Порочная тайна

Эпистат все знает. С такой мыслью Эва просыпалась уже неделю, обнаруживая, что подушка и простынь влажные от холодного пота. Эвтида не видела снов, но утро ощущалось так, словно всю ночь за ней кто-то гнался. Сложно было пошевелить ступнями, потому что казалось, что совсем недавно они утопали в холодных песках ночных пустынь, затягивающих ее все глубже с каждым новым шагом. Так что за завтраком чернокнижница терялась в своих мыслях, размышляя о загробном мире. Если Амен все же решит казнить ее, то каков будет ее путь в дуате? Произнесут ли близкие достаточно заклинаний из Книги Мертвых, чтобы помочь ей пройти все препятствия? И если бы она прошла все испытания, то что бы сказал на суде Осирис? Эве хотелось верить, что путь к Полям Иалу ей не заказан, и она сможет обрести вечный покой. Однако эти грузные мысли заканчивались с первым же появлением знакомых голосов. — А говорят еще, что кошки долго спят, — Реймсс улыбнулся, ставя на стол миску с похлебкой. Эва ухмыльнулась, вскинув бровь. Наверное, дай кто возможность выбрать одно животное, схожее с ней по нраву, она бы и сама выбрала кошку. Мягкая, грациозная, но хитрая и изворотливая. Не самые благочестивые качества, но когда живешь в постоянном страхе быть пойманной, другого выбора не остается. Еще бы почитали ее также… — Доброе утро, — улыбнулся Исман, оглядываясь по сторонам. — Дия опять до обеда отсыпаться будет? — Похоже на то, — кивнула Эвтида. — За ней не уследишь. Я засыпала, когда луна была над головой, а она все еще где-то пропадала. Эва не говорила друзьям о том, что выкрала свою накидку и маску из дома самого эпистата, прихватив при этом мешочек монет и мужскую набедренную повязку. С одной стороны, ей нравилось верить, что сделала она это исключительно в благих целях. Подставлять никого не хотелось, а под допрос уже попали все, кто приехал с ней в Фивы. С другой стороны, Эва понимала, что этим самым себя обезопасила. Мало ли кто сболтнет лишнего. Та же Дия в последнее время не вызывала и толики доверия. А Реммао бы и вовсе устроил ей показательную казнь за содеянное. Люди с соседних столов начали потихоньку разбредаться по своим делам, и Эва под предлогом накопившейся работы вышла из трапезной вместе с потоком. Узкая улица вела к уже переполненному рынку, где ей легко было потеряться в толпе. На деле планов на день у Эвы не было. Лишь после захода солнца ей нужно было явиться к наставнику, чтобы отчитаться о выполненных практиках. До отъезда из Гермополя Эвтида мечтала приступить к занятиям по некромантии, но теперь все мысли об этом сплелись в большой комок нервов. Во-первых, пока она не имела опыта в общении с мертвыми, все могло выйти из-под контроля. В ее шатком положении это сулило много рисков. Во-вторых, Эва в ярких красках помнила, как вошла в контакт с мертвым эпистатом в гробнице. От воспоминаний о бледном полупрозрачном лице, от которого веяло холодом, до сих пор подкашивались коленки. Не такой была отважной она, какой хотела казаться. Все чаще посещали мысли о побеге, новой жизни без черной магии, старых связей и эпистата, вьющегося вокруг нее, как взявшая след гончая. Однако сбежав от всего этого, Эвтида бы вернулась к бедности, от которой когда-то также отчаянно уносила ноги. Поэтому сейчас казалось, что она в ловушке. Земля и желтая трава сменились на мягкий песок, который уже слегка обжигал ноги. Выйдя к берегу Нила, Эвтида спряталась под широкими листьями пальм, скрывшись от солнца. Только у реки она чувствовала, что может побыть одна, без вечного ощущения пламени чьих-то любопытных глаз меж лопаток. И только слыша тихое журчание воды ей удавалось позволить себе думать о сокровенном, как если бы в толпе все слышали ее мысли так же ясно, как звон струн арфы. Пальцы бездумно перебирали легкую ткань голубого платья, пока в голове хозяйничал тот, чье имя горчило на вкус. Амен. Видит Ра, она презирала его. Но сердце отчего-то было неспокойно не только от постоянного ощущения опасности рядом с ним, но и от неясного напряжения. Поначалу легко это объясняла статусом охотника. Но чем чаще они находились друг от друга на расстоянии одного локтя, тем очевиднее становилось: Эвтида сходит с