался позади, словно символ боли и разрушения. Чуть приглядевшись, Горди видит и то, что он так упорно прячет под этим чопорным плащом. Из-под него выглядывает культя лапы, такая жалкая и неестественная в сравнении с общим, горделивым обликом незнакомца. В груди вдруг ползучим червячком шевелится жалость, ведь Горди так и не смог отучить себя сочувствовать всем и всякому... Как бы иногда это ни было нужно. Тип в маске вдруг останавливается. Он щелкает пальцами, прерывая возможные возражения - как будто кто-то осмелился бы ему возражать. Затем бросает следующим за ним подчиненным, и Горди с ужасом чувствует, как холодный чеканный голос плетью по венам ломает чужие жизни: —Убивать всех. Без разбора. Бог отделит своих от чужих. Его голос постепенно отдаляется, но Горди не спешит выдыхать с облегчением. Пара военных, идущих по пятам за своим генералом, останавливается прямо у его куста - и он невольно прислушивается к разговору, заинтересованный. —Он с ума сошел, — бормочет солдат, — что мы будем есть, если вырежем всех фермеров?.. Его спутник пожимает плечами: —Звучишь как диверсант, друг. Разве мы сражаемся не за то, чтобы попасть в рай? Горди вздрагивает, едва успев расслышать ответ: —Ну да... Если останется, кому туда попадать. —Идем, пока он и нас не сжег к чертям собачьим, — содрогается напарник первого, воровато озираясь по сторонам, — и, Бога ради, молчи. Твой язык тебя когда-нибудь погубит. Голоса все отдаляются, а Горди так и остаётся сидеть, скрючившись, под своим кустом с черникой. Смятение и слезы душат изнутри, разрывают гортань, и он ожесточенно трет глаза лапами, пытаясь избавиться от какого-то липкого, грязного ощущения - которое пришло вместе с мучительной смертью медведей в горящем доме. Но все же... Все же вместе с этим смятением он чувствует что-то новое. Что-то, чего он не испытывал никогда раньше - ни до, ни после войны. Он чувствует нарастающий гнев. Кем этот тип себя возомнил? Какое право у него было так запросто лишать жизни своих же сородичей, не говоря уже о жизни других существ? Что за чудовище скрывалось под этой жуткой маской? Горди чувствует подкатывающую к горлу тошноту, но, поборов ее, несется сломя голову назад. Во временное убежище. Предупредить Марию.***
Он поднимается на трибуну, и голос, ранее слабый и неприметный, с каждой новой ступенью все крепнет. Он говорит: —Когда-то наш Падре дал мне книгу, — Священное Писание поднято высоко в лапе, и все глаза устремлены только на него, — это изменило мою жизнь. Сделало меня тем, кем я являюсь сейчас... И кем должен был быть всегда. Выпущенные когти царапают мягкую обложку. Он говорит: —Падре показал мне, как мало мы на самом деле знаем о жизни. О том, что нас окружает, и о том, чего мы на самом деле заслуживаем. Здесь, — взмах книгой, — вся правда! Правда про то, как когда-то нас предательски выставили из собственного дома, побоявшись нашей силы... И нашего превосходства. Слюна скапливается в уголках губ. Он говорит: —Я спрошу вас... Хотите ли вы тотальной войны?! Хотите ли вы войны, не виданной доселе никем из живых - Войны Священной. Праведной. Войны, которая определит будущее нашего народа?! Одобрительный рёв толпы. —Хотите ли вы, — голос сам собой становится громче на пару герц, и он раскидывает в стороны руки, охваченный будоражащим кровь восторгом, — Хотите ли вы, чтобы ваши дети, жёны, родные жили в лучшем мире? Или вы будете и дальше скулить и делать вид, что все так и должно быть? Рев становится громче. —Или... — он задыхается, — Вы все же возьмете оружие и дадите последний, решающий отпор тем, кто изгнал нас когда-то из законного дома? Утопите в крови тех, кто возомнил себя выше нас?! Толпа взрывается аплодисментами, и ее неразборчивый гул похож на вой сирен. Азулин с хрипом втягивает в себя воздух. Он радуется тому, что носит маску. Под маской можно скрыть слюну, которая, как кровавая роса, капает с его оскаленных в приступе дикого экстаза клыков.***
Жил на свете маленький медвежонок. И жизнь его была ужасным, отвратительным обманом в погоне за иллюзорным превосходством. А потом медвежонок стал Богом. Он держит в лапах окровавленный камень. И плачет. Азулин оплакивает себя, брата, свое эго, сломанное под натиском чудовища, что вырывалось сейчас из тела последнего единорога. "Я... Я должен был стать Богом... Я, а не ты!" Паника сдавливает грудь, из последних сил он ползет, поскальзывается на чужой крови, и ползет, ползёт дальше. Он не должен умереть. Монстр приближался, и вот уже его задние лапы оказались полностью охвачены мерзкой жижей. В тщетных попытках сбежать с него слетела его маска и затерялась где-то среди вязкой массы чудовища, которое теперь поглощало его тело. С него слетела маска, обнажая уродливую, безумную улыбку, навсегда застывшую на перекошенном яростью и ужасом лице. А потом ничего не стало.***
—Так закончилась Великая война. Не было ни победителей, ни проигравших - только мертвая, выжженная земля. А много лет спустя из чистого, всеобъемлющего сострадания Горди, безжалостности его брата Азулина и жертвенности Марии родилось новое Существо... Сквозь сумрак комнаты яркими огоньками таращатся два больших круглых глаза. Не напуганных, скорее - любопытных: —А это новое Существо было совершенным, мам? Как хотел Азулин? В ответе матери слышна легкая улыбка, но уловить ее можно было, лишь внимательно прислушавшись. —Нет, детка. Вовсе нет... Но это Существо было уникальным, ибо оно сочетало в себе все стороны нашей сущности. Вот смотри, — она складывает руки на коленях, — В каждом Существе есть доброта. Любовь. Прощение. Жертвенность, благодаря которой любая, даже чужая жизнь становится гораздо важнее собственной... Но вместе с тем в нем присутствует и подлость, а с ней и жестокое, непримиримое честолюбие, которое толкает на поступки очень, очень страшные. Это заложено самой природой. И только от тебя зависит, что из этого возьмет над тобой верх. —Выходит, что Азулин, Горди и Мария - воплощения качеств этого Существа? Да, мам? Так ведь? Каждого по чуть-чуть? Глаза распахиваются еще шире. —Изначально - да, — мать улыбается, — но со временем ты поймешь, кто из них будет с тобой до конца жизни. И я верю, что, когда придет время, ты сделаешь правильный выбор. Она целует ребенка в лоб, прежде чем выключить свет и подняться с кровати. А большие любопытные глаза еще долго смотрят в полусне на школьный альбом для рисунков, стоявший на полке возле постели: местами слегка помятый и обтрепанный. Но все потому, что любимый. На нем были изображены двое мультяшных мишек: синий и розовый. Обнявшись, они стояли рядышком с веселыми искорками в глазах, а в самом углу листа детской рукой был нарисован единорог.