Малодушие

Юри немного любительница курить траву и не-немного смиренница. Аптечный спирт выливает на белую тряпочку: запах удручает. У Кацуки тревожно-депрессивное расстройство, посаженое зрение с восьми лет и седьмой айфон, чехол которого обклеен стикерами и детскими наклейками. А свой самый первый мобильник она потеряла где-то в метро после очередной пьянки. Юри вообще много что теряла — своё достоинство, свою веру, свою стойкость: из стойкости у неё, пожалуй, пачка корвалола, фиолетовый ободок и синий аттестат за девятый класс. Остальное по-настоящему уходило струйками по шее, груди, в слив ванны — вымывалось — и жить уязвимой становилось всё невыносимее. С Юрой она познакомилась, кажется, тоже на пьянке. А может в подъезде, где Юри пряталась от своей тени, от своего всего — ахуевала, насколько сильно взяло; ахуевала, что не сдохла ещё где-то в подворотне; ахуевала, что полицию на громкую музыку и ругань ни разу не вызывали.  У Юры черные спортивки и перстень на безымянном пальце, но Юри и этого хватает, чтобы согласится дружить с ним. Юри хватает светлых растрепанных волос и его блядской манеры общения: «пиздец тебя перехуярило», «да я ебал», «идите все нахуй». Хотя, Плисецкий знает, что их связывает сплошное ничто. Её фиолетовые ободки и его убитые кроссовки. Её оранжевая кофта на белой застёжке и его чёрная мастерка. Её уставший взгляд и его нравоучения. Юри хочет кинуть жвачку на пол, чтобы Юра наступил на неё и она осталась на подошве. Чтобы, придя домой, он отковыривал её, матерясь через слово. Кацуки долго ещё будет с этого смеяться, прямо в лицо Плисецкому — максимально близко к прямому носу и губам, чтобы он почувствовал аромат спелой вишни. Чтобы он понял, какая же Юри ёбнутая и с ней лучше не общаться. Но он так не думает. По крайней мере, Кацуки не видит этого в его трепещущей улыбке и неврозе. У Юры при фиолетовом освещении зубы блестят, что хочется их испепелить и занюхать, равняя кредитной картой дорожки порошка. У Юры острые углы на воротнике спортивки, что когда Юри обнимает его на прощание, ей всё ещё кажется, что это кинжал, который проткнет её. Больная  — говорит каждый день Кацуки собственной крови на зубной щетке и настенному зеркалу. Юри игнорирует Юру уже пять с половиной дней. Он написал порядка семи сообщений. Она курит и забывает про то, что было днями ранее. Она забывает про жвачку и его светлые волосы.  Юра хочет позвать Юри на пьянку вновь. Юри хочет удавиться от одной мысли, что она там окажется. Она морщится от чёрных сердечек и тиктоков, которые Юра присылает ей в личку. Скучно. Отвратительно. Ванильно. Неинтересно. Но на «мне нравится с тобой дружить» она отвечает кратким «мне с тобой тоже». Больная — Юри не хватит и мира, чтобы влюбиться в кого-то. Она никогда не испытывала этого и все её чувства — простое самовнушение. Она строит вокруг себя иллюзию и начинает в неё верить, так яро и смело, как умеет только маленький ребенок. А потом ночью чёрные тени уже не держаться на глазах и стойкие ноги не вывозят. Она не испытывает бабочек в животе. Она не привязана. Ей удручающие восемнадцать и она ни разу не любила. Юра смотрит на неё — с блеском в глазах и наклоненной головой в бок. Юри смотрит на него — опуская уголки губ и сводя брови у переносицы. Юра говорит первый, а Юри всегда вякает «мне тоже». Юра, несмотря на свою блядскую манеру, всегда искренний, а Юри думает, что просто открытый.  