ума. Ее отчего-то все в нем завораживало. Белоснежные пряди, спадающие на светло-голубые глаза, — такие прозрачные, что могли сравниться с речной водой, зачерпнутой в кувшин. Широкие плечи, не умещающиеся под тканью искусной накидки. Грубый, властный голос, пробирающийся в глубины подсознания лучше, чем всякий онейромант. От Амена всегда пахло дорогими маслами, которые также были подобраны ему под стать. Землистый аромат мирры, посвященный Луне, ноты ладана во славу Ра и тонкий шлейф эвкалипта, смешанный со сладковатым запахом пота. Какая глупость! Смотрела на широкий горизонт, у кромки которого простиралась бесконечная пустыня и думала о том, кто явно только и грезил хоть один повод отыскать для наказания. В городе все только и делали, что судачили о том, что эпистат нутром чует врагов. И если раньше ее подозревать можно было лишь в мелких проступках, то теперь были все основания приговорить к избиению за кражу или бросить к крокодилам за чернокнижничество. Это оставалось лишь доказать, а Эва совсем не была уверена, что хорошо замела следы. Но в споре разума и сердца, кажется, побеждало второе, потому что на нее, словно песчаная буря, обрушивались слишком свежие в памяти моменты их сокрушительной близости. Как широкие ладони спасали от падения, обжигая пальцами сквозь прорези на платье. Как настойчиво Амен смотрел в глаза её, невесомо касаясь скул. Как она сама исследовала руками его мощную спину, втирая эфирные масла в горящую кожу. Наверное, если бы Эвтиду спросили, кто из смертных более всего похож на бога, она непременно бы назвала эпистата. Время близилось к полудню, поэтому даже в тени воздух ощущался раскаленным и липким, вынуждая девушку возвращаться. Ей нужно было заняться медитациями или потренироваться в письме, чтобы быть готовой к новым заданиям, но хотелось лишь испить вина и отмокать в общественных банях. Почувствовав, что волосы липнут ко лбу, Эвтида решила все же сперва помыться. Она настолько увлеклась этим процессом, что даже нанесла по совету Дии маску для лица, а затем стала растирать кожу до покраснения. Это был ее своеобразный ритуал, в ходе которого шезму стирала с себя грязь пыльных улиц и мысли, которых было так много, словно они роились где-то под кожей. Домой она возвращалась другим человеком. Спокойной, умиротворенной и чистой во всех смыслах. До ужина Эва решила заняться медитацией, сидя на каменных полах хижины. Она изо всех сил пыталась прочувствовать свое Ка, взглянув на себя «со стороны». Полагала, что именно двойник души должен был стать связующим мостом между ней и миром мертвых, ведь именно Ка отделялось от тела во время смерти. Воображение рисовало цветную материю, окружающую тело Эвы, но как ни старалась она, это свечение никак не отделялось от ее физической сущности и не приобретало форму человека. Однако Эвтида знала, что практики полезны даже в том случае, если не дают ощутимого результата. Как говорил Реммао, «тренировки эти позволяют знакомиться со своими оболочками и лучше как духовное, так и физическое тело чувствовать». Из состояния абсолютного покоя ее вывел напористый стук в дверь. Сначала он казался каким-то далеким, словно был лишь частью ее транса, но вскоре Эвтида окончательно распахнула глаза, убедившись, что за дверью кто-то был. Затушив тлеющие сухие стебли акации, Эва ногой задвинула плашку под кровать и подлетела к двери. Глаза еще не видели стоящего за ней, но разум почему-то был уверен, что уже знает ответ. — Эпистат, — поклонилась одной головой Эва. — Чем на этот раз обязана твоему визиту? — Я заходил утром, но не застал тебя. Где была? — Я не знала, что обязана отчитываться о каждом своем шаге с восходом солнца. — Длинный язык, — хмыкнул он, заглядывая ей за спину. — Неужто вновь заслужила проверку? — она слегка качнулась в сторону, словно случайно загородив эпистату часть обзора. — Вора должно наказать. Покуда не найду, искать не перестану, — плавным движением он опустил голову, врезаясь в нее взглядом. — Сейчас более всех тебя подозреваю и подругу твою. — Дию? — Эва удивилась. — Да. — Отчего бы это? — Никто не знает, где в ту ночь пропадала. От прямого пытливого взгляда Эвтиду бросало в жар. Страх брал верх, словно