***
Темнота накрыла город, подобно вуали. Где тот солнечный вечер, звонкий смех? Но темнота — это не смерть света. Теперь и только сейчас Кузя заменит Егору и Солнце, и Луну электрическим светом на кухне. Да разве он не делал этого раньше? С приходом темноты вот-вот зазвенит сумасшествие, но Костя его быстро смахнет, как пот, выступивший на румяном лице. Сегодняшняя ночь объяснит Летову, что он ДОЛЖЕН НАПИСАТЬ ШЕДЕВР. Ради себя. Ради нее.𓆩♡𓆪
13 августа 2023 г. в 05:38
— Да, и тот, ну, который с огромной елдой был. Ну еще с цыганами укатил! И девочку приблудную того…
— Который самый первый сын? — поднял голову Костя, отвлекаясь от куриной ножки. — О, вспомнил, Хосе Аркадио!
Егор Летов стоял у окна и, то ли щурясь, то ли улыбаясь, глядел в светлое-светлое небо. Вот каковы они, летние сибирские вечера! Солнце золотом льется через окно в дом, смеются дети во дворе, шумят деревья… Хотя, везде одно и то же, родной уголок просто мил сердцу и всё.
— Эх, Костя, я тебе так хорошо человека описал, а ты имена! — голос Летова звенел веселостью.
— Что ж у него за член такой, что весь Макондо в ахуе был? — задумчиво пожал плечами Рябинов и хмыкнул. — Точная цифра не помешала бы.
— Не стыдно тебе пенис обсуждать? Неужели тебя больше ничего не поразило в этой книге? — Игорь облокотился о подоконник и с интересом глянул вдаль. С таким же интересом он перевел взгляд на Рябинова. Костя сосредоточенно жевал курицу.
— На протяжении всей этой книги, мне хотелось встать и пойти руки помыть, — Рябинов помолчал. — Очень много отвратительного. Но от этого только больше хочется читать.
— Хороший писатель — тот, кто не боится побывать на грани, — заметил Летов.
— Тогда Маркиз де Сад — гений, что ли? — с набитым ртом прогудел Костя.
— Да что-то такое сам де Сад и сказал, — усмехнулся Егор. — Нет, честно, «Сто лет одиночества» — потрясающая книга. И о ней можно постоянно говорить. Давай вместе ляжем в постель и перечитаем ее, — Летов подмигнул.
— В бассейне лучше, — Рябинов начал бороться с наступающим смехом м желанием выплюнуть курицу.
Глянув на этакую пантомиму, Летов тоже не удержался от смеха.
— Просто представь, заходит кто-то из наших, а мы с тобой в бассейне лобызаемся.
— Готов поспорить, что им будет гораздо интересней, какого хуя в однушке делает бассейн.
— О да, — протянул Летов. — Только хотел сказать. Не зря говорят, что у дураков мысли сходятся.
— Это верно, — бросил Костя.
Помолчали. Слышались лишь отдаленные звуки пианино — соседи терзали своего сына музыкальным образованием. Рябинов покончил с курицей. Отодвинув тарелку, он начал:
— Недавно по телеку показывали экранизацию Достоевского, Карамазовых. Меня почему-то заинтересовало это дело, и я взялся перечитывать русскую классику.
— И как? — спросил Игорь, внимательно глядя на Костю.
— Толстой… Очень неоднозначен. Трилогия интересная, «Воскресение» и «Крейцерова соната» тоже, но остальное — просто ой.
— Подожди, — Летов моргнул. — Ты увидел фильм по Достоевскому и сел читать Толстого?
Рябинов улыбнулся и развел руками.
— Вспомнил русскую классику, а для меня русская классика — Толстой.
— И Толстой, и Достоевский мастера были писать. Мы им не чета. Нас с тобой и на две страницы не хватит, если подумать, — Егор покачал головой, — Стихи не считаются.
— Главное, чтобы все строчки из души и на бумагу. Тогда это талант.
— Не всегда, — возразил Летов. — Если человек от души на бумагу насрет — это тоже талант?
— Нет, это Солженицын, — хихикнул Рябинов.
Егор тоже улыбнулся, хоть и старался это скрыть.
— Ну что ты стоишь, как истукан? — комично проворчал Костя. — Хоть чаю свари.
— Чаю я, конечно, сварю, — сказал Летов. — Но послушай. По-моему, люди делятся на три типа. Те, которые издеваются над другими и получают от этого удовольствие. Те, которые жалеют себя или страдают за других. И те, кто за этим всем молча наблюдает.
Костя внимательно слушал друга, не понимая, к чем Летов озвучивает очевидное.
— Ведь это все так? — спросил Егор, разливая чай.
Рябинов кивнул головой.
— И почему тогда садомазохизм считается ненормальным? — снова спросил Летов.
— Может, потому что любовь и унижение никак не вяжутся? — пожал плечами Кузя. Что-то подобное он и ожидал услышать от Егора.
Егор ухмыльнулся.
— Еще как вяжутся, — на лице мужчины заиграла зловещая улыбка. — Боль, любовь, секс, унижение — это как четыре стихии.
— Стихиям необязательно быть вместе, — перебил Рябинов. — Тут я с тобой не согласен.
Летов постучал пальцами по столу, еще не притрагиваясь к чаю.
— Ты боишься говорить на эту тему, или мне кажется? — Летов понизил голос.
— Нет, просто плохие воспоминания в голову лезут, — никак не повышая голос, не добавляя никаких полутонов, по-простому сказал Костя. Но Егора всё равно как кипятком ошпарило.
— Я ее не убивал, — проговорил Летов. — Мы знаем, кто ее убил.
— И я знаю, — сказал Костя, прихлебывая чай. — Но ты можешь рассказать мне всё снова. Опять ту же самую исповедь. Про ту ночь. Когда-нибудь, тебе станет легче. И поверь мне, твоя буйная голова подарит музыке шедевр.
Егор самодовольно улыбнулся и тряхнул головой.
— Брось. Какая это исповедь? Ты ведь понимаешь, я люблю нагнать жути. Все люди это любят. Все любят страдать. — Егор взглянул на Костю. Два зеленых глаза блестели, как два тусклых изумруда. Рябинов выдержал пытливый взгляд, глядя на переносицу друга. Там, словно угольком нарисованная, появилась небольшая морщинка: Летов нетерпеливо нахмурил брови.
— И это я тоже знаю, — ответил Костя, многозначительно глядя на Егора.