Magic, madness, heaven, sin

Ситуация становилась сюрреалистичнее с каждым днем. И так начиная с его поездки в лагерь три года назад. Он правда не ожидал, что безобидная поездка летом так сильно изменит его жизнь от и до. И сейчас, переваривая в голове все события этих лет, он задается вопросом, а не находится ли он сейчас где-нибудь среди мягких белых стен, грезя о такой насыщенной и в то же время тяжелой жизни. Это все и правда можно было бы назвать страшным сном или простой сказкой сумасшедшего, особенно когда все происходящее пролетает мимо него словно ракета, устремленная в небеса. Он думает, насколько воспалённым его мозг был в тот момент, когда он оставил своего недо-друга, недо-товарища одного в дряхлой хибаре в компании священника и больной девицы. Лёва думает, как сильно помутнело его сознание, когда он, проехав уже несколько километров, вышел из машины и направился обратно к той самой лачуге. И сейчас, вдыхая морозный воздух, который почти опалял его легкие, казалось, что в голове было совсем пусто. Тело ломило от недостатка сна и, возможно, от легкой температуры, которая скорее всего была наказанием за проведённую на улице ночь. И, честно говоря, это состояние уж очень походило на то время, когда он пил кровь, что голод просто разрывал тело изнутри. Лёва окунул лицо в ладони, с нажимом потирая его и снимая наваждение. Это было давно и это не повторится снова. Хотя и воспоминания, скорее всего, останутся с ним до конца его жизни, которая продлится… а, неважно. С таким же успехом можно планировать съесть завтра бутерброд с маслом и горячим чаем на завтрак, а в итоге остаться голодным на целый день из-за непредвиденных обстоятельств. Уже на подходе к дому он всматривался в далекий горизонт, на котором, словно синяк, расплывались солнечные лучи. Лёва смотрел в глубину неба, щуря глаза от проступившего яркого света. Ноги уже гудели и требовали несколько часов отдыха. Он шагал тяжело, думая о всяком. Валера остался таким же идиотом, каким и был. Одна мысль об этом трогает губы кривой улыбкой. Всегда лезет, куда не надо, сует руку прямо в пасть крокодила, борется со всем плохим и даже с собой. Хотя, он все-таки изменился, думает Лёва. Это что-то глубокое, что сложно увидеть, если долго и муторно не высматривать через микроскоп. Это что-то подсознательно меняющее тебя, возможно ломающее. Что-то похожее на иглу, которую с небольшим нажимом водят тебе по руке. Лёва понимает, что кровь вампира изменила Валеру. Он был словно восход солнца, дарящее незабываемое ощущение магии вокруг, окутывающее спокойствием, дарящее мечты. Лучики которого лениво поднимались, даря умиротворение и тепло, а потом сияли как в последний раз. Это всегда было незабываемо и всегда так ново, что Лёва, еще тогда, три года назад понял, как ужасно он пропал. Утонул в черной и холодной Марианской впадине, куда свет солнца уже не достает. И все это время, кажется, что он находится все там же, возможно даже все также продолжая утопать, не зная, когда достигнет самой глубины. Лёва вспоминает, какой ужас испытал, когда ему с доктором нужно было убить его солнце. И какой восторг он испытал, когда все разрешилось хорошо. Это не меняло ни ситуацию Валеры, ни Лёвы, но на некоторое время стало легче. Если, конечно, не вспоминать те долгие и мучительные несколько дней, когда одно лишь его присутствие доставляло вампиру ужасную боль. Держаться на расстоянии было невыносимо, а смотреть на страдания такого дорогого ему человека еще хуже. А потом было ужасно долгое пожатие и такой же по времени взгляд глаза в глаза. А затем прогулка, разговор, мягкие касания, за которыми было крепкое, ужасно удушающее, объятие. Но по сравнению со всей глубиной, которая заполняла его легкие водой, оно подарило ему желаемый воздух, в котором он так долго нуждался. Потом было необдуманное тихое признание, разрезающее тишину тупым ножом. Прямо на ухо, что заставило Валеру немного вздрогнуть, но сделать объятия только крепче. Лёва уже не думал, он просто продолжал говорить, шептать, задыхаться, утопать и зарываться носом в воротник кофты. Они стояли еще долго после того, как Хлопов затих. Его тело дрожало, но он убеждал себя, что это все холод. А Валера стоял, словно статуя, не нападая, но и не отпуская, давая Лёве возможность насладиться последней его возможностью согреться в темной глубине. Когда же тот медленно, словно завороженно, отпрянул, Лев мгновенно опустил взгляд, рассматривая их ботинки. Руки не отпустили его плечи, и