бы она очутилась в своих невидимых кошмарах. — Про меня известно, что с Ливием была, а ты все одно — подозреваешь. — Смысл есть тебе красть. Отойди, — он сделал шаг в ее сторону, пытаясь зайти. — Вечер близится, эпистат, а ты ко мне в дом ломишься. Дело ли? Да и осмотрел же уже все вдоль и поперек. — Разрешения не спрашивал, — Амен легко отодвинул ее с прохода, распахивая дверь. Больше перечить Эва не стала, ведь спокойствие Верховного было сродни ее маски шезму. Пышный цветок в горшке все еще казался надежным укрытием, но в голове мысли забурлили. У Дии не было связи с украденными вещами, но весы равнялись тем, что у нее не имелось и свидетелей. В один момент возможность выйти из воды сухой показалась слишком соблазнительной. Эвтиде пришлось одернуть себя. Не хватало еще против своих играть. Дия, конечно, вела себя странно и заслуживала наказания за увлечение травами, но явно не такого. — Покажи постель, — скомандовал Амен, встав сбоку от кровати. — Прошу прощения? — Эва изумленно вскинула бровь. — Подушки поднимай, матрас. Показывай, что под ними. Подошла на негнущихся ногах, искоса наблюдая за Аменом. Прикасаться к чужой постели он явно не стеснялся, ибо в прошлый обыск и глазом не моргнул, когда разворошил все простыни. Лишь выполняя приказ Эва поняла, что эпистат наблюдает. За ее движениями, выражением лица, смотрит на реакцию тела. Ее правда была, так как вскоре Амен сказал: — Дрожишь вся, руки непослушные. — Как мне должно себя вести, коли ты вломился в мой дом и прямо говоришь, что подозреваешь? — Когда нет вины, нет и страха. На это Эве ответить было нечего. Тело лишь сильнее стало противиться нахождению рядом с эпистатом, а ноги порывались бежать прочь. Она лихорадочно обдумывала, как поступить. Эмоции не были подконтрольны, а потому необходимо было скрыть их настоящую причину. Она вдруг сообразила: статный молодой мужчина в ее покоях. Реммао как-то говорил, что в Нижнем Египте его белесость являлась символом красоты и благословения богов. Так преступление ли, что Эва могла глаз на него положить? Притворяться влюбленной дурочкой было всяко лучше, чем выглядеть виноватой. И это не должно быть сложно, раз уж она сама призналась себе, что находит его… интересным. Отойдя от кровати, Эвтида завела руки за спину и по-кошачьи улыбнулась, встретив прожигающий внимательный взгляд. Амен слегка прищурился, а затем медленно двинулся вглубь комнаты, неспешно осматривая все поверхности. — Каким делом сегодня занимала себя? — Письмом, эпистат, — Эвтида потянулась за ним следом, ступая по полу на носочках. — Помню, что был недоволен мною, а я не хочу быть разочарованием для тебя. Амен лишь хмыкнул. Заглянул в напольные вазы, а потом провел по глиняной кромке пальцем. — Жилище — твой храм. Держи в чистоте. Подойдя к эпистату со спины, Эва словно ненароком оперлась о его широкое плечо, чтобы заглянуть в сосуд. Тоже хмыкнула. — Храм мой — тело. И оно всегда чисто. Встала прямо, все еще придерживаясь за Амена. Теперь ее взгляд упирался в его обнаженную грудь, на которой золотом сиял кулон. Было страшно поднимать глаза, потому что Эвтида знала наверняка — он смотрит на нее сверху вниз. Как всегда снисходительно, слегка угрюмо и изучающе. Она не ошиблась. — Глядишь так, словно не веришь, — улыбнулась Эва. Жар уже успел расползтись от шеи к животу, стоило ей коснуться эпистата. Но когда пришлось упрямо смотреть в два осколка горного хрусталя, в котором, казалось, отражалось ясное небо, Эвтида почувствовала дрожь в пальцах. — Ты юна и прекрасна, как Нефертити. И столь же хитра, — Амен слегка склонился к ней. — Но тело смертно. Внешнее легко иссыхает без внутреннего. Амен не отошел, продолжая смотреть, точно охотник, ждущий пока жертва побежит первая. Но Эве было некуда бежать. Спереди было беспощадное пламя, позади — пропасть, а по оба края простирались бесконечные пустыни. Один путь был для нее — стоять на месте. — Не знаешь ты меня, эпистат. Хоть внешнее под оком твоим беспомощно, зато внутреннее крепко сокрыто. — Вижу, что непокорная и чувствую, что мыслишь что-то неладное. Мечешься. Прячешься. Оба стояли неподвижно, словно мумии в гробницах. — Как же прячусь? Прямо