Юри готова уйти от Юры, если появится кто-то другой. Более интересный и не-ванильный. А потом Виктор. А потом — неон и его идеальная кожа. А потом — чувство тревоги накатывает по самые уши. У Виктора платиновые волосы и черные футболки с группой «Ария». Весь такой спортивный, но и немного на наркомана смахивает. Спортивно-жизнерадостный панк. Так и назовётся. Юри побоялась даже вручить ему в пальцы косячок, чтобы расслабиться. Виктор казался таким правильным. Таким светящимся изнутри, что если ты предложишь ему занюхать вместе — твою голову снесут. Потому что ты какая-то неправильная, а он ведь не ты. Он на голову выше. На градус и несколько сантиметров. Самый главный пример в споре с родителями. Вот на кого они хотели, чтобы ты равнялась. Почему Никифоров в этом не-идеальном мире, с этими облезлыми, кричащими стенами, с этим скудным кругом общения и с этими отвратными напитками родился? Почему он просто тут и не на тысячи лет позже? А может, он единственный выживший из будущего? Расскажет ли он тогда Кацуки, какого это — путешествовать между времен и не сойти с ума? Из Юри выходит всё выпитое, на кафеле она видит отражение его обеспокоенного лица, его рук, которые тянутся к угловатому плечу. — Ты в порядке? Тебе нужна помощь? — и это всё, что слышит девушка.  — Не нужна. Нужна. Потребность, как еда и сон. Юри мотает головой, которую будто полностью наполнили водой, как кувшин, и, пытаясь на ощупь определить, где находится стенка, случайно касается кроссовка Виктора. Юри никогда ничего не нужно. — Извини, — рефлексивное, в стиле Никифорова. Без жалости, но с сочувствием. — Ничего, — с улыбкой и нежностью. У Виктора глаза цвета неба и татуировка на запястье в память о покойной матери. Он пьёт дешёвое пиво из горла и ненавидит свои платиновые пакли. Юри готова его убить за это. — Они прекрасны. — Не прекрасней, чем ты. И Юри замирает. И Юри в непонятках. И Юри впервые за восемнадцать лет делает комплимент такой парень. Она забывает про пакли и надоедливого Юру, который ищет её на этой вечеринке. На лице появляется румянец, она благодарит — как-то съежившись и перебирая пальцами собственную чёлку. Виктор пронзает взглядом синих глаз и внимательно слушает до жути скучные истории. — Это не может быть интересным. Я сама это понимаю, ты можешь не притворятся. — Неправда. Продолжай, пожалуйста. Три пропущенных. Пятнадцать сообщений. Юри хочет курить и заблокировать контакт. Юри хочет отрываться под Земфиру с Виктором, а не стоять рядом с Юрой. Юри неинтересны протяжные согласные Плисецкого из его уст и то, какие сигареты он украдёт для неё в следующий раз. Она выкинет их. Обязательно. — Тебе сообщения пришли, ответишь? — Похуй. Она топчит и не жалеет. Юри ничего не чувствует. У неё есть позывы отрываться до рассвета с Виктором и быть рядом, но это всё такое же ничего. Она мечется от одного к другому. Она смазывает свои тени, потому что надоели. Потому что заебало. Потому что реально нахуй. В её жизни появляется кто-то другой, к кому можно уйти заполнять свое одиночество. С которым у вас такое же сплошное ничего; с которым у вас просто пустые стаканы и полные пакетики травы; с которым просто, и который пока не надоел, как Юра. Который чуть менее пресный. Юри понимает, скольким парням и девушкам сделала больно своими пьяными признаниями и длинными голосовыми. Сколько людей плакали в ванной комнате и судорожно сжимали колени. Юри — бездушная. Юри — разрушительная. А Виктор — ангел, который выше и лучше всех, кому Юри могла только признаться. Кацуки не хочет калечить именно Никифорова. Не хочет, чтобы её запястье поймали на очередной вечеринке, и расстроенное личико друга просило объяснить, в чём дело. Почему она так с ним? За какие такие грехи? За какое такое потому? А Юри просто. А Юри — с приоткрытым ртом не найдет, что сказать. А Юри — самое худшее, что могло появиться в жизни, только Виктор пока об этом не знает и продолжает улыбаться. Двадцать сообщений. Виктор зовёт Юри в свою однушку и они курят на его огромной кровати. Кацуки пытается ровно накрасить ногти парню чёрным лаком и гелевой ручкой пишет своё имя на чужой руке. Виктор касается выступающего ребра девушки, когда они вместе стоят у настенного зеркала, и по