легкое тепло проникало точно в самое сердце. Это было просто невыносимо. Что было потом — просто разбило все стены, перевернуло мир, заставляя солнце сиять ночью, а луну подниматься на рассвете. Ладонь Лагунова лениво переползла на его щеку, мягко накрывая, а затем и нежно потирая скулу большим пальцем. Валера приподнял его лицо кончиками пальцев, призывая поднять на него взгляд. А Лёва поддался, не смея возражать. Он словно воды в рот набрал, не мог даже вздохнуть, боясь пропустить воду в легкие. Валера смотрел мягко, он это знал. Эмоции почти не трогали его лицо, а глаза были словно мертвые, но он знал, видел в их далекой глубине те самые лучики солнца, словно на восходе. И ему больше ничего не нужно было, только видеть их каждый день в такой откровенной близости. Валера пытается шептать мягко, уверенно. Говорить про то, что все будет хорошо, хотя сам не верит, готовясь только к худшему, но ради Лёвы он постарается. Говорит ответное признание, которое заставляет Хлопова, наконец, вдохнуть холодный воздух, а руки задрожать. Лёва чувствует, как глаза начинает жечь, а к горлу подкатывает ком. А потом Валера просто наклонился и мягкое прикосновение его губ стерло, словно рукой, все мысли и страхи. Он чувствовал, как руки тянут его из глубины той самой впадины. Тянут обратно к свету. Хотя сам свет уже давно погряз в той самой глубине, но теперь точно есть кому его из нее достать. Теперь же, рассуждая о несправедливой судьбе, которая не дает подросткам полностью окунуться друг в друга и дать им больше времени вместе, Лёва тяжело вздыхает. Взгляд свой переводит на домик и видит, как из него выходит отец Павел. Значит все уже закончилось. Он ускоряет шаг, чуть ли не переходя на бег, и вот, уже через добрых несколько минут, тяжело дыша, спрашивает: — Как он? — голос охрип неизвестно по какой причине и уязвимо дрожит. Лёва задерживает дыхание в страхе, а взглядом выискивает ответы в лице напротив. — Я сделал все, что было в моих силах, — сердце пропускает удар, точно грозясь пробить дыру в груди, — дальше все зависит от мальчика. Воздух с громким звуком выходит из его груди. Слабость новой волной накатывает на его тело, заставляя пошатнуться от такой неожиданности. Отец Павел подхватывает его под локоть, смотрит пронзительно, будто знает о всех его грехах, но взгляд этот такой понимающий, прощающий. Лёву затащат в ад, если он скажет, что видит в его глазах благословение. — Девочка сейчас с ним сидит, но ты можешь зайти, — думается Лёве, он бы и без разрешения вошел, доломал бы этот несчастный домишко, только лишь бы увидеть Валеру живым, дышащим. — Она совсем плоха, ей бы отдохнуть. Лёва кивает заторможено и медленно поднимается по хлипким ступенькам. Вот уж на кого оставил он Валеру, и как только он смог уехать. Видел же как Рита смотрит на Валеру. Он знает этот взгляд, видел его в зеркале все это время. А сил то совсем нет ревновать. Ему хватает постоянного страха за Лагунова. Дверь отворяется тяжелым скрипом. Рита сидит на хлипкой табуретке, руку держит на руке Валеры, сжимает. Хлопов окидывает эту картину усталым взглядом, слегка приподнимая бровь. На лице Валеры будто и не было всех этих ужасных волдырей. Такое умиротворенное, мягкое. По рукам проходит мелкая дрожь. Словно мертвый. Лёва подходит ближе. Рита уже клюет носом, оно и понятно — та не спала несколько суток. — Тебе нужно отдохнуть, иди, я с ним посижу. — Девушка вздрагивает, точно не слышала ужасного скрипа двери и тяжелых шагов. — Лёва? — брови приподнимаются в удивлении, а рука перемещается на колени, — ты ж уехал. — Передумал, — коротко отвечает тот, переводя взгляд на лицо Валеры и обратно, — иди, а то так не долго и сознание потеряешь Рита окидывает его нечитаемым взглядом и губы поджимает, точно хочет отказаться. И, все же, тяжело вздохнув, она поднимается, коротко кивая. Хлопов провожает ее взглядом, видит, как та, остановившись у двери, в последний раз смотрит на Валеру, выходит. Какая настырная, думает Лёва. Он садится на место Риты, наблюдает, как вздымается грудь Лагунова. Лёва кладет руки на стол совсем близко к Валере, кладет на них голову. Он всматривается в подрагивающие веки и мечтает, чтобы они поскорее открылись. Легкие прикосновения к щеке мягко будят его. Он непонятливо моргает, удивляясь тому, что не заметил, как его окутала мягкая нега сна. А потом вспоминает о прикосновении и переводит взгляд на Валеру. Тот сидит на столе, скрестив ноги и все еще мягко касается его лица пальцами. Лёве