смотрю, открыто. Руки мои чисты, в глазах моих ты отражаешься. Быть может сам не видишь, что выразить пытаюсь? Главное было — не дрогнуть. Но с каждой секундой это становилось все тяжелее, ибо сердце стучало в ушах, по щекам растекалась кровь, а в носу стоял тот самый аромат. Дорогой, пленительный, только его. Эвтида уже не понимала, в какую игру она играет. И что еще хуже, она не могла очутиться внутри себя и взглянуть, что там царствует — страх или желание. — Говоришь сладко, улыбка расплывается, глаза щурятся. И все одно — не верю, — Амен впервые ухмыльнулся, и это заставило Эву сжать кулаки. Смеется над ней. Издевается. Эва понимала, что если хочет она получить свое, то должна сделать следующий шаг. Но что именно? Однажды она оказывалась во сне жрицы любви и успела узреть там много интересных вещей. Но ни одна из них не была под стать эпистату. Да и в целом казалось, что ее привычные уловки — улыбка, полупрозрачные касания, тон голоса — все было впустую. Амен оставался безразличен и безжалостен, как полуденное солнце в августе. Эвтида была не его уровня. Слишком проста и юна. Но быть поводом для насмешек она не собиралась. — Твоё право, эпистат. Ищи, сколько твоему Ка будет угодно, коли ты здесь за этим. Шезму развернулась и пошла к столу, чтобы показательно усесться за письмо. И пусть перероет все вверх дном. Если решит проверить цветок, то хотя бы испачкает руки, прежде чем они сомкнутся на ее шее. Но Эва не успела далеко уйти, почувствовав сперва крепкие пальцы на запястье, а затем спиной — твердую стену. В ее распахнутых глазах отражалось грозное лицо, приблизившееся настолько, что дыхание жгло щеки. — Смотри на меня и правду говори, — голос стал тише и ниже, в очередной раз пробрав до костей. — Клянись, что не вершила зла. — А кто из смертных может в таком поклясться? — Эва гордо подняла голову, позволяя Амену чуть выпрямиться. — Много наказаний могу отыскать для непослушного рта твоего, — рука мужчины поднялась от запястья к плечу и легла на шею. Палец поднял подбородок еще выше. — Знаешь, о чем спрашиваю. — Слово твое, эпистат, против моего. Сказать могу, что угодно. Что заставит сердце твое поверить в это? Плечи упирались в неровный каменный стык, царапаясь всякий раз, когда Эва двигалась. Крепкая хватка Амена лишала возможности вырваться. Ей бы мысленно молить богов о прощении и очищении души, но все, что могла делать — смотреть на мужские губы, слегка влажные, прямые и до одури близкие. — Смотришь ты нагло, уверенно. Так почему тело мягко, словно глина? Трясется, боится, — эпистат наклонился ближе, отодвигая второй рукой волосы от уха. Прошептал: — Страшишься, но кого? Меня или себя? Эва было дернулась, чтобы стянуть одну руку Амена вниз, наклонив к себе. Но он был проворнее и сильнее, а потому запястье ее оказалось зажато над головой. — Себя, когда ты близко настолько, — прошептала Эва. — Непокорная неферут, — на губах эписатата вновь возникла улыбка. — Льстивая, тонкая как ручей, глупая… — Ты же сам говорил, образованная, — сощурилась Эва. — Правильно. Но глупость людям всяким присуща. Стали бы овцы заглядывать в пасть льву, не будь они глупыми? — Овцы, глядишь, не стали бы. А кошки — вполне. — Даже кошки, Эвтида, — ее имя из его уст звучало почти ощутимо сладко и тягуче, как мёд. — Нет различий, если клыки плоть раздирают. — Хотел бы различия искать, обратился бы в крокодила, эпистат. Или в сокола, — она обхватила пальцами его руку, все еще накрывающую тонкую шею. — Сам знаешь, что нет во мне ничего ни от овцы, ни от коровы. Потому и приходишь всякий раз. Нравлюсь тебе. Эвтида успокаивала себя тем, что близость дурит ей голову. Иначе не получалось объяснить, как могла такое эпистату сказать. Но и сам он вел себя не так рассудительно, как прежде. Вжимал Эву в стену, касался обнаженным животом ее ребер и груди. И неотрывно глядел в глаза без привычной хмурой дуги над бровями. Но отыскать ответ в глазах холодных не выходило. — Болтаешь лишнего, — ответил эпистат. — На меня сквозь себя взираешь. Мужчина был каменным. Но Эвтида рассудила: раз уж рот открыла, нужно путь до конца проделать. То ли чтобы попытаться лик эпистата приоткрыть, то ли для собственного удовольствия. — Что