коже бегут мурашки. Юри хочет закричать прямо сейчас. Виктор делает вид, будто ему не-больно, когда Юри начинает тусоваться ещё с кем-то. Ему не больно — видеть отросшую чёрную чёлку не рядом с собой, и раскурисовать косяки в компании незнакомок. Юри приветливо улыбается всем, а потом, через плечо поворачиваясь, ищет Виктора. Пытается найти его платиновые пакли, особо не вглядываясь. Пытается услышать его голос через громкую музыку. И чуть не целует абсолютно незнакомую девушку с прической как у Никифорова. Посаженное зрение даёт о себе знать. А Виктор уходит прочь с этой вечеринки. Он курит сигареты одну за одной, сидя на ровном асфальте. Он ненавидит ебаную Земфиру и свои пакли. Ему не-больно. Совсем. Они ведь просто дружат, а друзья не обязаны быть всегда вместе. Юри до лиловых синяков стирает коленки, когда падает на ступеньках, поднимаясь на свой этаж. Одиннадцать пропущенных от Юры. Тридцать сообщений. — Господи, Юра, лучше бы я тебя не знала, — всхлипывает, ноет под нос. Ноет под кожей и в голове — постыдной болью. С Виктором она не общается уже три дня. Кацуки снятся развалины и то, как её убивают маньяки — ей хочется исчезнуть. После прихода отпускает, и она вновь чувствует одиночество. От Юри пахнет спелой вишней и отвратительным дешевым шампунем. От Виктора — мятой и сигаретами. Кислотностью и сыростью. Свежестью от платиновых волос. Юри чихает, будто чужая прядка щекочит кончик носа. На четвёртый день она не выдерживает. Она ловит панические атаки и пытается не сдохнуть. Пытается не вопить в трубку, когда ей позвонили. — Вить, ты? — Да, занята?  — Нет, а что-то случилось? — дрожание в голосе. Юри поняла. Догадалась. Виктор на удивление спокоен для человека, которому не-больно. Поэтому он и смог позвонить. — Знаешь, мне очень нравится с тобой общаться. — Мне с тобой тоже, —  Юри себя сама обманывает. Коленки с разводами будто от бензина трясутся. — Кажется, я хотел бы поцеловать тебя. — Стой, правда? — Да, но я не хочу тебя напугать. — О, нет, я вовсе не против. Юри давится горькими слезами, стискивая зубы. Чтобы ни всхлипа. Чтобы ни звука. Но она прекрасно знает, что отвечает Виктору так только от огромной пустоты внутри себя. За плечами Кацуки море крови и попытки выбраться. Одиночество поглощает её, заставляя искать чьи-то чувства и придумывать свои буквально на ровном месте. Хвататься за что-то не-последнее, делая из этого как раз-таки последнее, и бесконечно много лгать. Она сказала себе, что не тронет его. Она обещала. Она клялась, что завяжет с понедельника и они останутся друзьями. — Ты мне нравишься, Юри. — Ты мне тоже, очень сильно. Искалеченная. Неспособная дать любовь. Выражающая чувства через слова только для достижения своей цели — заполнение пустоты. Ебаная ошибка. Больная. Виктор достоин любви и достоин быть не с ней. Держать не Юри, гладить не её волосы и целовать не её губы. Но Кацуки и сама не может просто отпустить. Остаться одной будет для неё равняться смерти. Она рубит свои и чужие ноги. Коленки ноют и она обматывает их бинтами, которые, по её мнению, должны помочь. Сорок сообщений, и, с горем пополам, у Юри хватает смелости, чтобы заблокировать Юру. Больше нет его тиктоков и «сладких снов» в 12 ночи. На смену приходят красивое «сука» из уст Никифорова и троеточия в диалоге. — Вить, прости, я попытаюсь сделать что-нибудь с собой. И в этих отношениях Виктору будет тяжелее всех. Он полезет под пули и упадет в сражении. Он пострадает когда-нибудь от ватных рук Кацуки. От трясущихся пальцев и срезанных под корень ногтей. Юри сделает больно. Своим безразличием и нездоровой любовью. Своей пустотой и малодушием. Да, Юри больная и разбитая, не способная считаться с чужими чувствами и не имеющая ни капли эмпатии. Теперь это кажется ужасным для неё. — Да, я верю. Но Юри этой веры не заслуживает.