почти хочется удавиться от счастья, накрывшего его. — Привет, — первым нарушает тишину Валера. — Прости что разбудил. И Лёва может поклясться, что не видит в глазах напротив раскаяния. Он бодает чужую руку, слегка улыбаюсь. — Ты придурок, ты знаешь это? Валера делает наигранно-задумчивое лицо, кончиками пальцев потирая подбородок. — Возможно я уже слышал такое в свой адрес, не припомню, — он усмехается, когда по его коленке слегка бьют, — ладно-ладно, прости, я сильно напугал тебя? Теплые лучи солнца пробиваются сквозь окна, мягко падая на лицо Лагунова. Лёва зачарованно смотрит, как глаза от света играют новыми красками. — Если забыть про то, что ты чуть не умер и выглядел просто ужасно, то все в порядке. И видит в его глазах сожаление. Валера наклоняется и невесомо целует его в лоб, задерживаясь как можно дольше. — Мне жаль, — такое тихое и просящее, что Лёва просто умирает внутри. — Хорошо-хорошо, а теперь дай мне обнять тебя. Лёва встает с табуретки, отодвигая ее подальше ногой. А Валера в свою очередь придвигается к краю стола, свешивая ноги. Он раскрывает руки в приглашении, и Лёва просто не может не упасть в них. Он тычется носом в шею парня, прикрывая глаза и так сильно-сильно сжимая его. Тот же мягко перебирает его волосы, иногда слегка оттягивая, заставляя мурашки пройтись по позвоночнику Лёвы. — Я помню, что видел Риту тут, она в порядке? — спрашивает тот совсем тихо, почти шепча. А Лёва хмурится лишь и недовольно вздыхает. Точно капризный ребенок ей-богу. — Да, только немного в шоке и валится с ног, а так, все в порядке. — Хорошо. — Валера снова оттягивает его волосы, слегка потираясь виском о чужой. И Лёва просто не может не провести губами по выступающей венке на шее. Валера лишь на долю секунды останавливается, а затем продолжает легкие поглаживания, негласно давая свое согласие на продолжение. И Лёва переводит свою руку на шею, оставляя ее у основания и потирая короткие волоски на загривке. Сжимает так, будто тот может отстраниться. Водит губами вдоль шеи совсем невесомо, изредка пощипывая ее губами. Валера же другой рукой водит по его спине, сжимая футболку время от времени. А когда Лёва проводит языком по его коже, рука в волосах и вовсе превращается в кулак, сжимая и немного натягивая. Валеру ведет и это не то, что Хлопов хотел бы остановить. Он слегка проводит зубами по молочной шее и чувствует, как тот вздрагивает. — Лёв… — просит он, — укуси меня. Лёва напрягается, хочет отстраниться, но ему не дают, поэтому он начинает: — Валер… — Лёв, пожалуйста, — перебивает его и звучит так просяще, — не до крови, пожалуйста, все будет хорошо. Вот только Лёва то и не уверен, что все будет хорошо. Не уверен, что сможет остановиться вовремя, но подчиняется. Он продолжает некоторое время водить зубами, изредка посасывая, посылая по телу Валеры легкую дрожь. А затем внезапно впивается зубами у основания шеи. Валера вскрикивает, коленями цепляется за бедра Хлопова, дрожит еще больше. Лёва зализывает укус, дует, вырывая из Лагунова невнятное мычание. Потом мучительно долго выцеловывает его шею, наклоняет чужую голову в другую сторону, и так же внезапно сжимает челюсти на шее. Вскрик прямо возле уха слегка оглушает, но это меркнет на фоне того, как руки Валеры бродят по его телу, с нажимом поглаживая, а ноги, уже заведенные назад, прижимают к себе. Хлопов на пробу потирается о Валеру и слышит судорожный вздох, опаляющий все то же ухо. Валера тянет его за волосы, призывая поднять голову и тот поддается. Он вжимается в его губы резко, с нескрываемым желанием и толкается в ответ. Оба мычат, ощущая легкое облегчение, ускоряя трение. Лёва сжимает чужие бедра толкая на себя, просто теряя голову от ощущений. Они целуются, почти вгрызаясь друг в друга, изредка прерываясь на короткие вздохи. Лёва продолжает кусать шею Валеры, уже совсем спустив тормоза, не думая, что кровь его ему лучше не пробовать. А Валера так вовсе боится даже смотреть на шею другого, от греха подальше. Так прошло бог знает сколько времени, прежде чем они смогли оторваться друг от друга, восстанавливая дыхание. Валера сидел, откинувшись на руки, глядя глаза в глаза, и Лёва диву дивился. Покрасневшие щеки придавали лицу живость, а взгляд отражал всю любовь этого мира, что Лёва мог утонуть в ней. Улыбка на его лице была отражением его, а солнце то все так же светилось, отражаясь в глазах напротив, которые слегка жмурятся от прикосновения губ над скулой. Возможно, думает Лёва, все не так уж и плохо.