говоришь такое? Сам праведности учишь, а на деле отмалчиваешься. Неравно это, эпистат. На свои вопросы ответ получил, как только к шее прикоснулся. Стук сердца моего на пальцах твоих давно уже все рассказал. Следуя за словами Эвы, Амен опустил взгляд на руку, окутавшую шею чернокнижницы. Слегка пошевелил пальцами, погладил кожу, тонкую, как папирус. Она прикрыла глаза, зачарованная звуками мужского шумного дыхания. Может, и правда нравится ему? Себя Эвтида знала, видела, что красива, но эпистат до сего момента даже находясь близко казался бесконечно далеким. Повела тазом, прижимаясь к его бедрам животом, а про себя повторила, что делает это лишь бы Амена от подозрений отвести. Не может же она и впрямь сгорать, как свеча на столе, от близости заклятого врага? — Эвтида, не ведаешь ты, что творишь. Отпустил ее запястье и взялся за выпирающую косточку близ живота. Вдавил в стену, отстраняя от себя. Этого Эва и добивалась. — Придушишь, господин, — притворно прохрипела она. Когда шея почувствовала холод без мужских пальцев, Эвтида тут же потянулась к кулону, крепко вцепившись в золото пальцами. Амену пришлось наклониться, чтобы ослабить натяжение. — Пусти, сломаешь иначе. — Не пущу. Украду твой кулон, эпистат, чтобы за дело издевки твои терпеть, — потянула еще сильнее и Амен оказался почти на уровне ее глаз. — Силой заставлю кулак разжать, — предупредил он. — Заставь. Четыре руки сплелись в клубок. Две пары глаз сражались, упрямо глядя друг на друга. Два сердца гулко бились за ребрами. Теперь и Эвтида слышала то, что не могло лукавить так, как язык. Поняла, что хоть и была прижата к стене, но в ловушке был сам эпистат. Резко разжав пальцы, Эва воспользовалась мгновением, когда между их телами была лишь пустота и прильнула к мужскому телу обхватив шею пальцами. Путь к губам был не близок, но перед ней простиралась грудь Амена. Не дожидаясь, пока он ее оттолкнет, Эвтида высунула язык и мокрым провела по рельефу мышц. С тем же усердием, что при изучении письма, она вывела на коже пару замысловатых узоров и очертила кругом сосок. У нее уже был мужчина, но от его длительных ласк тело не трепетало так, как сейчас, хотя Амен не шевелился вовсе. Он лишь тяжело дышал где-то сверху, но это приносило небывалое удовольствие. Эвтиду с каждой секундой сильнее охватывал азарт, как если бы она играла на все свои богатства в сенет. Одна рука спустилась по плечам к торсу и, пока губы продолжали покрывать бледную грудь поцелуями, пальцы затрепетали над высокими штанами. Эпистат резко остановил ее, ухватившись за пышную копну волос. В этот раз во взгляде его не было и толики холода, а прозрачные глаза вдруг сделались темными и мутными. — Теперь ясно вижу, что кошка. Не домашняя, — он сильнее натянул волосы. — Дикая. Эвтиде отвечать не требовалось, ибо в следующую секунду уста ее были заняты лишь горячими мужскими губами. Язык Амена не спрашивал разрешения, пробравшись во влажный рот шезму так стремительно, что подкосились ноги. Эва хваталась за громоздкие руки и плечи лишь бы не упасть. Голова кружилась от поцелуя, балансирующего на грани болезненности и томной сладости. Пожар бушевал в сердце, опаляя все ее тело. Руки Амена вскоре подхватили ее, подняв легче, чем тюк сена, а затем притянули к себе, вынуждая обхватить ногами, чтобы удержаться. Спина вновь коснулась стены, но теперь, когда они были на одной высоте, эпистат губами провел линию от скул до шеи. Прикусил нежную кожу, сорвав с губ Эвы тихий стон. — Почему, — еще один укус, — отчаянно так, — крепко сжал бедро, заставив выгнуться в спине, — жаждешь, — прижал к себе до ломоты в костях и заглянул в полуприкрытые глаза, — быть наказанной? Амен не ждал ответа, отпустив ее на пол и развернул к себе спиной. Ее запястья оказались плотно прижаты к пояснице широкой рукой, вторая ладонь со звоном легла на ягодицу. Эва вскрикнула от мимолетной боли, а затем расплавилась под плеядой поцелуев на спине. Она осознала: эпистат не хотел делиться властью, потому обездвиживал ее. Сладкая мысль о том, что он боялся склониться пред нею, пронеслась в голове. Вытянула ступню, проведя ею по внутренней части ноги Амена, играла с невообразимой силой, что утонула в такой глупой слабости. Резкие движения эпистата граничили со злобой, когда он вновь развернул Эву к себе. Шезму улыбнулась, и потянула за веревку на груди. По плечам эпистата стекла короткая накидка, легла к ее ногам. На мгновение Эвтида залюбовалась его белёсым торсом, прикрытым лишь тенью колонны. Амен не потерпел наглости, в ответ легким движением руки ослабив платье чернокнижницы, которое тут же стало сползать вниз. Через минуту Эвтида уже стояла нагая, вновь прижатая к Амену, и задыхалась от поцелуев. Затвердевшие соски терлись о горячую кожу мужчины, а их тела были слегка влажные от пота и почти скользили друг по другу. Обхватив девушку руками, эпистат в два шага подошел к кровати и бросил ее на простыни. Его руки стали изучающе бродить по телу Эвы, а губы спускались от груди к горячему узлу, образовавшемуся в нижней части живота. Наконец рука добралась до внутренней части бедра, а затем два пальца скользнули меж ее ног, заставив протяжно простонать. — Смотри на меня, — приказным тоном произнес Амен. Она подчинилась. С его рукой, плавно кружащей по горящему бугорку, Эвтиде думалось, что может она сделать все, что попросит. Вдруг стало не нужным равняться с ним, а под бесстыдным взглядом хотелось лишь склонить голову. — Подруга твоя придет, нас застанет, — он не останавливался. Эвтида извивалась под натиском его движений, словно змея, и молилась всем богам, чтобы перестал говорить о таких мелочах. Даже если бы в комнату вошел сам Сет, чтобы забрать ее душу, Эва бы покорно сдалась, лишь бы еще несколько секунд чувствовать блаженство в руках эпистата. — Не явится, пока луна не станет в дальнее окно смотреть. — Покуда знать тебе? — Амен убрал пальцы, и Эва моляще подвинулась ближе. — Влюбилась она, — соврала шезму. — К кому ходит? Кто подтвердить может? — Так тайно же сбегает, — Эва провела ногой по мужскому бедру. — Эх, знал бы кто из нас, что за чувство такое, что людей разума лишает… может и не дивились бы, что ночи не в своей постели проводит. — Куда дразнишь, хитрая? — Амен приподнялся и оказался над Эвой, уперев руки подле ее головы. — Близки стались, а тебе все мало. — Говоришь ты много, эпистат, да задумчивым делаешься. Хоть и рядом ты, но пусто мне. Сейчас на вопрос себе ответь, что желаешь: правду искать или с девой постель делить. Амен сощурился, задумчиво разглядывая ее лицо. Эва размышляла, какой он ее видит. — Выбирать меж тобой и долгом просишь? — Лишь между вечером со мной и без меня. Еще секунду эпистат глядел на нее, а затем без слов скрыл за своим могучим телом. Их рты вновь оказались сплетены, а влажные звуки эхом стали разноситься по хижине, отражаясь от стен. Эва чувствовала, как с каждой секундой становилась все более мокрой, не в состоянии насытиться войной языков и пальцами эпистата, ласкавшими ее невыносимо медленно. Она стонала, извивалась, как змея, проткнутая клинком, двигалась навстречу его руке. В голове было пусто, лишь заходилась она беззвучной мольбой о большем. Ни переживаний о собственных тайнах, будущем и мелькающей на горизонте смерти от руки того, кто с таким упоением ловил ее вздохи губами. Не могла терпеть более, потому потянула за веревки на штанах, ослабив их, и тут же дрожащими руками влезла под белье и стала гладить напряженные бедра. Амен тяжело вздохнул, оторвавшись от нее. Приподнялся, дав ей больше пространства и стал наблюдать за шезму, которая тут же неумело стянула с эпистата штаны. Перед ней оказались его сила и слабость, заключенные в мужское достоинство, которое, рассудила Эвтида, называлось так по праву. Она медленно коснулась его члена. Тот был большим, горячим и слегка подрагивал в ее руке. — Все еще не страшишься? — услышала в голосе эпистата улыбку. Она провела рукой вдоль органа, и нагло посмотрела в глаза мужчины. Повторила это движение снова и снова, пока на лице Амена не осталось ни следа веселья. Его уста приоткрылись, сияя влагой, взор еще больше потемнел, а рука резко метнулась к ее голове, притянув ближе. Коснувшись края губ Эвы, мужчина проник внутрь ее рта большим пальцем, двигая им в такт ее собственных движений. Шезму почувствовала, что щеки горят от смущения и страсти, смешавшихся в одно от откровенности и интимности процесса. Амен же напротив — выглядел уверенно и расслабленно, и это действовало на нее. Эвтида принялась облизывать палец эпистата и ускорила руку, в которой мелкой дрожью пульсировала горячая плоть. Вскоре эпистат остановил ее и резким движением уложил на кровать. Эва успела лишь широко распахнуть глаза, когда почувствовала, что член Амена прижимается к ее влагалищу. Несмотря на размер, он легко проскользнул внутрь из-за обилия влаги. Сначала Амен двигался медленно, срывая с уст лишь хрипящие вдохи, а потом резко подался вперед, входя на всю длину. Эва сжалась и вскрикнула, закрыв глаза. По телу прошла волна мурашек, пульсирующих сладкой болью, которая растеклась от живота до кончиков пальцев. Ей думалось лишь о том, что желает чувствовать эти толчки снова и снова, ибо его естество внутри казалось таким правильным и необходимым, что каждую секунду ожидания шезму готова была рвать на себе волосы. — Смотри. На. Меня, — отрывисто прохрипел Амен, крепко сжав ее бедра в руках. Открыв глаза, она могла поклясться, что видела синий огонь в зрачках эпистата. Пошевелила бедрами, чтобы избавиться от ощущения острой нужды в его движениях. Дальше все было для Эвтиды, словно в дыму разрастающегося пожара. Крепко держа ее за талию, Амен стал с нарастающей силой двигаться в ней. Не закрывать глаза было сложно, ибо сознание словно бы погружалось в транс, унося Эву куда-то далеко. Словно не было больше каменных стен, пыльных полок и кровати под спиной, а оставались лишь два томно смотрящих глаза и тугой узел внутри живота. Она не понимала, стонала ли или кричала во все горло, но рука эпистата накрыла неподвластный ей боле рот. Руки шезму цеплялись за все, до чего могли дотянуться: за мужское предплечье, смятую простынь, свою чувствительную грудь, качающуюся в такт безустанным напористым толчкам. Она дважды была на грани, но Амен дразнил, тягуче выходя, а затем начинал двигаться с новой силой. И когда казалось, что Эва уже давно на пути к Полям Иалу, эпистат вдруг встал с кровати и стянул мягкое тело за собой, ставя на ноги. Она поцеловала его страстно, без стеснения кружила языком внутри мужского рта, впилась ногтями в плечи, поцарапав бледную кожу. Он толкнул ее к стене, быстро протянувшись за ней и не дав упасть. Развернул спиной, одной рукой заставив наклониться, а второй схватил за волосы так, что Эва выгнулась. Она опиралась на шершавый камень, когда Амен вновь оказался внутри. Быстрый, безжалостный, он брал ее так грубо, но это было до истомы приятно, восхитительно правильно, словно именно такой Эвтида была всегда. Грязной, порочной, сексуальной. Она уже сама прикрывала свой рот рукой, понимая, что в ином случае все жители Фив сбегутся то ли подозревая, что тут кого-то убивают, то ли от любопытства, чтобы увидеть, как хорошо было им вместе. Амен периодически менял положение и своего, и её тела, а потом и вовсе поднял и усадил на себя, шепча в ухо, в губы, в каждую клеточку кожи на лице что-то про непокорность и наказание. Бесцеремонно называл ее «дикарка», грубо — «жрица любви» и нежно, тягуче «моя неферут». Страсть граничила с хаосом. Амен двинулся в сторону письменного стола, сметая по пути ее исписанный папирус, единственный, что был у нее. Они целовали друг друга так, что не видели вокруг абсолютно ничего. Однако даже оглушительная жажда, с которой они пытались испить друг друга, не смогла заглушить звук разбивающегося глиняного горшка. Одновременно отстранились друг от друга. Секунду невидяще смотрели глаза в глаза, а потом перевели взгляд на пол, где в куче земли и зеленых стеблей покоился развороченный сверток с одеянием шезму, эпистатовской набедренной повязкой и мешочком денег. Амен ногой откинул вещи в сторону, разглядывая их в приглушенном тенью от стен свете. Эвтиду словно окатило холодной водой из устья ночного Нила. Дрожь пробила, словно от болезни. Стала лихорадочно размышлять, искала глазами спасение. Эпистат все знает. Неужели сны-ощущения оказались вещими? Глаза выцепили на столе клинок, которым точила палочки для письма. Не раздумывая схватила и дрожащей рукой направила на эпистата. Тот даже не поднял на нее взгляда. — Разойдемся сейчас, эпистат. Ни к чему кровь проливать, — говорила ровно, слаженно, а на деле дрожала, как пальмовая ветвь в бурю. В ответ нашел ее глазами, нахмурился. Смотрел испытующе, словно ждал больше слов, однако Эва молчала. Нечего ей было говорить, думала лишь о побеге… и отчего-то все еще в уголках сознания теплился пожар их акта любви. Мимолетного, сжигающего и теперь уже такого далекого, словно за секунду между ними образовалась пропасть, длиною во весь Египет. Амен шагнул к ней, уперевшись упругой грудью в острие клинка. Хоть и не была Эва целителем, но знала, что сердце эпистата находилось лишь в несколько теб от смертоносного орудия. — Не играйся, эпистат. Знаешь теперь тайну мою. Без раздумий тебя убью, лишь бы самой спастись. Амен резко подался вперед, слегка порезавшись. По белой груди скатилась алая капля. Эвтида дернулась, вздохнув, но руку не отвела. — Убей, Эвтида. Покоя не даст охотник, знаешь сама. Она знала. И это знание горчило на языке. Но тело разум не слушало, рука окаменела, не смея двинуться. Как пронзить того, чьи поцелуи до сих пор под кожей горят? Рука разжалась, а туповатый клинок со звоном упал наземь. Она не смогла убить, но эпистат сможет. Он должен, клятву перед богами приносил. Все тайны, что так отчаянно Эва прятала, лежали теперь под ногами мужчины, да отпечатками на коже теплились. Теперь обнаженной перед ним была во всех смыслах. Никто не шевелился. Шезму стойко выдерживала тяжелый взгляд. Все, что у нее теперь оставалось — гордость, достоинство и… жгучее желание успеть предупредить своих. Будет ли мгновение, чтобы одними лишь глазами сказать «бегите, прячьтесь, уносите ноги»? — Что со мной сделаешь, эпистат? — лишь спросила она. Мужчина медленно подошел, взял Эву за шею и приблизился к уху: — А чего желает дева, с кем выбрал делить сегодня ложе? Не веря услышанному, Эвтида постаралась отпрянуть, но крепкая рука удерживала близко. Пальцы эпистата вдруг оказались меж ее ног, стремительно погрузившись во внутрь. Тело, сжатое страхом, сперва отреагировало лишь болезненным спазмом, но шепот в ухе возвращал былое желание: — Я — Верховный эпистат. Лучший охотник. По глазам вижу, в сердце сквозь кожу смотрю. Думала, не знаю, кто ты? — пальцы внутри нее начали двигаться, постепенно ускоряясь. — Обманывалась, что накидку твою не проверил, когда забрал? Эвтида неразборчиво простонала, а Амен подхватил ее и усадил на подготовленный стол. Придвинул к себе за ягодицы и резко вошел, врезаясь в рот поцелуем. Кусал, оттягивал нежную кожу, облизывал невесомо края губ, вновь погружая ее в омут нежности и грубости. — Молчание мое глупостью нарекла внутри себя? — прошептал он. — Теперь же за свои собственные мысли наказания ждала, глупая, наивная неферут. Страх постепенно затмевался в слепом жадном желании, вновь протекающим по телу негой наслаждения. Недавняя опасность сильнее обострила все эмоции, унося куда-то за горизонты бесконечных песков похоти. — Игривая, как Бастет. Опьяняющая и пленительная, словно Хатор, — хрипло сказал Амен. — Как проучить тебя за то, что творишь со мной? Слабым делаюсь, стоит тебе рядом очутиться. Ей хотелось что-то ответить, но собственные стоны и попытки ухватиться ртом за воздух, чтобы не задохнуться, лишали возможности произнести хотя бы слово. Он был глубоко, когда Эвтида почувствовала пальцы на клиторе. Она не выдержала этой пытки, сладко сжавшись и взорвавшись осколками удовольствия, крупной дрожью затряслась в руках Амена. Он вышел и Эвтида почувствовала, как горячая жидкость растекается по животу, покрытому испариной. Шезму не ведала, что ждёт ее. Быть может эпистат лишь на секунду лишился разума от горящего между ними пламени, а завтра явится к ней со сворой солдат, чтобы зачитать смертный приговор. Но мысли эти были настолько далекими, что Эва их не слышала. Крепкие руки уложили ее в постель, протерев взмокшее тело тканью, смоченной в глиняной чаше с водой. Усталость и полное блаженство от ощущения тепла и мягкости постели вынудили закрыть глаза. На секунду ей показалось, что губы Амена коснулись ее лба, но ей не суждено было узнать, был это сон или явь. Эва уснула с единственной мыслью… «Эпистат все знает, но теперь знаю и я…»